Героическая тема в русском фольклоре - Александр Орлов

Еще Карамзин отметил стилистическое сходство «Слова о полку Игореве» с «Волынской летописью», точнее с Галицкой летописью XIII века, старейшим списком которой является Ипатьевский. Действительно, эта летопись отличается образным изложением и картинностью, имеющими подобие манере «Слова». Правда, в Галицкой летописи нет такого поэтического гиперболизма, символики и речевой гармонии, как в «Слове», но некоторые элементы художественности являются в них общими, особенно в сфере воинского повествования. Очевидно, и Галицкая летопись возникла в дружинной среде, и героическая дружинная поэзия отразилась на ее сказе. Но галицкий историк по стилю был более «книжен», хотя и знал свою «былинную» поэзию. Что эта поэзия культивировалась в Галицкой земле, видно, например, из таких упоминаний: «словутьного певца Митусу, древле за гордость не восхотевша служити князю Данилу, раздранаго акы связаного приведоша» (1241). Когда Даниил и Василько Романовичи прогнали ятвягов, «песнь славну пояху има» (1251). Обладая большой начитанностью в повествовательной русской и переводной литературах, галицкий историк выбирал из книг по преимуществу изобразительные элементы и самую речь свою оригинально сплетал из живой и книжной, щеголяя необычными выражениями переводов, вошедших в Компилятивный Хронограф.

Приведем образцы воинских картин и воинственной фразеологии, характерных для повестей Галицкой летописи XIII века.

Изображение войск в блеске оружия:

«Пришедшу же ему (угорскому, т. е. венгерскому королю) Володимерю (Волынскому), дивившуся ему, рекъшу: „яко така град не изобретох (не нашел) ни в Немечких странах; тако сущу оружьником стоящим на нем, блистахуся щити и оружници, подобии солнцю“» (под 1231 г.).

«Велику же полку бывшю его (Даниила Галицкого), устроен бо бе храбрыми людьми и светлым оружием»… (под 1231 г.).

«Наутрея же пригнавшим к ним Прусом и Бортом, и воем (Даниила) всим съседшим, и вооружьшимся пешьцем изо стана, щите же их яко зоря бе, шолом же их яко солнцю их восходящу, копием же их дрьжащим в руках, яко тръсти мнози, стрельцем же обапол идущим и держащим в руках рожанци свое, и наложившим на не стрелы своя противу ратным, Данилови же на коне седящи и вое рядящу; и реша Прузи Ятвязем: „можете ли древо подърьжати сулицами и на сию рать дерьзнути?“ Они же видевше и возвратившася во свояси» (под 1251 г.).

«Возъеха же король (угорский) с ними (немецкими послами) противу же Данилу князю; Данило же приде к нему, исполчи вся люди свое. Немьци же дивящеся оружью Татарьскому: беша бо кони в личинах и в коярех кожаных, и людье во ярыцех, и бе полков его светлость велика, от оружья блистающаяся. Сам же (Даниил) еха подле короля, по обычаю Руску: бе бо конь под ним дивлению подобен, и седло о злата жьжена, и стрелы и сабля златом украшена, иными хитростьми, яко же дивитися, кожюх же оловира Грецького и круживы златыми плоскыми ошит, и сапози зеленого хъза шити золотом. Немцем же зрящим, много дивящимся, рече ему король: „не взял бых тысяще серебра за то, оже еси пришел обычаем Руским отцев своих“; и просися у него в стан, зане зной бе велик дне того. Он же (Даниил) я и за руку и веде его в полату свою, и сам соволочашеть его и облачашеть и во порты свое: и таку честь творяшеть ему, и прииде в дом свой» (под 1252 г.).

Стрелы, камни падают, как дождь:

«Идушу же камению со забрал (Калиша) яко дожду силну, стоящим им (войскам Романовичей) в воде, дондеже сташа на сусе наметаном камении»… (под 1229 г.).

«Мечющим же пращам и стрелам яко дожду идушу на град их (Лядский город Люблин)»… (под 1246 г.).

«Ляхом же крепко борюще и сулицами мечюще и головнями, яко молнья идяху, и каменье яко дождь и с небеси идяше»… (под 1251 г.).

Треск оружия:

Батый осаждает Киев: «и ту беаше, видити лом копейны и щит скепание стрелы омрачиша свет побеженым»… (под 1240 г.).

«Копьем же изломившимся, яко от грома тресновение бысть»… (под 1249 г.).

Знамение пред боем:

«Не дошедшим же воем рекы Сяну, соседшим же на поли вооружиться, и бывшу знамению над полком сице: пришедшим орлом и многим вороном, яко оболоку велику, играющим же птицам, орлом же клекщущим и плавающим криломы своими и воспрометающимся на воздусе, якоже иногда и николиже не бе; и се знамение на добро бысть» (под 1249 г.).

Люди валятся, как снопы:

«Падаху с мостка в ров, акы сноповье»… (под 1251 г.).

Речи Даниила Романовича:

«Подобаеть воину, устремившемуся на брань, или победу прияти, или пасти ся от ратных; аз бо возбранях вам, ныне же вижю, яко страшливу душю имате; аз вам не рех ли, яко не подобаеть изыти трудным воем противу целым? ныне же почто смущаетеся? Изыдете противу им!» (под 1234 г.)

«Почто ужасываетеся? не весте ли, яко война без падших мертвых не бываеть; не весте ли, яко на мужи на ратные нашли есте, а не на жены? аще мужь убьен есть на рати, то кое чюдо есть? инии же и дома умирають без славы, си же со славою умроша; укрепите сердца ваша и подвигнете оружье свое на ратнее» (под 1254 г).

ГЛАВА III

ВОИНСКИЕ ПОВЕСТИ О ТАТАРСКОМ НАШЕСТВИИ

В конце первой четверти XIII века Русь испытала так называемое татарское нашествие, которое обратилось затем в «иго» на целые два столетия. Тягостные переживания этой эпохи отразились в литературе, сообщили ей новые сюжеты, подняли ее пафос. Первый удар со стороны монголо-татарских полчищ Чингисхана произошел летом 1224 года. Пока столкновение это было случайным. Опустошив Кавказ, монголо-татарские войска напали на половцев. Половцы же обратились за помощью к русским князьям. На киевском съезде те решили выступить совместно с половцами: «Юрья же князя великого Суждальского не было в том совете». Союзная русская рать дошла через степь до реки Калки и здесь была побеждена вследствие розни между князьями. Преследуя остатки русского войска до Новгород-Северского, монголо-татары опустошили несколько городов и возвратились в Азию.

Рассказ о первом столкновении монголо-татар с русскими дошел в нескольких передачах. В основе их, вероятно, лежат две повести. Одна из них, содержавшая наиболее деловой перечень событий, подверглась изменениям в связи с переходом из местной летописи в так называемый «летописный свод», из летописи одного края в летопись другого. Судя по дошедшим до нас остаткам данной повести, она была скупа в литературном отношении. Другая основная повесть не подвергалась подобному перемещению по летописным гнездам и, писанная для Галицкой летописи, в ней и дошла до нас, может быть, лишь с легкой редакторской ретушью. Эта галицкая повесть сохранила живое восприятие современника событий и стилистически литературна.

Первая из названных нами основных повестей, вероятно по замыслу позднейшего северного летописца, была снабжена предисловием, в котором выражено впечатление от неожиданного нашествия на Русь дотоле неведомого врага. Такие вторжения неведомых полчищ из какой-то пучины мирового зла воспринимались русскими книжниками так же, как на западе Европы было воспринято нашествие гуннов (IV в.) или мадьяр (IX в.), которых там считали за нечистые народы, посланные Богом в наказание людям. В воображении Запада они являлись потомками злых духов пустыни, или «Гогом» и «Магогом» Библии, которые были замкнуты в горах Александром Македонским, но должны вырваться из заключения перед концом мира.

Основываясь на «Слове о царстве язык» византийца Мефодия Патарского, русские летописцы еще в конце XI века возводили беспокойных своих соседей (половцев и прочих) к нечистым библейским народам. Но тогда это сближение имело какой-то схоластический характер, повторенное же под 1223 годом применительно к татарам, оно звучало очень грозно. «Явишася языци, их же никтоже добре ясно не весть, кто суть и отколе изидоша, и что язык их и которого племени суть, и что вера их; и зовуться Татары, а инии глаголють Таурмены, а другие Печенези, ини глаголють, яко си суть ишли из пустыни Етриевскы, сущей межю востоком и севером, тако-бо Мефодий рече: яко к сконченью времени явитися тем, яже загна Гедеон, и попленят всю землю от востока до Ефранта и от Тигра до Понетьского моря, кроме Ефиопья. Бог же един весть, кто суть и отколе изидоша, премудрии мужи ведят я добре, кто книгы разумно ухмеет; мы же не вемы, кто суть, но еде вписахом о них памяти ради Русских князей беды, яже бысть от них». Так начинается повесть о Калкском побоище в Лаврентьевском списке летописи; дальнейший рассказ здесь, к сожалению, сокращен; полнее он читается в позднейших летописях.

Вторая из основных повестей читается в Ипатьевской летописи. Рассказ, данный здесь по манере южных летописей в реалистическом плане, ясно окрашен галицкой тенденцией. Передадим наиболее изобразительные места в нем.