Мир юных - Крис Вайц

Путешествие за стены сродни игре в кости. Раз на раз не приходится. Иногда это – пара пустяков: хватаешь какую-нибудь еду или медикаменты и со всех ног мчишь с добычей домой. Иногда – домой просто не возвращаешься. За стенами поджидают бандиты, дикие собаки, ядовитый дым, пожары. Чокнутые одиночки, которым уже на все плевать. Берсерки, психоголики, трахоголики. Я слышал даже про ребят, убивающих ради забавы людей.

Почему?

А почему бы и нет?

Два этих вопроса отлично характеризуют нынешнее устройство мира: большое «ПОЧЕМУ?» и рядом большое «ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ?».

Вашинг заставил бы свою команду проверить оружие, поэтому я так и делаю. Пока ребята осматривают вещи, я осматриваю ребят. В наличии:

Умник (злой гений);

Донна (немножко сумасшедшая, очень независимая цыпочка);

Питер (гей-христианин, адреналиновый наркоман);

И я (ботан-философ, по совместительству руководитель операции).

Не Братство кольца, конечно, но жалкими неудачниками нас тоже не назовешь. Вообще совет Элронда сделал странный выбор. Четыре хоббита? Серьезно? Из девяти человек? Знаю, у них все получилось, но выбор, согласитесь, сомнительный.

Предлагаю ехать в тишине, однако народ против. Ладно, значит, музыку выберу я. Не хватало еще умереть от завывания Ники Минаж.

Огромные колонки, напитываясь мощью от работающего мотора, взрываются песней «Бейте в набат» Буджу Бантона. Сленг-тенг ритм сотрясает машину. О, божественный двигатель внутреннего сгорания! Хвала тебе!

Выезжаем через восточные ворота на Вашингтон-Плейс. Я за рулем, Умник рядом. Питер устроился с Донной сзади, он отвечает за пулемет.

Дежурит Ингрид. Прежде чем закрыть за нами ворота, она коротко салютует. Рядом с ней Фрэнк, злой как черт, из-за того, что мы его с собой не взяли. Но ему придется остаться за главного, он для этого наилучший кандидат. Вдруг я не вернусь?

Отъезжаем. Смотрю, как удаляется в зеркале заднего вида Площадь.

Первые несколько кварталов изучены нами досконально. Здесь знакомо все: каждое брошенное такси, каждый мусорный бак и каждая разграбленная витрина. Тем не менее приходится ехать медленно, лавируя, будто горнолыжник, между автомобильными кладбищами и обломками. Хотел бы я, конечно, промчаться тут с ветерком – как Мастер Чиф, герой «Хало». Но в этой игре за крутизну очков не начисляют. А вот убить могут.

Строительные леса, напоминающие экзоскелет; изорванные в клочья фиолетовые баннеры университета. Меню китайского ресторана, использованные салфетки, дорожные конусы; прикованные к стойкам искореженные велосипеды; катающиеся по асфальту помойные ведра. Разбитые пожарные гидранты, в них нет ни капли воды.

Ну и пейзаж…

Какой же я лопух!

Наивный и доверчивый. Принимал мыльный пузырь за крепкие стены. Просыпался по звонку будильника – электричество для него обеспечивал уголь, сжигаемый на Лонг-Айленде. Полоскал рот водой с Катскильских гор. Ел на завтрак яйца из Вермонта и хлеб из Калифорнии. Сливочное масло из Исландии. Кофе из Колумбии. Манго с Филиппин. Спутник на геостационарной орбите улавливал мой голос и передавал его дальше. Автобус, питаемый тысячелетними растениями и микроорганизмами, доставлял меня в нужное место. На жидкокристаллических экранах люди, перевоплотившиеся в вымышленных персонажей, лезли вон из кожи, чтобы меня развлечь.

Я не сомневался – так будет вечно.

Лопух.

В этих кварталах мертвецов нет. Мы сожгли их еще в самом начале, очистили территорию от заразы и живности.

Умирали люди в основном под крышей.

Сначала они хлынули в больницы. Потом поняли – помочь им никто не в силах, и стали стыдливо прятаться. Мы так долго относились к смерти как к чему-то непристойному, что не могли без страха встречаться с ней под открытым небом. Заползали в свои норы, включали Си-эн-эн или «Фокс-ньюс» и умирали перед телевизором.

Я почти невесомо давлю на педаль газа и разглядываю улицу. Нет ли чего-нибудь нового? Вон пустой полицейский фургон, а там – брошенный «Тесла» с распахнутой дверцей. «Мерсы» и «бимеры», «Тойоты», «Лексусы», «Хонды», «Форды», «Крайслеры» и «Кадиллаки». Все бензобаки пусты. Капоты открыты и помечены яркими символами. Зачеркнутое «А» означает «аккумулятор снят», зачеркнутое «Б» – «бензин слит».

Облупившийся прогнивший ларек «Халяль-кебаб». В горшках на окнах буйно разрослись цветы, будто киоск украсили к празднику.

Повсюду собачье дерьмо и полчища мух.

На перекрестке Вашингтон-Плейс и Мерсер-стрит кто-то вывел на асфальте аэрозольным баллончиком: «Откровение 2:4». И ниже – «Но имею против тебя то…». Здесь надпись обрывается. У писателя закончились то ли краска, то ли время, то ли желание.

– «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою»[1], – заканчивает цитату Питер.

Интересно. Кто «имеет против»? Бог? Что за первая любовь?

В конце улицы резко торможу и высовываюсь из окна. Обозреваю Бродвей.

– Водишь хуже моей бабушки! – возмущается Донна.

Я не обращаю на нее внимания. Наше утлое суденышко приближается к опасным порогам.

Бывшие швейные фабрики и жилые дома Бродвея пусты. В разбитых окнах – никакого движения. Отсюда и до самой территории Барабанщиков встречаются только животные да редкие чужаки, которые иногда ненадолго объединяются в маленькие группки. Такие вряд ли полезут с нами в драку.

Нас обходит стороной свора собак, трусит на юг.

– «Одежда, без которой не жить», – читает Донна на козырьке магазина. – Ха-ха, вот уж точно. ЛОЛ.

Ненавижу, когда говорят языком эсэмэсок. Смешно тебе? Так смейся! «Пацталом» от хохота? Вон он стол, залазь и хохочи.

Еще меня утомляет вездесущий юмор висельников. Магазинные витрины, рекламные объявления, артефакты прошлой жизни – все это кажется сейчас дурацким и глупым. Пиар. Вывески. Бутербродная «Лё корзинка». Магазин «Витаминчик». Косметическая лавка «Телесница». Так и хочется заорать: «Вы что, завтра ведь конец света!»

Едем по тротуарам Бродвея и развлекаемся чтением вывесок.

– «Американские наряды», – начинает Донна.

– «Жажда платья», – подхватывает Питер.

– «Макдоналдс», – продолжает Донна.

– «Обувной сундучок», – не отстает Умник.

Неужели вся эта ерунда когда-то имела для нас значение? Трогала сердца? Теперь старые названия звучат будто слова заклинания. Будто мы взываем к душам усопших предков. Магазины – точно бесчисленные святыни забытых божков, до сих пор требующие дани. Словно тысяча имен мертвого бога.

– Меню номер четыре, пожалуйста, с «колой», – вырывается у меня.

– Я принесу, – отзывается Питер. Потом добавляет: – До апокалипсиса я был вегетарианцем. Сейчас не до жиру. Теперь я всеядный. Ем все.

– А все ест нас, – говорит Донна.

Черепашьим темпом едем дальше на север.

– А вы видели, что за нами крадется Пифия? – спрашивает вдруг Питер.

Я уже заметил сзади невысокую фигурку, порхающую от укрытия к укрытию.

– Ее хотят съесть собаки, – сообщает Питер.

Свора трусит за фигуркой по пятам, втягивает носами воздух и предвкушает добычу.

Останавливаю «Чикиту», выскакиваю на улицу и оглядываю здания вокруг – нет ли стрелков.

Невысокая тень кидается за такси.

– Она вроде как ниндзя, да? – не унимается Питер.

– Ниндзя – японцы, – поясняю я. – А она китаянка. Считает себя носителем традиций Шаолиня.

Пифия получила свое имя довольно забавно. Ее отец преподавал в моей школе кунг-фу и тай-чи. Я упоминал, что в Учебном центре царила идеология хиппи? Так вот, Пифия решила, будто должна унаследовать отцовский титул – хоть росту в ней от силы полтора метра и худая она, как гончая, – и попросила называть ее «Сифу», что в переводе с мандаринского наречия означает «учитель, наставник». Кто-то из ребят воскликнул:

– Как? Сифия? А, пифия! Ура, у нас появилась своя прорицательница, прям как в «Матрице»!

С тех пор имя к ней так и приклеилось.

– Выходи! Яви себя миру! – кричит Питер. – Я вот о своей ориентации, например, всему миру раструбил, – тихонько добавляет он.

Пифия удивленно вскидывает голову – мол, неужели меня заметили?

Я машу ей, чтобы подошла.

– Слушай, – начинаю. – Спасибо за то, что хочешь помочь. Но очень уж ты… как бы это сказать… маленькая.

– Ты меня плохо знаешь, – с непроницаемым лицом заявляет она.

– С удовольствием узнаю тебя получше. Когда вернусь. А пока давай отвезем тебя домой.

– Нет, – не соглашается Пифия. – Я могу пригодиться.

Так, к голосу разума эта пигалица глуха. Обратимся к силе. Я кладу руку Пифии на плечо. Теперь из-за нее придется возвращаться, вот досада!

Неожиданно мое запястье оказывается у Пифии в руках, она заламывает мне пальцы, и тело пронзает дикая, невыносимая боль. Я спотыкаюсь, девчонка лупит меня по ногам, те подкашиваются, и в довершение я получаю удар по горлу игрушечными маленькими пальчиками, сейчас напоминающими когтистую птичью лапу.