Пингвин – птица нелетающая, или Записи-ком Силыча и Когана - Владимир Иванович Партолин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рыбаки Мирного, те в забастовки и в революцию далече в океане рыбачили, на всех тогда четырёх сейнерах, китобойном судне и шаландах — потому ни кому из них смыться в ЗемМарию не удалось. Мужики из инженерно-технического персонала стройки, кое-что стащили в деревню, но мало, больше — в очках-то — стеснялись. Зато, как проявилось, не стеснялись в другом. Мужики-отрадновцы из земляков как-то в зиму голодную попытались наняться батраками в колхоз «Мирный», но мирнянские рыбаки воспротивились, особенно китобои женатые, чуть до драки у ратуши не дошло. Тамошний председатель колхоза упредил: выставил «на бочку» пару дюжин бутылок рома и столько же отборных шматков китовой ворвани на закуску. Но как не остерегались рыбаки и не противились китобои, в Мирное отрадновцы всё же похаживали — тайком, и мужики, и хлопцы. Кто к марухе на свиданку в сопки, кто к девчонке на завалинку, а кто «кроликом подопытным» наняться. Уходили полеводы на огороды, рыбаки в море, в Мирном оставалась одна интеллигенция: учёные и инженеры разного толка. От безделья (полеводы их на прополку не звали, рыбаки в промысел не брали, женщины к хозяйственным делам не допускали) научные исследования и опытны проводили. Из нанявшихся «кроликами» особый интерес у очкариков вызывали небёны — скромные, наивные юноши-марсиане. Франца Аскольдовича и своего председателя колхоза заверяли, что в свободное от опытов время только в шашки и шахматы режутся.
В общем, колхозники Отрадного в межсезонье бедствовали. Одни я, Силыч, Кабзон да Камса в масле катались: сколотили концертную труппу и гастролировали по острову. В само Быково не приглашали, на их угодьях, на полях прямо представления давали. И в Мирное под «миску» не звали, у причала отрадновского рыбаки с китобоями, прокопав ступенями (скамьи) слежалый песок, соорудили что-то вроде амфитеатра с ареной, на которой квартет и демонстрировал своё искусство. В чём оно заключалось? Силыч случайно нашёл в одном из пустующих чумов два по три с половиной «пудовика» — гири спортивные. «Игрушки» неподъёмные, но только не для кладовщика. Ночью тайком приволок на продсклад и показал мне, Хлебу и Кабзону, заверял, что гири не просто чугунные, а с секретом. Верхние половинки с ручкой-дужкой свинчивались по резьбе с нижних половинок, в полостях которых лежали по стальному шару, завёрнутому в силиконовую обкладку, чтоб не гремел внутри. Кабзон, в былом цирковой артист-жанглёр, те шары назвал «шарами Дикуля», по сорок пять кило каждый. Поднять и выжать удалось только ему, да кладовщику. Я, ушлый не в пример кашевару, прежде чем подойти к весу, потребовал «чугун» освободить от балласта. Поднял к плечу: «навскидку килограмм одиннадцать-двенадцать». Выжал. Хлеб от второго подхода, чтоб реабилитироваться, отказался. Репризу придумал я, да и все другие номера представления продюсировал и режиссировал. Начинался концерт выступлением «хора мальчиков», солировал звеньевой Хромой, дирижировал бухгалтер Батюшка. Пели русские народные. Овации срывали «катюша», «дубинушка» и «на земле будут яблони цвести». Мужик Селезень читал рэп, тоже не без оваций. Ну, и я с Камсой разыгрывали сценку «русский солдат готовит суп из топора» — очень успешно. Хлебу пришла идея готовить суп не в кастрюле, а в металлической бочке с крышкой. Воду, топор, крупу, мясо и лавровый лист исполнителям предоставлял устроитель концерта — это коллеги мои, завхозы колхозов «Мирный» в Мирном и «Звёздный путь» в Быково. Финальный номер зрителей сводил с ума, репризу с гирями приходилось повторять на бис и браво. После как уносили бочку с супом, тушили и разносили кострище, четыре пары хлопцев выходили на арену и выстраивались по кругу, в руках держали по две трубы, обёрнутые в полотнища из парусины. Затем Силыч и Кабзон выносили в центр площадки импровизированный помост, приспособленный из ящика два на два метра, невысокого. На помост водружали гири. Зрителям предлагали любому попробовать поднять «пудовик». Находились смельчаки, изъявляли желание, первыми были мирнянский боцман с сейнера, да Зямин шкипер. Подняли, но после попытки выжать, попробовали вытолкнуть — обломались. Камса, выступавший в представлении «ковёрным», в шутку перед подходом к весу всякому надевал на голову балаклаву задом-наперёд с объяснением «честнОму народу»: «чтоб глаза не повылазили». По моему указанию действовал: втирал честному народу. Опасался я, что заметят невзначай в гирях разъём двух их половинок. После тщетных попыток поднять «пудовики» зрителями представление начиналось. Силыч и Кабзон, стоя поначалу друг от друга на приличном расстоянии, жонглировали гирями — перебрасывали друг дружке «игрушки» по пятьдесят шесть, как заявлялось ковёрным «честнОму народу», килограмм весу каждая. По команде начинали сходиться и, уже на ближнем друг от друга расстоянии, снаряды не перебрасывали, а подбрасывали, да высоко так, что, пока те в воздухе кувыркались, успевали перебежать — поменяться местами. После хлопцы, а росту они за два метра, подняв над собой и раскрутив трубы с парусиной (по типу свитка), сходились ближе к помосту. Окружат, — спрячут силачей за импровизированной ширмой. С этого момента броски гирь в высоту «затухали», пока не прекращались вовсе. И тут разнорабочий Тона начинал кухонными черпаками отбивать по крышке от бочки с супом «тревожную дробь»… тогда на арену выходил маэстро — я, ваш покорный слуга завхоз Коган, в былом замкомроты по тылу майор Каганович. Сбросив с себя всё одеяние, оставшись в одной «борцовке», я, вальяжно переступая в спецназовских берцах, разминался в проходке. Поводя плечами, приостанавливаясь и чуть приседая на ходу, переносил своё тщедушное, малого росточка тельце к ширме; скрывался за ней под вежливые реверансы (с налётом подобострастия учеников перед гуру) обоих атлетов. Напомню, я, как и Силыч, мехом по всему телом не зарастал, мои дряблые мышцы не выдавались и не перекатывались буграми, как у бодибилдеров, у тех же борцов римского
