Лев Рохлин: Сменить хозяина Кремля - Александр Волков

В ночь с 18 на 19 февраля 1991 года бронегруппы дивизии окружили городок. Несмотря на то, что операцию старались провести без стрельбы, сделать это не удалось.

Оглушенный разведчиками часовой пришел в сознание раньше, чем предполагалось, и начал орать не своим голосом. Бойцы «Мхедриони» попытались оказать сопротивление. Правда, было поздно. Городок был взят. Находившиеся в нем боевики арестованы. У Рохлина был ранен один человек— подполковник Зеленько.

Около тысячи машин, набитых боевиками «Мхедриони», в ту же ночь покинули Тбилиси. Их организации пришлось на время затаиться».

Когда я готовил эту книгу о Льве Рохлине, мне удалось встретиться с полковником запаса Николаем Зеленько. Вот что он рассказал о тех событиях:

«Мотострелковая дивизия, которой командовал в Тбилиси тогда еще полковник Рохлин, была учебной, а значит, постоянного состава было немного — курсанты служили по полгода, получали специальность и уходили в другие части округа. Когда я прибыл в соединение на должность начальника разведки, командир мне лично поставил задачу собрать лучших солдат, сержантов, офицеров и сформировать разведывательное подразделение. По его плану оно должно было выполнить любую реальную боевую задачу. И хотя, повторяю, дивизия была учебной, Рохлин предвидел, что, возможно, нам предстоит действовать против поднимавших в Грузии голову сепаратистов.

Два с половиной месяца я готовил разведывательный батальон в учебном центре — стреляли, штурмовали жилые дома, лазили по горам, осваивали рукопашный бой, альпинистскую подготовку, совершали марш-броски с полной выкладкой. Тяжелые бронежилеты и каски солдаты снимали только перед сном. Но и отдых их был недолгим — приезжал командир дивизии и поднимал нас по тревоге, ставил задачу и лично проверял, насколько готовы разведчики. За это время подразделение приобрело определенные навыки, мы отладили вопросы взаимодействия, получили физическую и мораль-но-психологическую закалку. И поскольку солдаты и офицеры сами видели, что в Грузии обстановка серьезно накалена, в Тбилиси то и дело слышались выстрелы, боевики «Мхедриони» захватили много оружия и боевой техники, никого заставлять осваивать военную профессию было не надо.

В середине февраля Рохлин поставил мне задачу силами разведывательного подразделения, командиром которого был капитан Сливинский, захватить базу боевиков. Думали все сделать по-тихому, но жизнь внесла свои коррективы — завязался бой. Суворовская присказка, что тяжело в ученье — легко в бою, была еще раз подтверждена моими солдатами и офицерами. Сработали умело. Потерь у нас не было. А вот ранения получили два солдата и я сам — четыре пули попали в меня и пятнадцать в бронежилет…

Излечившись, я и комбат разведчиков поехали учиться в Военную академию имени Фрунзе. Лев Яковлевич Рохлин тоже был направлен на учебу. Все мы в одно время оказались в Москве, и связь между собой не теряли, дружили семьями».

АКАДЕМИЯ

Летом 1991 года Рохлин поступил в Академию Генерального штаба. Москва встретила генерала неласково. На занятия ему приходилось ездить в форме, и каждый «демократ» в общественном транспорте пытался самоутвердиться, выказывая пренебрежение к армии, «сидящей на шее народа». Лев Яковлевич скрежетал зубами, но в словесные баталии не ввязывался, считал это ниже собственного достоинства. К тому же личные проблемы ничего не стоили по сравнению с большой трагедией, которая произошла с великой страной. Советский Союз распался. Где теперь тот Аральск? Где Ташкент, с которым его так много связывало? Может быть, именно тогда в Рохлине впервые проснулось гражданское самосознание, которое вступало в противоречие с мировоззрением военного.

Как офицер и генерал, он учился науке побеждать. Рохлин умел это делать. Имел богатый опыт, обладал способностью мыслить и тактически, и стратегически. Умел обхитрить противника, ввести в заблуждение и выполнить боевую задачу не любой ценой, а с наименьшими потерями. Но все это не касалось политики. Верховный Главнокомандующий, он же Генеральный секретарь ЦК КПСС и президент СССР определял и утверждал Военную доктрину, в рамках которой жил, думал и действовал Рохлин. Но время и события перевернули сознание простого, но удачливого вояки. И когда от Союза, как от большого айсберга, отвалились-откололись бывшие советские республики, он ощутил боль, словно ему ампутировали часть тела. Первая мысль, которая пришла к нему, формулировалась однозначно — предательство!

— Когда я узнал, что Советского Союза не стало, — рассказывал мне Лев Яковлевич, — то подумал, что сейчас все люди выйдут на улицу и заставят Ельцина с Кравчуком и Шушкевичем вернуть все обратно. Не признают их Беловежского соглашения, и все тут. Или, в крайнем случае, Съезд Верховного Совета РСФСР не станет этот документ ратифицировать. А тут случилось самое страшное — тишина. Никто никуда не двинулся, а депутаты, за исключением шести или семи человек, проголосовали «за». Всем было на все наплевать. Вот до чего довели народ со своей перестройкой. Страна стала рассыпаться. И я понял, что на этом раскол не ограничится. Все пойдет по сценарию Грузии, Азербайджана, Армении или того хуже. Собственно, не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы предвидеть наше будущее. Так и получилось…

Вспоминает бывший начальник штаба Московского военного округа генерал-полковник Виктор Иванович Шеметов:

— В Академии Генерального штаба мы со Львом Яковлевичем учились в одно время, но на разных курсах. Он поступил на год раньше, но это не мешало нам тесно общаться. Тем более, что начальником этого замечательного учебного заведения был Игорь Николаевич Родионов, мы оба его неплохо знали, и он нас приглашал к себе в кабинет поговорить о ситуации в армии, да и вообще в стране. Тогда только-только развалился Советский Союз, и слушатели Академии, ее профессорско-преподавательский состав остро переживали за судьбу страны. Было странно, что многие наши бывшие сослуживцы оказались теперь подданными других государств, чье руководство не всегда однозначно относилось к внешней политике России. Многие боеспособные соединения, аэродромы, военные заводы отошли бывшим советским республикам, и боеготовность Вооруженных Сил нашей страны сильно пострадала. Как ее восстанавливать — для нас был самый насущный вопрос.

Рохлин выпустился и уехал в Волгоград. Через годя приехал туда по заданию ветеранов 62-й армии Маршала Советского Союза Василия Ивановича Чуйкова, которая за героизм при обороне Сталинграда получила гвардейское звание и впоследствии стала именоваться 8-й гвардейской. Музей армии из Германии переправили на берега Волги, и надо было его восстанавливать. Рохлин был комендантом гарнизона, успел наладить связи с руководством города, и его помощь оказалась незаменимой. Но это было потом, в 1994 году, а в 1993-м мы прощались в Москве, и я провожал его в 8-й гвардейский армейский корпус, который впоследствии прославит себя в Грозном именно благодаря умелому командованию моего товарища — Льва Рохлина.