Приключения-1988 - Павел Нилин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах, идиотство! Ах, дураки! — хрипел в исступлении Жеглов, а «студер» уже вылетел на улицу Разина и поворачивал налево, к Зарядью.
Высунувшись в окно до половины, Жеглов дико заорал:
— Прочь! С дороги! Прочь! Милиция...
Но в «эмке» его не слышали и всерьез намерились задержать «автохулиганов». В руке полковника блеснул пистолет.
Жеглов тихо сказал Копырину:
— Давай, отец, сделай его...
— Ох, Глеб Егорыч, — неуверенно бормотнул Копырин. — Ответим за это, ох ответим...
— Ответим, Копырин, мы все время за что-нибудь отвечаем. Давай!..
Копырин вздохнул, дал газ, чуток руля подвернул, выскочил одним колесом на тротуар, сделал еще рывок, поравнялся с «эмкой», дернул налево и столкнул ее с дороги. С воплем разорвалось железо на борту — полосой обшивку вырвало, — «эмку» развернуло в обратную сторону, а Копырин уже срезал угол поперек улицы Разина к Щепотинкину переулку, где промелькнул кузов «студера». Не успели мы его прихватить на зигзагах Зарядья — быстроходный грузовик проскочил на Москворецкий мост. А Копырин давил акселератор на всю железку, удерживая крайний левый ряд, чтобы не дать «студеру» поворот на Болотную площадь.
У вылета Москворецкого моста наглухо горели красные огни светофора, и я увидел, как из орудовского «стакана» вылез милиционер и побежал наперерез «студеру», свистя и размахивая полосатой палочкой. Он добежал до середины проезжей части, и грузовик снова вильнул на встречную полосу, на один миг он заслонил от меня милиционера, и в первую секунду я не смог понять, что это, большое, темное, как мешок, вылетело из-под носа «студебеккера», и только когда фары автобуса полоснули на мостовой безжизненное тело с запрокинутой головой, сразу же исчезнувшее в ночи, Копырин глухо сказал:
— Убили, бандиты...
«Студер» с грохотом, как в трубе, прокатил по булыжнику и погнал к Балчугу, на Яузскую набережную.
— Глеб Егорыч, тут он от нас уйдет! Тут у мотора его ресурс...
Но Жеглов уже лег животом на раму окна, высунулся наружу, и его длинноствольный парабеллум качался в такт прыжкам машины.
— Стреляй, Глеб Егорыч, уйдут проклятые!.. — плачущим голосом говорил Копырин.
Жеглов не отвечал, он чего-то дожидался, и выстрел грохнул совершенно неожиданно. «Студер» впереди дернулся, вильнул, но продолжал набирать скорость.
И опять медленно покачивался черный пистолетный ствол, и капля огня вдруг сорвалась с него. Глухо ревел мотор, где-то далеко зазвенел трамвай, и пронеслась трель милицейского свистка. Жеглов стрелял серией, и, глядя на борт «студебеккера», плавно поворачивающего направо, в сторону чугунного парапета набережной, я не мог понять, куда же это бандит направляется, пока с чудовищным гулом «студебеккер» не врезался в ограждение и прошил его, как ножом прошел, и какое-то время еще крутились в воздухе задние колеса, даже дым из выхлопной трубы был виден в свете наших фар, и с мощным плеском, глубоким вздохом усталости и наступившего наконец облегчения «студер» нырнул в воду...
...Копырин осветил фарами реку, поставив автобус носом на тротуар в том месте, где грузовик сшиб ограду. Здесь было мелко, и «студер» ушел в воду только до кабины.
— Неужели обоих?.. — растерянно спросил Жеглов.
Около нас стали тормозить машины, примчался милицейский мотоцикл, с сиреной подкатила оперативная машина с Петровки, появились какие-то поздние прохожие. Жеглов приказал одному из милиционеров очистить место происшествия от посторонних.
— Давай, Пасюк, надо в воду лезть, — сказал он, и Пасюк молча стал стягивать сапоги.
— Я тоже полезу, — сказал я.
— Сиди уж, — отрезал Жеглов и крикнул орудовцу: — Вызовите «Скорую помощь» и перевяжите нашего сотрудника!..
В этот момент в полузатопленной машине дрогнула дверь, и на подножку медленно вылез Фокс — у него было разбито лицо, кровь текла по рукам, он был черный, мокрый, страшный, и только блестел на свету орден Отечественной войны. Он ухмылялся разорванным ртом, но улыбка была жалкая, неестественная, чужая, как у сумасшедшего.
— Ваша... взяла... граждане... Повезло... вам...
Жеглов перегнулся к нему через барьер:
— Кому поведется, у того и петух несется. И такая поганая птица, как ты, тоже у меня нестись будет! Лезь наверх, паскуда, пока я ноги не замочил...
Фокс обернулся назад, словно прикидывал, сколько до другого берега будет, но был тот берег далеко, а Жеглов — прямо над головой.
— Ты еще не угомонился? — спросил Жеглов. — Я ведь тебе уже показал, как стреляю. Вылезай, тебе говорят!
Фокс спрыгнул с подножки в воду, и холода он наверняка сейчас не чувствовал. Он медленно подошел к парапету, поднял руки, и, хоть он протягивал их, чтобы его наверх вытянули, вид у него был такой, будто он сдается.
Жеглов распоряжался в это время:
— Установите пост, вытащите тело второго, дактилоскопируйте его — и в морг, срочно вызовите кран достать грузовик, экспертов из ГАИ известите...
Потом подошел к Фоксу и совсем несильно, презрительно дал ему пинка под зад — а большего унижения для уголовника не придумать — и сказал:
— Влезай в автобус, паскуда...
— Подожди! — крикнул я, и оба они обернулись.
Я рванул у Фокса на груди китель и содрал с него орден Отечественной войны.
И поехали все на Петровку, в МУР.
Десятки предприятий страны выполняют многочисленные заказы строительства газопровода «Саратов — Москва». Сложнейшее оборудование для магистралей и компрессорных станций изготовляют московские предприятия.
ТАССВсе собрались в кабинете и теперь просто сидели, во все глаза рассматривая Фокса. А он непринужденно устроился на стуле, нога на ногу, и тоже смотрел на нас — с интересом, с легкой ухмылкой, без всякой злости. И все молчали. Фокс достал из кармана красивый носовой платок, приложил его к здоровенной царапине на правой щеке, укоризненно покачал головой. Потом посмотрел на свои руки, окровавленные, изрезанные стеклами, на свои пальцы, измазанные после дактилоскопирования типографской краской, и сказал легко и спокойно, ми к кому в отдельности не обращаясь:
— Одеколончику не найдется, граждане-товарищи сыщики? Я не привык с грязными руками. Или бензину, на худой конец, а?
Пасюк молча вынул из стола пузырек со скипидаром, протянул Фоксу. Тот вытер пальцы, с поклоном вернул пузырек и, безошибочно выбрав среди нас Жеглова, сказал:
— И долго еще будет продолжаться это представление? Я хочу и имею право знать, в чем дело.
Жеглов долго, внимательно смотрел на Фокса, в прищуренном его взгляде не было ничего особенного, разве что на миг промелькнуло лукавство, словно он на базаре к понравившейся вещи приценивался, да показать продавцу не хотел, вытащил пачку «Норда»:
— Представление, говоришь? Ну-ну... — Он раскрыл лежавшие на столе документы Фокса, постучал по ним пальцем: — Твои?
— Мои... — вежливо ответил Фокс и, не поднимая голоса, пообещал: — Вам еще придется, гражданин, доставить мне их по месту жительства... в зубах... с поджатыми лапками... — И широко улыбнулся, показав ослепительные крупные зубы с заметным промежутком между передними резцами.
— Ух ты! — фыркнул Жеглов, тоже расплываясь в милой добродушной улыбке. — В зубах? Эко ты, брат, загнул... да-а... — Он повернулся ко мне, кивнул на Фокса: — Нахал парень, а, Шарапов? Тебе небось таких еще видеть не приводилось?
Я помотал головой, а Жеглов заговорил тихо, совсем тихо, но в голосе его было такое ужасное обещание, что даже мне не по себе стало, а уж Фоксу, надо полагать, и подавно.
— Значитца, так, Шарапов, — сказал Глеб Жеглов. — Этот — добыча твоя. Твоя, и не спорь. Делай с ним что хочешь, веревки из него вей — разрешаю. Потому что он душегуб, ни совести в нем, ни сердца, ни жалости. Пошли, орлы!
И он поднялся, за ним пошли паши ребята, но в дверях Глеб остановился и сказал Фоксу:
— Одна у тебя на этом свете надежда осталась — Шарапов за тебя заступится. Но для этого надо очень сильно постараться. Понял, бандит? — И, не дожидаясь ответа, вышел.
Фокс посмотрел ему вслед, покачал головой и спросил:
— Он что, псих?
— Нет, — ответил я коротко, глядя на его руки — сильные, красивые, смирно лежащие на коленях, с длинными холеными ногтями на мизинцах — и думая о том, что же он успел ими натворить в своей жизни. А Фокс, будто догадавшись, сказал доверительно:
— На руки мои смотрите? Руки артиста!.. К сожалению, жизнь моя пошла по другому пути...
Манжета на правом рукаве его рубашки была разорвана, и я увидел начало татуировки. Я подошел, довольно бесцеремонно завернул рукав и прочитал наколку: «Кто не был — побудет, а был — не забудет». Фокс улыбнулся и пояснил:
— Ошибки молодости. Пришлось побывать и запомнить навсегда. Чтобы не повторять...
— Вы работаете? — спросил я хмуро.