Роковой бал - Патрисия Финней
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я взяла ее за руку — рука была холодной. Мама умирала, оставляя меня одну. Вот тогда я почувствовала, как это бывает, когда разрывается сердце. Казалось, в груди что-то надломилось, и стало невыносимо больно.
Дядя Кавендиш покачал головой.
— Ваше Величество. — с трудом выговорил он, — это яд. По желтому пятну на ковре ясно, что это горетрав.
Лицо у него было пепельно-серым — дядя очень любил мою маму.
— У меня в кабинете есть безоар и рог единорога… — начала королева.
— Увы, боюсь, против горетрава эти средства бессильны. Уже недолго осталось…
— Я позову священника, — вздохнула королева.
Они говорили тихо, но я все слышала. Я заплакала и взяла маму за руку, пытаясь удержать ее на этом свете.
— Не уходи, — шептала я. — Пожалуйста, останься. Останься, мама…
Но она слишком крепко спала, чтобы меня услышать.
Дядя Кавендиш встал позади меня.
— Ей не больно, — сказал он. — Она уже ничего не слышит и не чувствует.
Конечно, он доктор, ему лучше знать, но я помню: когда я взяла мамину руку, чтобы поцеловать, я почувствовала, как она сжала мои пальцы на прощание. Я поцеловала ее в лоб.
Королева встала рядом со мной на колени, обняла, а я все плакала, так что даже лиф ее платья намок. Потом она начала меня тихонько укачивать, и я поняла, что Ее Величество тоже плачет.
Мама умерла вскоре после полуночи, в день Святого Валентина, 14 февраля 1568 года, и это был худший день в моей жизни. Я была совсем маленькой, когда на королевской службе во Франции умер мой папа, так что я его почти не помню. Но мама… Я не поэт и не знаю слов, чтобы описать это чувство. Просто мир раскололся.
Весь прошедший год все были ко мне очень добры, особенно королева. Она утешала меня, когда становилось особенно тяжело, и пообещала, что никогда не отошлет на воспитание в чужую семью.
Лорд Уорси вызвался быть моим опекуном и заботиться о моем наследстве, пока я не выйду замуж, и этим не займется мой муж.
Дяде Кавендишу было не до меня, он плохо себя чувствовал, по крайней мере, мне так говорили. Я-то думаю, что все это время он беспробудно пил. Дядя всегда очень любил маму, и его подкосило то, что он не смог ей помочь.
Да, они нашли отравителя. Преступника наняли эти гнусные католики Гизы, которые вечно что-то замышляют против королевы. Он пытался скрыться, но в схватке был убит одним из королевских стражников.
Королева была в ярости, а мне было все равно. Даже если б его казнили, как полагается, мне бы от этого легче не стало!
Мама выпила отравленное вино и этим спасла не только королеву, но и Англию от кошмаров гражданской войны. Поэтому ее похоронили в часовне Уайтхолла.
А теперь надо собраться с силами и открыть сверток.
Позже, но так-же раноНу вот, теперь в дневнике клякса. Да, я плакала, и все из-за этого свертка. Когда я его развернула, на подушку выпал кожаный кошелечек — там он и лежал, пока я читала мамино письмо.
Половина письма была написана маминой рукой, и в конце его буквы были крупными и неразборчивыми. Дальше они сменились аккуратным и изящным почерком королевы. Вот, значит, почему она убирала перо и чернила, когда миссис Чемперноун привела меня той ночью!
Я всегда буду хранить это письмо, здесь, между страницами своего дневника.
Дорогая моя Грейс!
Я умираю. Сердце мое разрывается при мысли о том, что я не увижу, как ты станешь взрослой, не смогу найти тебе хорошего человека, который позаботится о тебе и твоем состоянии.
Когда тебе исполниться тринадцать Грейс, настанет время замужества. Как ни добра королева, Двор — не место для юной девушки.
Ее Величество обещала приглядеть за тобой и подобрать подходящую пару. Сначала ты обручиться, а когда тебе исполнится шестнадцать, выйдешь замуж.
Королева уверила меня, что сделает для тебя все, что не успела я. Передаю тебе свое жемчужное кольцо — его подарил мне твои отец, и все мои платья, и лошадей. В день помолвки тебе вручат и мои жемчужные серьги.
Ты лучшая из дочерей, моя девочка, и я отдала бы все на свете, лишь бы не покидать тебя так рано. Но такова воля Господа, и я не могу Его ослушаться. Я молю Бога о том, чтобы ты всегда была счастлива, добродетельна и любима так, как любима мною.
Прощай, доченька, радость моя, настанет день, когда мы снова встретимся с тобой.
А до тех пор да пребудет с тобой моя любовь.
Твоя мама Маргарет, леди Кавендиш.
Я открыла кошелечек, в нем были серьги — очень красивые жемчужные сережки с гранатами и бриллиантами, как у королевы, только поменьше.
Взяв свечку, я подошла к леди-Сариному зеркалу и надела их. Взглянула на свое отражение, на игру гранатов и бриллиантов, вспомнила, как мама носила эти сережки, как смеялась…
Опять на дневнике клякса. Все, спать.
Тот же день, колокола бьют пятьСнаружи еще темно, но я почему-то проснулась. Я в своей постели, в маминых сережках — так уютнее, а ее письмо лежит под подушкой. Может, это только бумага, но мне кажется, что мама рядом со мной, как раньше, когда мы с ней жили в одних покоях рядом с королевскими. Надеюсь, я не испачкала чернилами простыни.
Мои соседки еще спят. Леди Сара храпит как поросенок, а вот Мэри Шелтон стада храпеть как козел. Но проснулась я не от этого. В персональных апартаментах придворных слышится какая-то беготня, приглушенные голоса, сдавленный шепот. Видно все боятся разбудить королеву. По утрам она всегда мрачнее тучи, особенно если накануне поздно легла.
Там явно что-то происходит. Я пойду и узнаю, что.
Позже, утроДо сих пор не могу поверить, никогда не слышала ни о чем подобном! При дворе, правда, иногда случаются дуэли, но это! Я едва могу писать — так сильно дрожат руки.
Я рассказала обо всем своим соседкам, леди Саре и Мэри Шелтон, и они побежали посмотреть. А мне надо посидеть и подумать.
Всего полчаса назад я, надев ночную рубашку поверх сорочки и сунув ноги в ночные туфли, прошмыгнула в коридор, а кажется, будто прошло уже несколько часов.
Шум доносился из персональных апартаментов лорда Уорси, занимавшего их в знак особого расположения Ее Величества. Туда я и направилась.
Свечу я не взяла, поэтому спускалась по каменным ступеням наощупь. У дверей апартаментов уже собралась толпа — в ночных рубашках, в наспех наброшенной одежде, кто в чем.
Там же был бедный Пип, белый как простыня, который ломал руки и сбивчиво объяснял:
— Я специально зашел к хозяину пораньше, принес ему хлеба и пива… Боже мой, я сроду такого не видел!
Я растолкала стоящих впереди локтями (иногда полезно быть высокой и костлявой) и увидела, что случилось.
Я не закричала. Ну, то есть закричала, но тут же прижала руки ко рту, так что крик получился почти неслышным. Зато в обморок не упала (леди Сара наверняка упала бы!), только ноги у меня стали ватными, а желудок сжался в комок.
Полог кровати сэра Джеральда был откинут, а сам он, в одном дублете, лежал ничком на постели. Из его спины торчал нож!
Тот самый нож, который он собирался мне подарить. Я не могла отвести глаз от этого ужасного зрелища, хотя ничего отвратительного в нем не было, во всяком случае, нигде не было ни капли крови. Сердце у меня билось, как французский барабан: бам-да-да-бам!
Не знаю, сколько я так простояла, прежде чем заметила в комнате сэра Чарльза и прислонившегося к стене полуодетого лорда Роберта. Он был бледен до зелени.
Сквозь толпу протиснулся лорд Уорси с четырьмя слугами — и застыл, уставившись на кровать. Лицо его, обычно серое и невыразительное, стало белым, как перья того противного лебедя, которого мы ели на балу.
Пип рухнул на колени.
— Сэр, я п-принес сэру Дже-же-ральду за-завтрак и увидел… — он сбился и безнадежно махнул рукой.
Лорд Уорси, кажется, не слышал, уставившись на нож, торчавший из спины племянника. Потом он огляделся, собираясь с мыслями, точно эти мысли кто-то раскидал по всей комнате, и теперь надо было собрать их по одной. Целую вечность спустя он заговорил:
— Удвойте стражу у спальни Ее Величества. Когда королева проснется, сообщите ей о случившемся. За доктором Кавендишем послали?
— Он уже идет, милорд, — сказал один из офицеров личной стражи королевы. — Поскольку преступление совершено во дворце, надо срочно созвать Гофмаршальский Совет.
Лорд Уорси поморщился и схватился за стойку кровати.
Мне стало его жаль, и я коснулась его руки.
Лорд Уорси поднял голову, но, кажется, меня не увидел. Волосы у него торчали в разные стороны, а вид был утомленный и весьма неряшливый. Он даже не переоделся: вышитый перед рубашки был залит вином, а манжеты запачканы чем-то зеленым.