Подлеморье. Книга 1 - Михаил Ильич Жигжитов

Мать услышала разговор Ефрема с сыном, закрыла лицо фартуком и молча ушла в куть.

Второй день Ефрем с сыном отсиживаются в дымной рыбацкой землянке в Большом Чивыркуле: как назло нет сильного мороза, который бы за одну ночь схватил море в покрыл льдом.

— Э-эх, разорвал бы тя дьявол! — рычит Ефрем. — Лишь бы коня с возом удержал лед, пусть гнется, ничаво. На крыльях пролечу сорок верст до своей Катьки!

С незапамятных времен к мореставу в свое родовое управление съезжались все тунгусы рода. Везли черных соболей для оплаты ясака-подати, а что излишится — продать. Приезжали сюда буряты, русские, евреи…

Здесь открывались торги. Отсюда по всему свету и развозятся шкурки знаменитого баргузинского красавца. Упаси бог продать живого зверька в иностранную державу. Еще сам Иван Грозный велел голову сечь тому, кто продаст на чужбинную сторону живого русского соболя. В седую старину берегли монополию!

Тесно в землянке. Прискакали из Баргузина три таких же, как и Ефрем, купчика-«тунгусятника». Один из них — Егор Краснобаев. Егор глядит на Ефрема зло, ест себя поедом: «Вытащил на свою беду. Ишь варначина Ефремка насобачился, набил руку на тунгусах, везде и всюду теперь меня с носом оставляет».

А Ефрем отогрел десятка полтора мороженых омулей, распорол их, присолил слегка и на вздевал на рожни. Никто лучше его, старого рыбака, не изжарит омулька на листвяничном рожне перед жарким костром! Зарумянилась нежная сочная рыба. От одного запаха невольно слюни текут.

— Тащи баклагу со спиртягой! — приказал сыну.

На низеньком рыбацком столике целая гора вкуснейшего жарева. Ефрем разлил спирт по кружкам и пригласил остальных:

— Брызгать надо Морскому Хозяину да Миколе Чудотворцу — заступнику всех промысловых людишек.

Поерзал, поерзал на месте Егор и невольно потянулся к вкусному жареву.

— Э, паря Егорша, сначала побрызгай да промочи глотку, а потом и рыбку цапай! Кто не выпьет, мужики, тому и в жарехе отказ.

— Поверь, Ефрем, сердце подводит… Каплю глотну, а оно дрык-брык, как рыба в коробе… То и смотри, замрет, чертовка, и остановится.

— Не хитри, знаю тебя! — Мельников сунул в руку Краснобаева кружку со спиртом.

Егор, подражая бурятам, пробормотал какое-то заклинание, обмакнул палец в спирт, трясущейся рукой потянулся к огню. Спирт ярко вспыхнул и осветил его одутловатое лицо. Он болезненно сморщился и, опрокинув содержимое, поспешно запил водой.

— Во-о, молодец! А дальше и упрашивать не надо, глядишь и мою выпьет долю… Ха-ха-ха! — хохочет Ефрем.

Землянка низкая, всего четыре толстых бревна накиданы одно на другое. Они не отесаны, и из стен торчат небрежно обрубленные сучья. Окон нет, а дверь, всего с чело доброй берлоги, завешена дырявой мешковиной. В углу, на толстой чурке, из гранитного плитняка слеплен камин, труба его чуть поднялась над потолком, и тяги нет у нее. От этого по зимовью от стенки к стенке плывут клубы дыма, забивая людям нос и глотку, разъедая глаза.

Налегают все на вкусную рыбу, тянут спирт и слушают Ефрема. А он басовито гудит, размахивая ручищами и не сводя глаз с сына.

— …В прошлом году, Кеха, в эту пору я приехал в Чивыркуй. Смотрю, человека три бармашат[11] хайриуза. Напился чаю и вышел к коню, вдруг слышу крик людской. Взглянул на Байкал. Мать моя! — льдину-то оторвало и понесло в море. На берегу какая-то лодчонка валялась, я ее столкнул и доской погребся к бедолагам. А лодка вся рассохлась… Мать моя!.. Вода шипит, заливает посудину. Да ладно хушь котелок прихватил с собой. Одной рукой гребусь, второй — воду отливаю. Подплыл к рыбакам, а они упали на колени и молятся на меня: «Микола святой, благодетель наш, спасибо за спасенье!» Вот до чего с перепугу очумели черти, что на грешника Ефремку, как на икону, зрят и крестятся! Я их скидал в лодку и — на берег… А помнишь, Егорша, как от тунгусов мы с тобой удирали? Ха-ха-ха!

— Сейчас-то чего не смеяться… А тогдысь дело порохом пахло, — простуженным голосом просипел Егор.

— А что вы сделали? — спросил Кешка, восторженно глядя на отца, позабыв о своей тетрадке, разложенной на коленях…

Ефрем разлил спирт по кружкам. Все дружно выпили и уставились на него.

— Это было еще по молодости. Мы с Егором тогдысь заехали на Верхнюю Ангару к орочонам, ажно до самого Уояна леший нас загнал. Да запоздали. Уже какие-то ловкачи побывали вперед нас и обобрали все стойбища до последней бельчонки. Едем в обратную сторону злые, даже не смотрим друг на друга. Вдруг слышу шумок впереди. Взглянул — три тунгуса на оленях трусят, берданки наготове, а вьюки на оленях здоровенные. «Значит, можно и разбазариться с ними», — думаю я. Поздоровались.

— «Огненная вода» есть? — спросил старший. «Есть! Скорей вари мясо», — говорю я. Оказывается, едут они сватать девку и везут родителям калым. А живут где-то в верховьях реки Лены. Я быстро раскумекал, что нам с ними во веки веков больше не встречаться. Не хвалюсь, мастак я на такие дела. Сам пью и им подливаю, чтоб не было сомненья. Тунгусишки стали родными братьями за мое радение. Лезут целоваться, а мне тово и надо. Напоил их вусмерть. Валяются. Закинул к себе на сани весь ихний калым, и айда. Егорша с испугу побледнел, трясется и бабкины все молитвы собрал в кучу, а я смеюсь над ним. Да смех-то чуть худым концом и не обернулся. Тунгусишки очухались от вина и за нами в догон. Уже близко жмут на своих оленях. Нет-нет да пальнут из ружья. Смотрю, мой Егорша совсем помирает. Под сено голову спрятал, а зад торчит! Здоровенный зад-то — не промажет тунгус. Начал я раздумывать, как увильнуть. Да спасибо Миколе святому, надоумил: поставил на дорогу побольше спиртяги и дай бог ноги. Добежали мои «братья» до баклаг со спиртом и снова пристроились к ним. С испугу-то я тоже обмишенился, спирту оставил столько, что можно было любую свадьбу сгоношить. Без еды, без ночевки верст сто мы бежали!

— Вот это торганули! — захохотали все.

— И богатый был калым? — спросил один из «тунгусятников».

— Все там было! — смеясь, ответил Ефрем. — Даже бабьи штаны новехонькие!.. Да я те шаровары отдал Егору!

Черные от копоти стены землянки задрожали от дружного хохота.

Сморщился, словно от зубной боли, Кешка.

Долго смеялись и пили купцы-«тунгусятники». Наконец захмелели и улеглись спать.

Глухая ночь. Густой мрак опустился на тайгу и море. Тихо. Только от мороза изредка треснет