Первая пьеса Фанни - Бернард Шоу

Миссис Нокс (потрясенная). Маргарет!

Маргарет (продолжает). И он заговорил так, как будто мы давным-давно знакомы. Мы болтали, как старые друзья. Он спросил, не хочу ли я шампанского, а я сказала, что оно слишком дорого стоит, но что потанцевать мне ужасно хочется. Я мечтала о том, чтобы поплясать на сцене с актерами. Там была одна чудесная танцовщица! Он мне сказал, что пришел сюда специально, чтобы посмотреть на нее, а потом мы можем пойти куда-нибудь, где танцуют. Так мы и сделали; он привел меня в какой-то зал, там на галерее играл оркестр, а внизу танцевали. Танцующих было очень мало, — женщины хотели только показывать свои туалеты; но мы танцевали без конца, и, глядя на нас, многие тоже стали танцевать. А мы просто удержу не знали и в конце концов выпили-таки шампанского. Я никогда еще так не веселилась. А потом все испортили студенты из Оксфорда и Кембриджа, приехавшие на гонки. Они напились, стали буянить, и явилась полиция. Тут началось что-то ужасное. Студенты полезли в драку с полисменами, а те вдруг озверели и начали выбрасывать всех на улицу. Они налетали на женщин, которые ни в чем не были виноваты, и обращались с ними так же грубо, как со студентами. Дювале возмутился и вступил в спор с полисменом, который толкал женщину, хотя та преспокойно шла к выходу. Полисмен вышвырнул женщину за дверь, а потом повернулся к Дювале. Вот тогда-то Дювале ударил полисмена ногой, и тот упал. А на француза набросились трое, схватили его за руки и за ноги и понесли лицом вниз. Двое других подлетели ко мне и стали толкать к двери. Меня это взбесило. И одному из них я изо всех сил дала в зубы. Дальше было ужасно. Меня тащили по улицам к полицейскому участку. Подталкивали коленями, выкручивали мне руки, издевались надо мной, оскорбляли, осыпали руганью. А я им напрямик сказала, что я о них думаю, и вывела их из терпения. Одно хорошо, когда тебя побьют: после этого крепко спится. В грязной камере, в обществе каких-то пьяниц, я спала лучше, чем дома. Нет слов, чтобы описать, как я себя чувствовала на следующее утро. Это было отвратительно. А в полиции хохотали; все утверждали, что это развлечение в английском духе, и вспоминали прошлогодние гребные гонки, когда было еще хуже. Я была вся в синяках, чувствовала себя больной и несчастной. Но странное дело — я не раскаивалась. И сейчас не раскаиваюсь. И по-моему, я ничего плохого не сделала. (Встает и потягивается, вздыхая глубоко, с облегчением.) Теперь, когда все кончено, я даже горжусь немножко. Хотя я теперь знаю, что я не леди. Но я не знаю, почему это так. Быть может, потому, что мы только лавочники. Или потому, что нельзя быть леди, если с тобой не обращаются, как с леди. (Садится в угол дивана.)

Миссис Нокс (в полном недоумении). Но как ты могла дойти до этого, Маргарет? Я не браню тебя, я хочу только понять. Как ты могла дойти до этого?

Маргарет. Не знаю, что тебе ответить. Я сама не понимаю. После молитвенного собрания я почувствовала себя свободной. Не будь молитвенного собрания, я бы ни за что этого не сделала.

Миссис Нокс (глубоко потрясенная). Ох, не говори таких вещей! Я знаю, что молитва нас освобождает, хотя ты меня не понимала, когда я говорила тебе об этом, но она освобождает нас для добрых дел, а не для дурных.

Маргарет. Ну, значит, я ничего дурного не сделала. А может быть, я получила свободу и для хорошего и для дурного. Как говорит папа: всего сразу не получишь. Дома и в школе я была — пользуясь вашим языком — хорошей, но не свободной. А когда я получила свободу, мало кто назвал бы меня хорошей. Но я не вижу ничего дурного в том, что я сделала, тогда как мне причинили много зла.

Миссис Нокс. Надеюсь, ты не воображаешь себя героиней романа?

Маргарет. О нет! (Снова садится к столу.) Я героиня реальной жизни, если уж ты называешь меня героиней. А реальная жизнь жестокая, грязная, когда приходится с ней сталкиваться. И все-таки она чудесна. Такая настоящая и полная!

Миссис Нокс. Маргарет, мне не нравится твое настроение. Мне не нравится, что ты говоришь со мной таким тоном.

Маргарет. Ничего не поделаешь, мама. Тебя и папу я люблю ничуть не меньше, но разговаривать с вами по-старому я уже не могу. Я, можно сказать, побывала в чертовом пекле.

Миссис Нокс. Маргарет, какие слова!

Маргарет. Ты бы послушала, какие слова произносили в тот вечер! Ты бы поговорила с людьми, которые других слов даже не знают. Но это выражение — чертово пекло — я употребила совсем не в ругательном смысле. Я говорила очень серьезно, как проповедник.

Миссис Нокс. Проповедники говорят совсем другим тоном — благоговейным.

Маргарет. Знаю, и этот тон показывает, что понятие «пекло» для них нереально. И для меня оно было нереально. А теперь оно стало реальным, как брюква. И мне кажется, навсегда таким останется. Я действительно побывала в аду. И вот что я теперь думаю: единственное, что стоит делать, это спасать людей от ада.

Миссис Нокс. Они будут спасены, как только захотят уверовать в это.

Маргарет. А что толку в таком спасении, если они в него не верят? И ты сама не веришь, иначе ты бы не стала платить полисменам за то, чтоб они выкручивали людям руки. Какой смысл притворяться? Вся наша респектабельность — это притворство, притворство и притворство! Слава богу, из меня ее выбили раз навсегда!

Миссис Нокс (в сильном волнении). Маргарет, не говори так. Я не могу слышать от тебя такие греховные речи. Я еще могу вынести, когда дети мира сего говорят суетно и безумно на языке сего мира. Но когда я слышу, как ты, оправдывая свою порочность, призываешь имя божие, это ужасно! Кажется, будто дьявол высмеивает религию. Я учила тебя познавать счастье, даруемое религией. Я все ждала, когда ты поймешь, что счастье в нас самих, а не в мирских забавах. Ты не знаешь, как часто я молилась о том, чтобы на тебя снизошел свет. Но если все мои надежды и молитвы привели к тому, что мои слова и мысли перепутались у тебя с соблазнами дьявола, тогда я не знаю, что мне делать. Не знаю! Меня это убьет!

Маргарет. Напрасно ты молилась о том, чтобы на меня снизошел свет, если ты не хотела для меня этого света. Уж коли на то пошло, мне кажется, все мы хотим, чтобы наши молитвы исполнялись только наполовину: приятную половину. А твоя молитва, мама, была исполнена целиком. Ты получила этого света больше, чем рассчитывала. Мне уже не быть такой, как раньше. Я никогда не буду говорить по-старому. Меня выпустили на свободу из этой дурацкой жалкой норы со всем ее притворством. Теперь я знаю, что я сильнее, чем ты и папа. Я не нашла этого вашего счастья, которое будто бы в вас самих, зато я нашла силу. Я обрела свободу и для добра и для зла, и теперь меня не может удержать то, что удерживало раньше.

Входит Нокс; у него не хватило терпения дожидаться.

Нокс. Ты еще долго будешь меня томить, Эмили? По-твоему, я что, железный? Что натворила эта девчонка? Что мы теперь будем делать?

Миссис Нокс. Она вышла из-под моей власти, Джо, и ты над ней не властен. Теперь я даже молиться за нее не могу, потому что хорошенько не знаю, о чем молиться.

Нокс. Не говори глупостей, сейчас не время молиться. Кто-нибудь об этом знает? Вот о чем надо думать. Если бы только нам удалось это скрыть, я бы ни о чем не беспокоился.

Маргарет. Брось пустые надежды, папа: я всем скажу. Об этом нужно говорить, нужно!

Нокс. Молчи, девчонка! Или убирайся сию же минуту вон из моего дома!

Маргарет. Охотно. (Берет шляпу и поворачивается к дверям.)

Нокс (загораживает ей дорогу). Стой! Куда ты идешь?

Миссис Нокс (встает). Не выгоняй ее, Джо! Если она уйдет, я уйду вместе с ней.

Нокс. Да кто ее выгоняет? Но ведь она хочет нас погубить! Хочет, чтобы все узнали про ее стыд и позор! Хочет лишить меня того положения, которое я сорок лет с таким трудом создавал для себя и для тебя!

Маргарет. Да, я хочу все это разрушить, оно стоит между нами и жизнью. Я всем скажу.

Нокс. Мэгги, дитя мое, не доводи своего отца до могилы. Я одного хочу: скрыть это все. Я, твой отец, я на коленях прошу тебя, можно сказать в ногах у тебя валяюсь: не говори никому!

Маргарет. Я все скажу.

Нокс — в глубоком отчаянии. Миссис Нокс пробует молиться и не может. Маргарет стоит с неумолимым видом.

Действие третье

Снова в столовой Гилби. После полудня. Обеденный стол покрыт суконной скатертью, на нем чернильница, ручка, тетрадь и учебники. Бобби Гилби, съежившись в кресле у камина, читает иллюстрированную газету. Это красивый юноша с потугами на аристократизм, сильный и мужественный от природы; но он не тренирован и не развит, ибо его родители воображали, что воспитание сводится к системе запретов. Благодаря такой системе у него развилась только привычка ускользать от нее путем обмана. Он встает, чтобы позвонить, затем снова усаживается в кресло. На звонок является Джогинз.