Когда Земля вскрикнула (и) - Артур Конан Дойл

Вы отлично понимаете, что для человека науки невозможно объяснять, — говоря без всякого оскорбительного оттенка, — обыкновенному стаду различные причины, приводящие его к тому или иному заключению или действию. Я слышу весьма невежливые замечания и прошу джентльмена в роговых очках перестать махать зонтиком.

(Голос: вы оскорбительно аттестуете своих гостей!)

— Возможно, что мои слова «обыкновенное стадо» привели джентльмена с зонтиком в столь возбужденное состояние. Хорошо, скажем, что мои слушатели необыкновенное стадо. Не будем придираться к словам. В тот момент, когда меня прервали дерзким замечанием, я намеревался сказать, что весь материал по настоящему опыту полно и подробно изложен в моем выходящем труде о строении земли, который я, при всей своей скромности, могу назвать одной из величайших, делающих эпоху книг в мировой истории.

(Общее волнение. Крики: «К делу! Дайте факты! Зачем нас созвали? Что это — шутка? Издевательство?»)

— Я как раз собирался приступить к объяснению, и если еще раз меня прервут, я буду вынужден принять свои меры к восстановлению порядка, поддержание которого самостоятельно, видимо, недоступно собравшимся. Дело о том, что я прорыл шахту, пробившись через земную кору, и собираюсь проверить эффект неприятного раздражения ее чувствительного слоя; эта деликатная операция будет произведена моими подчиненными, мистером Пирлессом Джонсом, специалистом по артезианскому бурению, и мистером Эдуардом Мелоуном, который в данном случае является моим полномочным представителем. Обнаженная чувствительная субстанция подвергнется уколу буравом, а как она будет на это реагировать, покажет будущее. Если теперь вы будете любезны занять свои места, эти два джентльмена спустятся в шахту и произведут последние приготовления. Затем я включу электрический контакт вот здесь — и все будет кончено.

Обычно после одной из подобных речей Челленджера аудитория чувствует, что у нее, как у Земли, содрана защитная эпидерма и обнажены нервы. И эта аудитория не представляла исключения и с глухим ворчанием стала расходиться по местам. Челленджер один остался на трибуне за маленьким столиком, огромный, коренастый, с развевающейся черной гривой и бородой. Но мы с Мелоуном не могли полностью насладиться этим забавным зрелищем и поспешили к шахте. Через двадцать минут мы были на дне и снимали покрывало с обнаженного серого слоя.

Нашим глазам открылось поразительное зрелище. Благодаря какой-то непонятной космической телепатии, старая планета точно угадывала, что по отношению к ней несчастные букашки намерены позволить себе неслыханную дерзость. Обнаженная поверхность волновалась, как кипящий горшок. Большие серые пузыри вздувались и лопались с треском. Воздушные пузыри и пустоты под чувствительным покровом сходились, расходились, меняли форму и проявляли повышенную активность. Волнообразные судороги материи были сильнее, и ритм их участился. Темно-пурпурная жидкость, казалось, пульсировала в извилистых каналах, сетью расползавшихся под мягким серым покровом. Ритм — дрожание жизни — чувствовался здесь. Тяжелый запах отравлял воздух и делал его совершенно непереносимым для человеческих легких.

Я как зачарованный созерцал это странное зрелище, когда позади меня Мелоун вдруг тревожно зашептал:

— Боже мой, Джонс, смотрите!

В одно мгновение я посмотрел туда, потом включил электрический контакт — и в следующий момент прыгнул в лифт.

— Скорее, сюда! — воскликнул я. — Дело идет о жизни и смерти! Только быстрота спасет нас!

Действительно, зрелище внушало серьезную тревогу. Вся нижняя часть шахты, казалось, заразилась той интенсивной активностью, которую мы заметили на дне; стены дрожали и пульсировали в одном ритме с серым слоем. Эти движения передавались углублениям, о которые опирались концы брусьев, и было ясно, что брусья упадут вниз. А при их падении острый конец моего бурава вонзится в землю независимо от электрического контакта, обрывающего тяжелый груз. Прежде чем это случится, нам с Мелоуном необходимо быть вне стен шахты, — дело шло о нашей жизни. Ужасное ощущение — находиться на глубине восьми миль под землей и чувствовать, что каждый момент сильная конвульсия может вызвать катастрофу.

Мы бешено понеслись наверх.

Забудем ли мы этот кошмарный подъем? Сменяющиеся лифты визжали и громыхали, и минуты казались нам долгими часами. Достигая конца яруса, мы выскакивали из лифта, бросались в следующий и летели все выше и выше. Через решетчатые крыши лифтов мы могли видеть далеко наверху маленький кружок света, указывающий выход из шахты. Светлое пятно становилось все больше и больше, пока не превратилось в полный круг и перед нашими глазами не замелькали кирпичные крепления устья шахты. И потом — это был момент сумасшедшей радости и благодарности — мы выпрыгнули из стальной темницы и вступили снова на зеленую поверхность луга.

Мы поспешили как раз вовремя. Не успели мы отойти и тридцати шагов от шахты, как там, глубоко внизу, мой острый гарпун вонзился в нервный покров старушки-Земли и наступил момент великого эксперимента.

Что произошло? Ни Мелоун, ни я не были в состоянии сказать, потому что точно порыв циклона сшиб нас обоих с ног и покатил по траве, как ветер гонит пару сухих листьев. В тот же момент наш слух был поражен самым отчаянным воплем, какой только слышало ухо человека.

Кто из тысяч присутствующих сумел бы точно описать этот ужасный потрясающий вой? Это был вой, где боль, гнев, угроза и оскорбленное величие планеты смешались в одни страшный долгий крик. Целую минуту стоял этот вой тысячи сирен, соединенных в одну, парализуя толпы зрителей свирепой угрозой, затем пронесся в тихом летнем воздухе, отдался эхом по всему южному берегу и даже перелетел через канал и донесся до Франции. Ни один звук в истории человечества не мог сравниться с воплем раненой планеты.

Оглушенные, полуразбитые, мы с Мелоуном ощутили и удар и страшный звук, но только из рассказов других свидетелей происшедшего узнали подробности невероятного зрелища.

Первыми из недр земли вылетели клетки лифтов. Другие машины, помещенные в нишах стен, избегли их участи, но массивные полы лифтов приняли на себя всю силу удара воздушного течения снизу вверх. Если в стеклянную трубку заложить несколько шариков, то они вылетят друг за другом с интервалами, каждый отдельно. Так же и четырнадцать клеток лифтов одна за другой взлетели над шахтой и описывали величественную параболу; один из лифтов был заброшен в море недалеко от набережной Уортинга, другой упал в поле близ Чичестера. Зрители клялись потом, что никогда не видели ничего более замечательного, чем это зрелище четырнадцати лифтов, неторопливо плывущих в небесной лазури.