Элементарная социология. Введение в историю дисциплины - Александр Фридрихович Филиппов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но поскольку все это состоялось, то ни авантюристы, ни торговцы, ни ростовщики, ни крупные магнаты, а сухие, незаинтересованные в мирских благах протестанты явились носителями того специфического отношения к миру, к спасению и к производству, которое и можно назвать духом капитализма. Так возникает особый этос, носитель которого сравнительно небольшая прослойка людей, и который постепенно размывается, но остается как воспоминание о лучшей поре капитализма. Капитализм, утверждает Вебер прямо против Маркса, возник не из жажды наживы и сверхпотребления, но вообще не ради производства и не ради материальных благ, а как этическое усилие, связанное с высшими вопросами и высшими потребностями человека – ответить на вопрос о смысле жизни. И поэтому в начале капитализма находится страшная в своем ригоризме и возвышенная в нем же, в своей незаинтересованности в мирских благах, особая протестантская этика.
Что получается потом? Два момента в этой связи очень важны. Первый – это поздняя веберовская статья о протестантских сектах. По итогам своего посещения Америки и по итогам своих наблюдений Вебер представляет достаточно сильно отличающуюся от основной части работы картину функционирующей в наши дни протестантской этики, то, как на самом деле это функционирует в жизни. Вебер показывает, что, с его точки зрения, догматические различия между отдельными сектами в Америке не очень важны. Важно принадлежать к одной из них. Важно пройти ступень социализации, важно, чтобы тебя знали и тебе доверяли. Чтобы ты был представителем своей секты, за которого готовы ручаться другие члены, это накладывает на тебя определенные обязанности, ограничения и возможность пользоваться доверием. Но чего мы не находим в последней работе – это тонкого герменевтического анализа догматических различий. То есть социальный механизм сект с определенным механизмом признания и тому подобное оказывается важнее, чем содержание учения. Тем более важно иметь в виду, что это завершающий аккорд. Такая «традиционная» социология здесь внезапно побеждает понимающую. Но это вообще очень характерно для других работ Вебера по социологии религии. Еще один момент касается завершения основного текста. Оно настолько мрачное и настолько личное, что не может не взволновать. Я его процитирую в переводе Левиной:
«По Бакстеру, забота о мирских благах должна обременять его святых не более, чем „тонкий плащ, который можно ежеминутно сбросить“. Однако плащ этот волею судеб превратился в стальной панцирь. По мере того как аскеза начала преобразовывать мир, оказывая на него все большее воздействие, внешние мирские блага все сильнее подчиняли себе людей и завоевали наконец такую власть, которой не знала вся предшествующая история человечества. В настоящее время дух аскезы – кто знает, навсегда ли? – ушел из этой мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается более в подобной опоре с тех пор, как он покоится на механической основе. … Никому не ведомо, кто в будущем поселится в этой прежней обители аскезы: возникнут ли к концу этой грандиозной эволюции совершенно новые пророческие идеи, возродятся ли с небывалой мощью прежние представления и идеалы или, если не произойдет ни того, ни другого, не наступит ли век механического окостенения, преисполненный судорожных попыток людей поверить в свою значимость»[136]. Здесь речь не только о «космосе», но и о «твердом как сталь панцире» (Gehause). Этот «панцирь» в английской переводе превратился в «iron cage», то есть стал той самой железной клеткой, о которой все наслышаны. С понятиями, конечно, происходят удивительные приключения, но в немецком речь идет все-таки не о клетке, а о каркасе, о скорлупе, домике, в котором могут жить, например, улитки. И Вебер задается вопросом о том, кто поселится в нем и будет ли это напоминать вообще то, что можно называть духом. Это более сложный вопрос, чем просто суждение о принуждающей силе экономического, социального, бюрократического устройства. Это вопрос о том, как в готовых прочных формах начинается другая жизнь и они наполняются другим смыслом, иногда не опознаваемым для тех, кто полон воспоминаний о великом прошлом. Есть очень хорошая статья Дмитрия Куракина про «бегство из железной клетки», она посвящена ресурсам и перспективам культурсоциологии, и для него важно было оставить этот неправильный английский перевод[137]. В плане общетеоретическом это вполне оправдано, в плане историко-социологическом мы должны все-таки в большей мере отдать должное Веберу, его замыслу.
Это большая социально-философская ретроспектива, это исследование того, как устроена культура, а не только экономическая жизнь современного капитализма при ее зарождении. И это, конечно, совершенно другое представление социальной науки, которой, как мы видим, открываются две возможности: либо исследование того, что повторяется и протекает законосообразно, потому что такая регулярная законосообразная экономика и регулярная законосообразная бюрократия сейчас повсюду, либо, скажем так, герменевтика, толкование социальных смыслов (которые заключены прежде всего в текстах, но Вебер на специфике текстов не фиксируется). Веберовский подход в целом не сводим ни к той, ни к другой версии социальной науки, Вебер еще не до конца представляет себе в период написания «Протестантской этики» масштабы своего проекта, но в целом – это уже совершенно оригинальный путь, не похожий на то, что делают его коллеги в Германии и за рубежом.
Лекция 13
Макс Вебер. Вопросы методологии
Продолжаем разбираться с Максом Вебером. В прошлый раз мы говорили о «Протестантской этике». Сегодня разговор будет в большей степени о его методологии и более абстрактных понятиях. А если, на что я очень рассчитываю, у нас будет еще одно занятие, то мы поговорим о некоторых общих принципах его социологии. Я имею в виду (используя слово,
