Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Вячеслав Науменко

Ночью у Ефименко вырезали карман и утащили пятнадцать рублей. Утром, обнаружив кражу, он сказал об этом мне. Рядом со мною, с другой стороны, лежал какой-то мужчина лет 45-ти — 50-ти, он ни с кем не разговаривал, и урки его не трогали. Вид у него был довольно суровый. Услышав наш разговор о пропаже денег, он подозвал к себе старосту камеры, урку, и сказал:

— Чтоб через десять минут деньги были возвращены этому старику!

Тот немного помялся, но приказание выполнил. Не прошло и десяти минут, как один из этой компании, проходя мимо нас, бросил Ефименко деньги и сказал: «Прости старик, по ошибке взял!» После мы узнали, что человек, спавший возле меня, известный вор и вождь одной из воровских организаций.

В Петропавловске мы пробыли дней десять. Здесь был составлен эшелон из товарных вагонов, с оборудованными печами, и нас пешком, через весь город, под сильным конвоем, повели на станцию. Когда нас вывели из тюрьмы на площадь, то там собралась масса народа, многие женщины плакали. Конвойная милиция разгоняла толпу.

По пути на станцию несколько человек упало, ибо от слабого питания изнемогли. Их подобрала машина, шедшая позади колонны и доставила на станцию железной дороги. От тюрьмы до станции было около пяти километров. Через четыре дня мы прибыли в город Кингир, где был большой лагерь, на 7–8 тысяч человек. Нас всех прибыло эшелоном около двух тысяч человек — все осужденные по пятьдесят восьмой статье (политические). В лагерь впустили после проверки и обыска, который продолжался около четырех часов.

Здесь мы узнали, что дня за два до нашего прибытия произошла драка между бывшими там ворами и суками, что было убито около тридцати человек и что одних и других за день до нашего приезда вывезли в неизвестном направлении.

Разместив по баракам, нас повели в баню, сделали дезинфекцию вещам, всех, кроме лиц, сфотографированных с бородою, обрили. Нигде не оставили ни одного волоска. Такое бритье производилось при каждом посещении нами бани (в 10 дней один раз) в продолжение всего времени нашего пребывания в лагерях. На следующий день вывели на работу. Так началась наша жизнь в лагерях заключенных.

Я и несколько других из нашей группы, в том числе войсковой старшина Винников, есаул Лукинов, есаул Калюжный Александр, полковник Гридасов, поручик А. Попов, сотник Акимов, пробыли в этом лагере до начала июня 1949 года, когда составили партию в две тысячи человек, снова погрузили в поезд и повезли в Караганду, откуда на другой день увезли машинами в лагерь Спасск — в 45 километрах от Караганды.

Поселок Спасск — это бывший монастырь, куда до 1914 года ссылали провинившееся духовенство. Там же было управление и медеплавильный завод английской концессии, которая ликвидировалась, кажется, в 1928 году.

В степи построены бараки и больница. Кругом пески, нигде ни поселка. Лагерь обнесен несколькими рядами колючей проволоки. Рассчитан он на 8—10 тысяч человек, а нас было тогда около 12 тысяч, а в 1950 году около 16 тысяч человек. Страшная теснота, на двухэтажных нарах (вагонки), рассчитанных на четыре человека, спало по шесть-восемь. В этом же лагере было около двух тысяч женщин, отделенных от нас стеною в пять метров высоты и колючей проволокою наверху ее.

В августе и декабре 1949 года прибыли еще две партии, с которыми приехали из Кингира остававшиеся там эмигранты, кроме войскового старшины Р. Ефименко, бывшего адвоката Дубовского и священника Малашко.

В этом лагере мы пробыли до 21 сентября 1954 года, то есть до выдворения иностранно-подданных и бесподданных в особый лагерь, организованный в городе Караганде из бывшего лагерного отделения номер один. Больные, лежавшие в лазарете, были оставлены временно в Спасске.

В лагере Спасск я работал на строительстве, там строили новый поселок Спасск, в котором жили впоследствии наши начальники и конвой.

Строительным материалом служил камень, добываемый тут же, в лагере, песок и глина на месте строительства, а дерево привозилось из Караганды.

В августе 1949 года мы прочли в местной газете «Социалистическая Караганда» заметку, что поселок Спасск построили комсомольцы из Караганды, им объявляли благодарность и прочее. Между тем, кроме заключенных, начиная с главного инженера и кончая последним чернорабочим, никого из вольных не было, не считая надзирателей, конвоя и офицеров — наших начальников в лагере.

Вот как создаются города и поселки, которые, судя по газетным сообщениям, строили комсомольцы и коммунисты.

Все работы производились бесплатно заключенными; за хорошую работу в виде поощрения добавляли 100–150 граммов каши и 200 граммов хлеба. Других каких-либо привилегий не было.

Я работал сначала на каменном карьере, потом бригаду, в которой я состоял, перевели на строительство. Здесь я работал на добыче глины, причем на одного, копающего глину, по норме давалось десять носилок, которые в течение дня должны быть полностью обеспечены глиной, это около четырех с половиной кубических метров глины, которую надо было выбросить из ямы глубиной в три-четыре метра. На этой работе я дошел до 48 килограммов в весе — это при моем росте 182 сантиметра.

Однажды начальник санитарной части лагеря, лейтенант Ермаков, обходя место работ, увидел меня до пояса голого в яме и приказал мне вылезти, одеться и следовать за ним. Подойдя к начальнику конвоя, он сказал, что берет меня с собой в лагерь. Там, в лагере, он поставил меня на весы и, установив, что вешу 48 килограммов, приказал снять с работы, дал на два месяца диетическое питание и поставил на работу у теплицы, где работа легче.

Это была первая и единственная поблажка за все время моего пребывания в лагерях.

Как только я немного поправился, меня взяли на работу на известковую печь, где работами заведовал заключенный инженер В. из села Кузьминка, в тридцати километрах от станицы Отрадной Кубанской области.

Здесь я немного вздохнул, хотя и приходилось работать у печи при очень высокой температуре, но все же это было много легче. Известковой пылью я пожег себе глаза и был принужден в течение пяти месяцев амбулаторно лечиться у глазного врача, тоже заключенного.

В октябре 1953 года медицинской комиссией, которая в лагере бывала каждый месяц (для определения трудоспособности каждого заключенного), я по возрасту и «упитанности» получил категорию инвалида (до этого у меня была категория вторая индустриальная), после чего меня перестали гонять на работу.

Не имея определенной работы, я помогал в лагерной бухгалтерии учетчику барака по вещевому довольствию, а больше всего по учету заключенных в так называемой специальной части.

В этот период времени у меня произошел случай, характеризующий отношение начальства к нам — старым эмигрантам.

В каждом бараке имеется так называемый культурный орган (культорг). Это один из заключенных, обыкновенно инвалид, ведающий газетами, книгами и получающий почту для заключенных своего барака. Такой культорг из нашего барака, окончив срок, уехал, и на его место старший барака поставил меня. Через месяц после моего назначения приехал новый начальник лагпункта и пожелал познакомиться с культоргами бараков. Он по очереди вызывал к себе в кабинет, давал указания и прочее. Дошла очередь до меня. Являюсь. Спрашивает:

— Ваша фамилия? — я ответил.

— Чем занимались раньше, до 1941 года?

Я ответил:

— Офицер-эмигрант.

— Можете идти.

Я еще не дошел до своего барака, как уже был снят с указанной должности.

В августе 1954 года заключенный, постоянно работавший в специальной части лагеря, попросил меня помочь ему составить списки иностранных подданных и бесподданных и сказал, что есть слух, что их выделят в специальный лагерь. В эти списки попали почти все старые эмигранты. Всего в нашем лагере набралось 168 человек иностранцев.

18 сентября нам сообщили, что 21-го все иностранные подданные будут вывезены в особый лагерь в город Караганду.

Действительно, в указанный день к семи часам к лагерю подали машины, нас погрузили и в 11 часов мы уже были в Караганде, в лагере номер один. Сюда же стали прибывать из других лагерей Казахской ССР. Между прибывшими были: войсковой старшина Руденко Г. С. из Кингира, полковник Го-лубов из Балхаша, есаул Раков Бонифатий из Ингира, войсковой старшина Калюжный Александр Фомич из Джезказгана и многие другие.

Так как этот лагерь оказался мал, нас перевели в лагерь Чурбай-Нура — в 45 километрах от Караганды.

Как только мы прибыли в лагерь Караганду, от нас потребовали заявления, в которых должны были указать подданство, военнопленный или интернированный, где имеются родственники, куда желает выехать из Советского Союза.

Седьмого ноября около 19 часов нас четырнадцать человек, в том числе я, сотник И. И. Киселев, П. И. Акимов, войсковой старшина Г. Е. Смычек, лейтенант М. А. Невзоров, поручик Н. В. Коваленко и несколько коренных югославян вызвали к начальнику спецотдела управления Песчаного лагеря (так назывался лагерь, в котором нас содержали). Там на каждого из нас была составлена анкета, в которой, кроме обычных вопросов, были такие: военнопленный или интернированный, где, когда и при каких условиях взят или передан, куда желает ехать и кто из родственников имеется за границей.