Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы - Яков Гордин

Судя по противоречивому поведению венского правительства, по явному желанию императора отделаться от опасного гостя, судя по тому, что Веселовский после этих показаний Алексея не был отозван немедленно из Вены, Кикин царевича обманул. В Вене его не ждали. Царевича, как мы увидим, обманул не только Кикин. Несчастный Алексей стал фигурой в очень сложной игре, которую затевали "большие персоны" из петровского окружения. Царевич оказался точкой приложения разнородных мощных и безжалостных политических сил.

Надо попытаться ответить на вопрос — какую конкретную цель преследовал хитроумный и дальновидный Кикин, рискуя собственной головой и губя царевича?

Очевидно, Кикину необходимо было сохранить Алексея в качестве законного наследника престола на случай скорой смерти Петра. Удаление в частную жизнь было для царевича нереально — Петр дал понять, что не допустит этого. Постриг — уход в монастырь — делал весьма проблематичным будущее воцарение Алексея. Клобук, конечно, можно было снять, но в этом случае Алексей мог претендовать лишь на пост регента при собственном сыне. Общественное правосознание вряд ли примирилось бы с расстригой на престоле — при всех симпатиях к Алексею народ счел бы это святотатством.

Временное пребывание в чужих краях решало проблему лучше всего. Не говоря уже о том, что Кикину явно мерещилась возможность взаимовыгодного союза претендента на престол с тем монархом, который предоставил бы царевичу убежище. Имея наследника-эмигранта, поддержанного каким-либо сильным европейским государством, обеспокоенным агрессивной внешней политикой России, можно было рассчитывать на создание действенной оппозиции внутри страны. Степень недовольства в стране была Кикину хорошо известна.

Но неужто все это затевалось только ради утоления обиды на царя, простившего Кикину уголовное деяние и избавившего от законного наказания? Уверен, что нет. Фраза о "тесноте уму", брошенная царю с высоты дыбы уже обреченным Александром Васильевичем, концентрирует в себе обширное историческое явление. Речь шла, в конечном счете, не о личных обидах Кикина или кого-нибудь еще, но о судьбе страны, о ее пути, о ее будущем. Проблематика эта, естественно, персонифицировалась в конкретных лицах.

Можно было бы, несмотря на все это, считать Кикина мстительным одиночкой, жаждущим утолить свою обиду на царя, если бы не еще одно обстоятельство. У Кикина были широкие конспиративные связи с очень определенным кругом лиц. При аресте у него были найдены "цифирные азбуки" — шифры — для переписки с князем Василием Владимировичем Долгоруким, князем Григорием Федоровичем Долгоруким, генерал-адмиралом Апраксиным, фельдмаршалом Шереметевым, князем Яковом Федоровичем Долгоруким, Алексеем Волковым, Саввою Ра-гузинским, Авраамом Веселовским и самим царевичем.

Вообще круг царевича широко пользовался для переписки "цифирными азбуками" — сведения об этом не раз всплывали во время следствия. Но для нас особенно важны перечисленные лица.

О роли князей Василия и Якова Долгоруких в "деле Алексея" речь впереди. Здесь только кратко скажем об остальных. Все они, кроме дипломата Саввы Рагузинского, личного друга Кикина, были несомненно причастны к тайной стороне жизни царевича.

Например, еще в 1712 году, находясь за границей, Алексей писал своему духовному отцу Якову Игнатьеву: "Священника мы при себе не имеем и взять негде… прошу вашей Святыни, приищи священника (кому мочно тайну сию поверить), не старого, и чтоб незнаемый был всеми. И изволь ему сие объявить, чтоб он поехал ко мне тайно, сложа священнические признаки, то есть обрив бороду и усы…" Ему нужен был духовник, которому можно было доверить тайну исповеди, а не соглядатай державного отца. И далее, объясняя Игнатьеву свой план, царевич пишет: "Пошли его на Варшаву, и вели явиться к князю Григорию Долгорукому, и чтоб сказался моим слугою или денщиком; и он ко мне отправит, я ему о сем прикажу". В сочетании с наличием шифра для тайной переписки факт этот становится многозначительным. Князь Григорий Федорович, брат князя Якова Долгорукого, был крупным дипломатом и фигурой весьма влиятельной.

Имя одного из ближайших к Петру вельмож — генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина — часто мелькает в материалах розыска, — он был доброжелательным, хотя и осторожным советчиком Алексея. И наличие шифра для переписки с ним знаменательно.

Очень важно нахождение среди "конфидентов" Кикина фельдмаршала Шереметева, которого, как мы увидим, Алексей считал своим союзником. Автор глубокой работы о Шереметеве историк А. И. Заозерский установил целый ряд чрезвычайно важных для нашего сюжета обстоятельств. Во-первых, Шереметев, Апраксин и Ки-кин были друзьями, и то, что писал Кикин Шереметеву, становилось сразу известно и генерал-адмиралу. Во-вторых, как народная молва, так и мнение дипломатических кругов прочно связывали имя фельдмаршала с интересами царевича[20].

Но историкам известна только обычная переписка Шереметева и Кикина. Наличие шифра заставляет предполагать и возможность отношений конспиративных.

Волков был, судя по всему, фигурой второстепенной. Но у него в Риге останавливался царевич перед побегом.

Роль Авраама Веселовского в "деле" двусмысленна. С одной стороны, он, как уже говорилось, явно не выполнил просьбы Кикина и не подготовил почвы для появления Алексея в Вене. С другой же, — когда через несколько месяцев после розыска ему пришлось покинуть Вену, он не вернулся в Россию, бежал в Германию и скрывался там до самой смерти…

Свидетельствует ли все это о заговоре с целью свержения Петра? Вряд ли. Но ясно вырисовывается обширный круг влиятельных и близких к царю деятелей, связанных неявными, а иногда и прямо конспиративными связями и ориентированных при этом на царевича Алексея.

И круг сложился именно в середине 1710-х годов. В центре его, безусловно, стояли Кикин и Василий Долгорукий. "В бытность свою здесь царевич посылал по князь Василья Володимировича и по Кикина, и они приезжали ввечеру и поутру рано, и то тогда, когда Государь на царевича сердит бывал", — показывал камердинер Алексея Иван Афанасьев.

Кикин и Долгорукий не любили друг друга. Именно князь Василий Владимирович едва не привел Александра Васильевича на плаху. Но тут их объединял общий интерес, который оттеснял личные неудовольствия. Объединяли их и общие друзья — князь Василий Владимирович был близок с Шереметевым.

Однако именно взаимная неприязнь Кикина и Долгорукого подтверждает наличие аморфного, но целенаправленного сообщества, сложившегося вокруг царевича перед его побегом. Шифра для переписки с Меншиковым, с которым до 1717 года у Кикина была дружба, он тем не менее не держал, а для переписки с личным неприятелем Василием Долгоруким шифр был…

Когда Кикина схватили в Петербурге и привели к Меншикову, то прежде всего арестованный спросил: "Взят ли князь Василий Долгорукий? Нас истяжут, а Долгоруких царевич, ради фамилии, закрыл".

В самом начале следствия, бесповоротно губя Кикина, Алексей, в частности, писал: "Еще же велел написать к князю Василию письмо благодарное за любовь его, за что при моем случае отслужить должен, говоря он, Ки-кин: "Будет-де на меня суспет о твоем побеге будет, то я объявлю письмо твое, к князю Василию писанное, и скажу: знать-де, он с ним советовал, что его благодарит: я-де письмо перенял". И оныя письма взял к себе…"

В письме, писанном перед самым побегом, говорилось: "Князь Василий Владимирович! Благодарствую за все ваши ко мне благодеяния, за что при моем случае должен отслужить вам".

Кикин — на дыбе — показания царевича подтвердил: "Письмо к князю Василию Долгорукому тоже советовал написать и удержал его у себя, чтобы оно было Долгорукому на обличение, когда, как я чаял, царевич не возвратится". Гордый и озлобленный, Кикин готов был на тактический союз с князем Василием Владимировичем, но, очевидно, ненавидел его немногим менее, чем царя.

Оставим в стороне интереснейшую со многих точек зрения область взаимоотношений лиц, ориентированных на царевича. Мы слишком далеко ушли бы в сторону от основной задачи, если бы стали анализировать эту запутанную сферу. (Хотя для гипотетических рассуждений о возможном царствовании Алексея эта проблема имеет первостепенное значение.) Можно, однако, оглядывая эту среду, с уверенностью повторить, что никакой крепкой организации вокруг царевича не сложилось. Но, несмотря на это, в русской политической жизни оформилось явление, как мы увидим, куда более опасное для Петра, чем локальный заговор. Это было широкое — на разных социальных уровнях — неприятие главных целей и методов реформатора.

Даже если предположить, что основным стимулом для Кикина в его смертельной игре была жажда мести и обида, то как быть с другим конфидентом Алексея — генералом Василием Долгоруким? Представитель знатнейшей фамилии, один из столпов армии и гвардии, любимец царя, ничем не проштрафившийся, могущий претендовать на высшие военные и государственные посты как при Петре, так и при его преемнике, — чем руководствовался он, что двигало им в сколь неуклюжих, столь рискованных политических интригах?