Переводчица (СИ) - Семакова Татьяна

Поначалу как будто не узнала. Моргнула, сфокусировалась и вскинула одну бровь. Киваю на бумажки и спрашиваю:

— Врач помог?

— Помог, — она немного сипит и тут же откашливается.

— Ты ничего мне не должна, — отвечаю на ранее заданный вопрос как нормальный, адекватный человек, которым уже давно себя не ощущал. В её присутствии. — Врач не должен был говорить, что через меня.

— Стесняешься делать добро? — слегка ухмыляется, а глаза становятся живыми. — Я никому не скажу, обещаю.

Ухмыляюсь в ответ. Забавно.

— И каков вердикт? — вновь спрашиваю, а она нервно хихикает и откидывается спиной на остановку, слегка запрокинув голову.

— Я — бесчувственная, бессердечная дрянь, — отвечает весело, а я начинаю подозревать, что совершил самую крупную ошибку, подойдя к ней. Сейчас начнётся шоу-программа под названием «истерия».

— Я случайно подсунул тебе психолога? — я осторожничаю, но чувствую себя канатоходцем на высоте с трехэтажный дом. Разумеется, без страховки.

— Гематолог, — отмахивается, вяло приподняв пальцы с ноги. Не бомбануло. Странно…

Ещё автобус подъехал, она проводила его взглядом, но так и не поднялась.

— Не знаешь, где хочешь оказаться? — вопрос за вопросом. Да мне премию «собеседник года» надо вручить! Самое странное, что ответ действительно интересен. Весьма непривычные ощущения.

— Почему? — удивляется переводчица и широко распахивает глаза, глядя прямо в мои. В штанах некстати зашевелилось, а она добавила: — Знаю, — и отвернулась.

Я выдохнул, но не на долго. Они продолжала сидеть в той же нелепой позе, с задранной головой, а мой взгляд приковала её шея. Хочу смотреть куда угодно, только не на неё, но просто не могу. В голове всплывает обрывок ночи, проведённый в её квартире. Я лежу на спине, крепко сжимая её ягодицы своими руками, она сидит верхом, запрокинув голову и упершись руками в мои слегка согнутые в коленях ноги. Грудь её перед глазами скачет, поза кажется неестественной, но ей, похоже, удобно. Регулирует положение меня в себе и тихо стонет, закусив нижнюю губу.

— Классно поболтали! — говорит неожиданно, по-братски хлопает ладонью по моей ляжке и быстро влетает в автобус, успев прямо перед тем, как двери закрылись. Как долбанный Индиана Джонс.

И вот сижу я на остановке один на один со своим мощным стояком. Классно, ага.

4.

Как ни странно, идиотский разговор на лавке привёл в чувство. По сути, одно его появление рядом раскачало хлипкий плот, на котором я балансировала, и я с размаху окунулась в ледяную воду, тут же вынырнув и глубоко вдохнув.

Дождалась нужный автобус, зачем-то похлопала его по ноге и стояла спиной к остановке, пока изрядно не удалилась, морщась от досады за свою несдержанность. Подумает ещё, что я к нему клеюсь…

К дому мамы я подошла ближе к одиннадцати. Решила так — если свет горит, поднимусь. Нет — заеду утром перед работой, она всегда встаёт рано. Но вот они окна, тёмные, почти чёрные, а уезжать совсем не хочется. Тревога за родного человека толкает под спину к подъезду, но ускорение не требуется: я бегом поднимаюсь на третий этаж и торопливо открываю дверь своими ключами.

Руки ходуном, как у алкаша со стажем, сердце долбит, в висках пульсирует, отдышка ещё какая-то, как будто я марафон пробежала. С бутылкой текилы в руке, не забывая периодически к ней прикладываться.

— Уймись! — шикаю на себя, убираю ключи и просто стою под дверью, медленно и глубоко дыша.

Разумеется, мою возню она услышала, дверь распахнулась, а мама вложила в свой взгляд столько удивления и недоумения, что мне стало немного стыдно, что я вообще её побеспокоила. Но это в первую секунду. Потом в её взгляде появилось беспокойство, а я сказала быстро:

— Со мной всё в порядке!

— Да как же… — неожиданно съязвила мама и отошла от двери, пропуская меня в узкую прихожую. — А глаза у кого заплаканные?

— А кто в больнице с инфарктом лежал, а мне нахально врал, что картошку на даче тяпает? — кривлюсь в ответ, скидывая туфли.

Мама демонстративно закатывает глаза и потуже затягивает пояс домашнего халата.

— Никто в гостях картошку не тяпает, — отвечает поучительно-деловым тоном и идёт на кухню, бросая через плечо: — Чай будешь?

Вроде и вопрос, но ответ может быть только один.

— Нет, — ворчу ей наперекор и послушно иду следом.

— Конечно, будешь, — отвечает мама с улыбкой и ставит старенький чайник на газовую плиту. — Медовик ещё есть. И селёдочка под шубой.

— Ага, и табличку на туалет с надписью «резерв» повесь заодно, — продолжаю ворчать, а она тяжело вздыхает и садится на стул рядом, взяв меня за руку. — Как можно о таком умолчать? — спрашиваю с обидой и быстро моргаю, прогоняя вставшие в глазах слёзы. — Как можно не знать?…

— Дина… — мама прикрыла глаза и опустила голову, но тут же собралась и сказала строго: — Прекрати сопли распускать.

Одним махом осушив все мои горючие, да ещё и до кучи довольно грубо вытерла остатки со щёк кухонным полотенцем. Поднялась и пошла наливать чай.

— Это не нормально, — заявила её спине, а она бахнула чайник на плиту и развернулась.

— Не нормально — это когда ты скачешь вокруг меня наседкой! — хмурится на меня и тут же возмущённо взмахивает руками, как пианист, готовящийся к финальному аккорду. — У тебя что, жизни своей нет?!

— Типа я тебя достала? — удивленно вскидываю правую бровь. — Простите, пожалуйста!

— Не утрируй, — морщится мама и продолжает воевать с чайником, — прошлого раза мне хватило за глаза. Я уже забыла, а ты всё душу себе терзаешь. А я не для того двенадцать часов тебя рожала.

— Ещё пару месяцев назад было девять… — замечаю, едва сдерживая улыбку.

Мама бросает на меня озорной взгляд через плечо и говорит кухонному шкафчику:

— Не придирайся. Смысл в том, что твои слёзы и переживания лишь усугубляют моё положение. Помимо себя, я ещё и за тебя переживать начинаю и чувствую себя обузой. А потом… ты три месяца не делилась со мной ничем личным. Чувства мои щадила… вот так замуж выскочишь, а я и знать ничего не буду.

— И отплатила мне той же монетой, — добавила сердито, хотя мысль уловила.

— Ты просто вредничаешь, — отозвалась мама нараспев. Голос у неё, кстати, просто волшебный. Когда она поёт — все замирают.

— И у меня для этого неплохой повод, не находишь? — я снова принялась язвить, а мама вздыхать у плиты.

— Ладно, ты права, — сказала неожиданно и поставила на стол две чашки ароматного чая. — Предлагаю компромисс.

— Я слушаю, — отвечаю деловито, медленно прикрывая веки.

— Во-первых, ты пьёшь чай, ешь торт и не выпендриваешься, — фыркает в ответ, а я отвечаю тем же и добавляю:

— У тебя своеобразные представления о компромиссах.

— Во-вторых, — продолжает невозмутимо, — ты не утаиваешь от меня подробности своей жизни, а я от тебя — своей.

— А это больше похоже на шантаж! — мои глаза от возмущения расширились, а мама ухмыльнулась и повела плечом:

— Называй, как хочешь.

— Ладно, манипуляторша, — прищуриваюсь на неё, пододвигая чашку поближе, — твоя взяла. Но давай обойдёмся без больниц.

— Это уж как Господь решит… — вздыхает в ответ и грустно улыбается, сдавливая тисками моё сердце. — И вот опять этот взгляд! Донь, ну в самом деле! Оставь свою жалость для похорон!

— На похоронах я буду жалеть себя… — буркнула в ответ.

— Так, всё! — говорит строго. — Сменили тему. Что нового?

— Тебе прям как на духу или всё же нервы поберечь? — спрашиваю осторожно.

— Конечно, как на духу!

— Я переспала со своим начальником после корпоратива, а на следующий день с турком, прилетевшим для подписания контракта. Хотя, если подумать, я переспала в один день с обоими, — выдаю на одном дыхании и прикрываю один глаз, не желая видеть двумя, как довела родную мать до третьего инфаркта.

— А начальник — это который Соболев? Тимур как-то там? — спрашивает как ни в чём не бывало. Подула на чай, сделала глоток, в глаза мне смотрит и явно ждёт ответ.