Алексиада - Анна Комнина

Этические воззрения Анны находились под сильным влиянием «Этики Никомаха» Аристотеля – произведения, которое она неоднократно цитирует[80].

Что касается представлений Анны о причинах событий и явлений, то в полном согласии с православной догмой писа-{37}тельница видит их в божьей воле и в божественном промысле πρόνοια. Было бы утомительно выписывать из «Алексиады» многочисленные сцены, где божественный промысел уберег Алексея или его приближенных от опасности, погубил их врагов и т. д. Тем не менее наряду с божественным промыслом определенную роль у Анны играет судьба – τύχη[81]. Однако о τύχη Анна говорит главным образом в применении к противникам Алексея: мятежникам и внешним врагам империи. Если «промысел» враждебен недругам императора, то «судьба», напротив, расстраивает замыслы Алексея. Видимо, сама писательница сознает, что ссылки на τύχη (понятие языческое и распространенное больше в демократической среде) – признак недостаточного благочестия. Интересное в этом смысле замечание делает Анна в повествовании о Роберте Гвискаре: «Мне следует, – пишет историограф, – рассказать о Роберте: какого он был рода и звания и до какой степени могущества и на какую высоту подняло его течение событий» (η φόρα των πραγμάτων в данном случае синоним τύχη) – и сразу же оговаривается: «или, чтобы выразиться более благочестиво, куда вознесло его провидение, снисходительное к его злокозненным стремлениям и коварству» (I, 10, стр. 75).

В рамках божественного миропорядка определенную роль писательница отводит естественным причинам, о которых она упоминает наряду с божественным промыслом, а порой даже ставит их на первое место. Так, в уже упоминавшейся части введения (Введ., 1, стр. 53) писательница замечает: «...следует открыто заявить... о том, что мне дали природа (η φύσις) и стремление к знанию, о том, что мне свыше уделено богом и что я приобрела со временем». Точно так же в рассказе о Пселле (V, 8, стр. 172) Анна утверждает, что философ прославился своей мудростью «благодаря природному таланту, острому уму и божьей помощи».

Как и любой средневековый историк, Анна немало рассказывает о всевозможных видениях, природных явлениях, стихийных бедствиях и т. п., предвещающих начало различных событий. Но здесь писательница скорее следует традиции, нежели выражает веру в вещую силу подобных явлений. Устами Алексея Анна высказывает сомнения в оправданности такого рода суеверий (XII, 4, стр. 328), она приводит даже эпизод, где император прибегает к хитрости и пользуется солнечным затмением для обмана печенежских послов (VII, 2, стр. 207). По {38} словам Анны (XII, 4, стр. 328), появление кометы Алексей отнес за счет естественных причин.

Как мы видим, Анна в основном традиционно мыслящий писатель, однако некоторая ее оппозиционность и светские элементы мировоззрения заслуживают внимания, ибо именно они позволили писательнице создать не сухую хронику, а живое и высокохудожественное произведение, каким является «Алексиада».

Сама Анна, судя по ее собственным заявлениям, мало заботится о художественности своего сочинения. Она пишет «Историю» «не с целью показать свое умение владеть слогом...» (Введ., 2, стр. 53). Говорит Анна и о правилах истории, отличных от законов риторики, не позволяющих ей уклониться от предмета повествования (V, 9, стр. 174) и т. д. Но, как известно, многим византийским, как и античным, авторам был свойствен широкий взгляд на жанр истории, и четкой грани между художественной литературой и историей не существовало. Историография начиная с X в. явно рассчитана на эстетическое восприятие, и исторические сочинения в какой-то степени выступают заменой иссякавшей к тому времени житийной литературы.

Художественные достоинства «Алексиады» в первую очередь следует искать не в отдельных беллетристических отступлениях, а в самом характере исторического повествования, способе расположения материала – композиции произведения. В большей части сочинения Анны легко прослеживается единство плана. В предисловии к своему труду писательница заявляет, что ее основная цель – рассказать о деяниях отца. Но лишь до главы 10 книги I Анна действительно ограничивается описанием подвигов юного Алексея (борьба с Руселем, Никифором Вриеннием, Василаки). В этой части своего сочинения она пропускает целые годы и останавливается лишь на военных экспедициях, в которых участвовал ее отец. Расположение материала подчинено здесь иллюстративной цели: подвиги будущего императора должны подтвердить мысль Анны о том, что уже в молодости Алексей был мужественным воином и незаурядным полководцем. Но уже в конце книги I характер изложения меняется, жизнь Алексея становится только канвой повествования, и труд Анны превращается в историю времени правления первого Комнина. В некоторых больших разделах «Алексиады» император вовсе не появляется на сцене, хотя рано или поздно рассказ возвращается к нему, и смерть Алексея оказывается логическим завершением произведения. Художественная цельность произведения определяется {39} также единством мироощущения, авторской позицией писательницы. Как уже говорилось, Анна часто и по разным поводам сетует на свою судьбу, и в сознании читателей в результате образуется несколько стилизованный образ автора – страдающей женщины, которая ради воссоздания истины берет на себя труд описать события давно минувших дней. Иногда Анна скупыми штрихами рисует обстановку, в которой пишет она свое сочинение, делится с читателями обуревающими ее чувствами. «Дойдя до этого места, я почувствовала, как черная ночь обволакивает мою душу, а мои глаза наполняются потоками слез» (Введ., 4, стр. 54). «Вновь вспоминая этого юношу (Константина. – Я. Л.), я печалюсь душой, у меня мешаются мысли, и я прерываю рассказ о нем...» (I, 12, стр. 78). «Дойдя до этого места своей истории, водя свое перо в час, когда зажигаются светильники, и почти засыпая над своим писанием, я чувствую, как нить повествования ускользает от меня» (XIII, 6, стр. 354). Такими замечаниями пестрит текст «Алексиады». Эти отступления, несмотря на их краткость, проникнуты настоящим лиризмом и окрашивают все повествование в элегические тона[82].

Есть основания думать, что Анна писала свой труд последовательно, с начала до конца или во всяком случае просмотрела и откорректировала его[83]. Нельзя не заметить также, что к концу «Алексиада» становится все менее и менее подробной, – видимо, сказалась усталость пожилой женщины, желание скорее закончить работу над «Историей». Вероятно, у Анны был и план сочинения, ибо писательница в некоторых случаях обещает в будущем рассказать о каких-либо событиях и обычно сдерживает свое обещание. Искусное расположение материала в «Алексиаде» косвенно подтверждает это предположение.

Как и подавляющее большинство историографов, Анна придерживается хронологического принципа в повествовании. Но, излагая те или иные события, историк обычно считает своим долгом вернуться к их истокам или поведать об их следствиях. Подобных отступлений в «Алексиаде» много, и они занимают значительную часть текста. Из слов Анны можно было бы сделать вывод, что писательница невольно отклоняется от нити {40} повествования и, чрезмерно увлекшись рассказом, заставляет себя вернуться к последовательному изложению[84], однако подобные отступления встречаются в произведении регулярно, и легко предположить, что это сознательный композиционный прием. В этом отношении композиция «Алексиады» отличается от построения «Истории» Фукидида, которая, по мнению многих ученых, послужила для Анны одним из образцов[85]. Такой метод композиции позволяет Анне дать связное повествование о той или иной группе событий и придает законченность отдельным рассказам внутри произведения.

Умеет Анна и разнообразить композицию, подчинять ее художественным целям. Так, рассказывая о борьбе Алексея с Робертом в 1081 г. (IV, 1—V, 1, стр. 140—157), Анна дает серию коротких эпизодов, быстро перенося действие из лагеря императора в стан его врага. Такая композиция придает повествованию драматическую напряженность, которая в конце концов разрешается столкновением противников в бою под Диррахием. Кроме того, этот композиционный прием позволяет писательнице провести сравнение между Алексеем и Робертом, которые, по словам самой Анны (V, 1, стр. 157), «были самыми подходящими друг для друга противниками из всех живущих на земле полководцев».

Некоторые эпизоды, введенные Анной в ее произведение, подчас превращаются в талантливые новеллы, имеющие самостоятельное художественное значение. К числу таких «новелл» в первую очередь относятся великолепный рассказ о переправе Боэмунда в Италию осенью 1105 г. (XI, 12, стр. 318—319) и оставляющая огромное впечатление сцена казни богомила Василия (XV, 8—10, стр. 419 и сл.). В «Алексиаде» немало образных картин, явно рассчитанных на создание у читателей зрительного представления. Вот как описывает, например, Анна отряд воинов Алексея, бегство которых было остановлено неожиданным криком глашатая: «Что за странная была картина! Головы коней были обращены вперед, лица самих всадников повернуты назад, они не двигались вперед и не хотели повернуть назад, но были изумлены и приведены в недоумение всем происходящим» (I, 5, стр. 66). Великолепно и драматично также описание соб-{41}рания воинов у палатки Алексея в связи с заговором Диогена в 1093 г. (IX, 9, стр. 261), кораблекрушения флота Роберта (III, 12, стр. 139) и др. Стремление писательницы драматизировать изображаемые ею события особенно ярко проявляется при сравнении книги I «Алексиады» с соответствующими местами сочинения Никифора Вриенния. Анна опускает из повествования мужа отдельные мелкие исторические факты и за их счет насыщает свой рассказ образными деталями и красочными описаниями.