«Буду верен словам до конца». Жизнеописание и наследие иеромонаха Василия (Рослякова) - Сборник

Вспоминают, что о. Василий был чужд смиреннословия. «Характернейшая черта о. Василия – отсутствие разговоров о смирении. И он даже это слово в наставлениях умудрялся обходить. И ни о каком смиреннословии никогда не могло быть и речи. Он хранился от этого. И на исповеди, и при советах он говорил, что о смирении мы говорить вообще не можем» (о. М.).

Вот еще некоторые штрихи из воспоминаний об о. Василии. «Когда о. Василий выходил из алтаря, когда заходил в храм, он ни когда глаз не поднимал» (м. Ф.). «Отец Василий не желал общений. Он убегал в келью свою» (она же). «Он нам говорил: „Нужно понять, что монашество заключается не в одежде, даже не в правиле, которое мы никогда не будем исполнять, а в покорности воле Божией“» (м. Л.). «Отец Василий был человек очень большой воли. Мне кажется, что он никогда в жизни не опускал свое молитвенное правило, – говорит о. Ф. – Помню, во время поездки в Архангельскую область мы с ним так уставали порой, что я думал: „Какое тут правило читать? Только бы рухнуть“. А он качался, но все равно читал правило… Полунощницу читал каждый день, повечерие все вычитает… Мы уже на ногах не держимся, не стоим, падаем, а он все стоит, читает». «Не смотря на свой строгий и иногда даже неприступный вид, о. Василий не производил на меня лично впечатления какого-то гордеца, холодного и нелюдимого человека. Ну, может быть, это потому, что я с ним пообщалась, почувствовала его неравнодушное сердце. А так, я знаю, что некоторые говорили о нем, что это гордец. Мне это непонятно. Просто он был человек с глубоко сокровенной внутренней жизнью. Мне кажется, это было видно с первого взгляда» (Е.).

Будучи иеромонахом, о. Василий продолжает делать записи в своем дневнике, которые, как и все, сюда занесенное, все более рельефно рисуют его духовный облик. После 2 июля 1991 года он не выставлял дат, писал подряд… Вот некоторые отрывки: «Богатство монаха – утешение, находимое в плаче, и радость от веры, воссиявающая в тайниках ума». «Жизнь – т. е. все и вся – это милость Божия, кротость Его и смирение. Это все для нас, ради нас». «Трудная, но высокая задача христианина – сохранить в себе великое счастье незлобия и любви». «Если взыщем Бога, то Он явится нам, – и если будем удерживать Его в себе, то Он пребудет с нами. Арсений Великий». «Евангелие – это уста Христовы. Каждое слово Спасителя – это слово любви, смирения, кротости. Этот дух смирения, которым говорит с нами Спаситель, не часто является нам, потому и Евангелие иногда непонятно, иногда не трогает нас. Но… постигается, открывается дух Евангелия Крестом Христовым. Если увидим, что где бы ни находился Христос, что бы Он ни говорил, Он говорит это со Креста, – тогда открывается нам дух Евангелия. Дух смирения, кротости, бесконечной любви Господа к нам грешным». «Грех – разлучение с Богом».

«Сердце обнищавшее, лишенное благодати, а значит, и силы, подвластно телу и исполняет его хотения и желания». «Укрепить свое сердце, наполнить его благодатью и одолеть, подчинить тело сердечным стремлениям и намерениям – вот задача. Поставить сердце во главу, сделать его владыкою своего существа и отдать его в подчинение Христу за ту милость и ту благодать, которою Господь и укрепил и обновил это сердце». «Через вхождение, погружение ума, соединенного с чувством, в слово молитвы, входим в Царство Небесное, которое внутри нас. Там Царство Духа, там дом наш родной, в который вселяется смиренная и умиленная душа, дивясь непрестанно милости Божией, покрывающей ее нищету и греховность».

«Всюду труд, всюду терпение, всюду тягота жизни. Но в одном случае помогает Господь, а в другом отступает. В одном случае иго Господне, в другом – иго диавола. Господь не отнял окончательного наказания за грех – тягота жизни осталась, но жизнь преобразилась в Духе. Дух этот дается несущим иго Христово, выбирающим исполнение заповедей Божиих, а не служение плоти и крови. Господи, даждь мне силу избирать во всем иго Твое благое!»

«Как пленник связан веревками и лишен свободы действия, так падший человеческий ум связан мыслями лживыми, неправыми, и так связано человеческое сердце желаниями похотными, нечистыми, страстными.

И как пленники бывают с различною степенью свободы действия: один заключен в оковы, другой в темницу, третий в стены тюрьмы, так и человеческое сердце и ум бывают с разною степе нью истинности в мыслях и чувствах. Но пленник остается плен ником, в каком из видов заключения он бы ни находился, – так и падшие ум и сердце остаются падшими, т. е. неистинными, о чем бы они ни составляли свое мнение в мыслях и чувствах. Поэтому Господь говорит: Познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 32), а святый апостол – Где дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17)». «Когда осуждаешь, молиться так: ведь это я, Господи, согрешаю, меня прости, меня помилуй!» Последняя запись дает ключ к пониманию о. Василия как духовника. Почти на последней странице дневника он пишет еще следующее: «Воз любить ближнего как самого себя, молиться за него, как за самого себя, тем самым увидев, что грехи ближнего – это твои грехи; сойти во ад с этими грехами ради спасения ближнего своего». Он часто исповедовал в храме. Сначала к нему подходили с некоторым недоверием и немногие, но со временем – да и очень быстро – все изменилось: к нему, когда он исповедовал, стали выстраиваться длинные очереди.

Паломница Е., тогда еще далекая от Церкви, приехала в Оптину. Вот ее впечатления, очень непосредственные, от о. Василия: «Придя в храм, я увидела две очереди, одну очень длинную, другую поменьше. Люди стояли на исповедь… И тут я обратила внимание, что в углу (там, где сейчас Распятие) исповедует тот самый, первый увиденный мною монах. И очереди к нему совсем никакой нет, а исповедуется всего один какой-то человек… Я сначала было поду мала, что к этому священнику не пойду, т. к. он еще молод, а мне хотелось поговорить с кем-нибудь постарше, а, следовательно, как я считала, поумнее… Выглядел он, конечно, очень внушительно: огромный рост, крупные, четкие, строгие черты лица. Кроме того, я обратила внимание, что он слушал исповедь с закрытыми глазами, как бы отрешенно. Словом, вид у него был неприступный… Идти или нет? Деваться некуда – надо идти…

В том, что именно мне надо сказать, я так и не смогла разобраться. Поэтому просто сказала, что никогда в жизни не исповедовалась и не знаю, как это делается. Тогда о. Василий стал задавать мне вопросы. Я отвечала на них с некоторым даже самодовольством – ничем особенным не согрешила. Но когда дело дошло до исповедания веры и выяснилось, что я верю в переселение душ, не считаю Иисуса Христа истинным Богом, не соблюдаю постов и вообще считаю, что Православие слишком уж устарело, оно только для старух, он буквально схватился за голову, т. е. встал, обхватив голову ладонями, а локтями упершись в аналой, и тяжело вздохнул. Меня поразило сразу, в этот же момент, что он вздохнул так, как будто очень переживает за меня и сожалеет о моем заблуждении, от всего сердца сожалеет… И стал говорить: „Мы придумываем себе сладкие сказки, чтобы облегчить себе жизнь“ (дальше я, к сожалению, не помню дословно), – которые мешают нам принимать жизнь такой, какая она есть… Может быть, не помню потому, что никаких ярких, запоминающихся фраз он не говорил, слова у него были очень простые, кроме того, я тогда вообще не могла вместить в себя ничего по-настоящему духовного. То есть не слова по-настоящему меня затронули. Сначала вот этот его тяжкий вздох обо мне резанул прямо по сердцу. А немного погодя пришло сознание того, что главное – то, что он так со мной говорил, так держал себя, как человек, который знает Ис тину. Глубокий, серьезный, умный и явно образованный человек, которому невозможно не поверить. Отец Василий так и остался для меня человеком, благодаря которому я поняла, что Истина есть и что она именно здесь, в Православной Церкви». А вот говорит об о. Василии как о духовнике иеромонах о. М.: «Отец Василий был хорошим духовником. И именно в этом, в первую очередь, его ценность, может быть, и перед Богом, и пред людьми… Его внутренний облик, понимание Священного Писания и способность донести дух Священного Писания, любовь к Священному Писанию, любовь к богослужению и, как плод всего этого, конечно, духовничество. Я считаю, что в о. Василии мы потеряли в первую очередь выдающегося духовника».