Новый Мир ( № 7 2007) - Новый Мир Новый Мир

— Понимаете, я долго думала и пришла к мысли, что вы, Владимир Яковлевич, могли бы стать для Сережи кем-то вроде наставника, советчика, старшего брата, в конце концов. Могли бы ему посоветовать, какая женщина ему подойдет и каким образом завести с ней знакомство. И все такое прочее… Ну, вы понимаете… Вы же ведь прекрасно разбираетесь в людях, в психологии. Ведь вы же писатель.

— Ну, не Лев же Толстой, — попытался я отбояриться.

— Не прибедняйтесь, — сказала Ирина. И начала грубо льстить: — А кто написал пятую, шестую и седьмую “Русские книги для чтения”? Кто в своей статье доказал, что роман “Война и мир” является рифмованным силлабическим стихотворением со стихами гипертрофированной протяженности? Кто в книге “Смерть приходит по Интернету” поставил эпиграф “Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему интересно”? Кто, в конце концов, в своем арт-проекте использовал слоган “Все смешалось в доме Облонских. Миксеры Уральского машиностроительного завода — результат превосходит любые ожидания”?

— А вы осведомлены, — ответил я, приятно удивленный.

— Да, Владимир Яковлевич, осведомлена. И поэтому считаю вас духовным наследником Льва Николаевича.

Это был чистый нокаут! Не столько интеллектуальный, сколько нравственный: лесть была очевидна, но она была столь сокрушительна, что я выкинул на ринг полотенце, выплюнул капу и дал слово, что отныне буду присматривать за ее Сережей. И по возможности подберу для него подходящую пару.

Поскольку, как я понял, Ирина полностью удовлетворила свои потребности в общении со мной, то теперь я должен был получить от нее нечто. Нечто несоизмеримо большее — ответ на главную загадку бытия. Однако для этого надо было еще задать вопрос, на что в данном случае был способен мудрец, а не человек посредственный и заурядный. И, судя по всему, я никак не оправдывал тех авансов, которые мне выдала Ирина, сравнивая с Толстым.

— А как там у вас? — Ничего умнее я придумать так и не смог.

— Кому как, — рассмеялась Ирина. — Но, в общем, жить вполне можно.

— А где вы сейчас? — Мой интеллект, видимо, начал немного трезветь.

— Ох, Владимир Яковлевич, — вздохнула Ирина. — Ничего-то я вам рассказать не могу. И не потому, что якобы страшную клятву дала. Просто вы абсолютно ничего не поймете.

— А может быть, попробуем? — не сдавался я.

— Вот вы, скажем, квантовую механику знаете?

— Ну, не так чтобы уж очень. Когда-то профессор Гусев читал нам физику твердого тела — это очень упрощенный вариант, очень частный случай. Ну так вот, на экзамене он разрешал, отвечая, смотреть в конспект. Так что знанием это не назовешь.

— Вот видите! А теперь представьте себе, что квантовая механика и то, что я буду вам рассказывать, — это все равно как арифметика и высшая математика. Так стоит ли пытаться?

Вот зараза, подумал я, и даже здесь сплошной материализм — механика, математика, хрен знает что!

— Ну, хотя бы скажите: почему вы сейчас здесь? Другие-то, ну, вы понимаете, этого не делают. Или не могут, не знаю…

— Дело в том, что я буду пребывать в этом состоянии до тех пор, пока мои останки не упокоятся на суше.

— Но ведь это же Персидский залив, как мне сказал Сергей.

— Так он же когда-нибудь пересохнет. На это уйдет не так уж и много времени. И тогда… Впрочем, вы этого не поймете.

Как ни странно, говорить было больше не о чем. Спросишь ее о “Тибетской книге мертвых”, например, так опять заведет про квантовую механику… Не обсуждать же с ней международную политику или какой-нибудь телесериал.

За спиной кашлянул Сергей.

— Не помешал? — зачем-то спросил он.

И мне вдруг вспомнилась совершенно дикая история двадцатилетней давности. Один мужик, который работал в соседнем отделе и жил рядом со мной, по пьянке сломал ногу. И я ему периодически приносил деньги по больничному листу. А однажды угодил на его скромный день рождения: он и его жена. Пригласили, и я сел за стол, поскольку, как я уже говорил, в таких ситуациях даже циррозники скрывают свой цирроз. Выпили средненько, и мужик поковылял курить на лестничную площадку. Хоть жена и говорила: да кури здесь, чё ты, в самом деле. Однако он сказал, что, может быть, гостю будет неприятно. Потому что он курил не “Яву”, а папиросы “Север”, которыми сибирские нефтяники от мошкары спасаются. Вышел. Покурил. Вернулся. И с места в карьер — я там стою курю папиросы “Север” по четырнадцать копеек за пачку, а они здесь трахаться договариваются!

Посмотрел я на Сергея осторожно, украдкой, но нет — все нормально, никакого нездорового блеска в глазах нет и в помине…

Допили по последней. Естественно, за Ирину. И за следующую с ней встречу. Я понял, что должен дать им возможность попрощаться как следует, по-семейному. И сказал, что подожду где-нибудь неподалеку, на тропинке. Расшаркался перед Ириной, мол, очень приятно было познакомиться и что если она позволит, то я буду ее навещать. Получив разрешение, пошел по направлению к тропинке, закуривая сигарету “L&M” по восемнадцать рублей за пачку.

Минут через десять появился и Сергей в своем прекрасно сидящем костюме. И мы пошли в сторону железной дороги.

Когда вышли на большак и были уже на почтительном расстоянии от того самого места, мне пришла в голову блестящая идея.

— Слушай, Серега, — сказал я, хлопнув себя ладонью по лбу, — а давай-ка мы с тобой двинем в Барково!

— А что там, в том Баркове? — спросил он недоуменно.

— А в том Баркове есть магазин. И там есть продавщица Шурка. Совершенно замечательная баба! Тебе в самый раз будет.

— А она буги-вуги может? — поинтересовался Сергей.

— Может, может! И еще кукарачу с гопаком!

— Пошли! — решительно сказал Сергей и засветился изнутри яростной жизнью.

От нахлынувших на нас чувств, ну и, естественно, еще и от выпитого мы запели.

По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед, чтобы с боем взять Приморье — белой армии афлот (так и пели, как в детстве, не понимая значения этого отнюдь не флотского слова)…

Парам-пам-пам, парам-пам-пам— орлята учатся летать! Парам-пам-пам, парам-пам-пам — орлята учатся летать! Парам-пам-пам, парам-пам-пам — орлята учатся летать!..

Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры — дети рабочих! Близится эра светлых годов, клич пионера “Всегда будь готов!”…

Огней так много золотых на улицах Саратова! Парней так много холостых, а я люблю женатого! Ох, рано он завел семью, печальная история! Я от себя любовь таю, а от него тем более!..

Не слышны в саду даже шорохи! Все здесь замерло до утра! Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера!..

Путь далек у нас с тобою, веселей, солдат, гляди! Вьется, вьется знамя полковое, командиры впереди! Солдаты, в путь, в путь, в путь! Да для тебя, родная, есть почта полевая, прощай, труба зовет — ту-ту-ту-ту! Солдаты, в поход!..

Так мы и вошли в Барково, с песнями. И взяли “Богородской” и два кило “Коровок”. Но это уже совсем другая история, подробно изложенная в милицейском протоколе. А все потому, что любой москвич не только должен иметь при себе паспорт, но и обязан носить ошейник. Ну или хотя бы не ходить в сельский магазин в костюме от Версаче.

Тот свет

К двадцати семи годам Давыдов потерял вкус к жизни. Будто бы очки на него надели рентгеновские, чтобы он смог убедиться, что все ее кажущееся разнообразие есть пляска абсолютно идентичных скелетов.

Перестал различать девушек, которые за две минуты до постели шептали о том, что как же он им нравится, и проституток, которые точно такими же словами заполняли непродолжительную паузу между раздеванием и соитием. И те и другие ровно наполовину были искренни и наполовину — врали. Просто одни думали, что нашептывают правду, другие — что ложь.

Не находил ни одного отличия между кошками и собаками, у которых даже число хвостовых позвонков было одинаковым.

А однажды, в супермаркете, остановил взгляд на животе беременной женщины. И потом перевел его на рыбу, которую она опускала в тележку. И то и другое различалось лишь размерами, и ничем более!

После этого он уже ничего ни с чем не сравнивал в связи с абсолютной бесперспективностью, да и ненужностью этого занятия.

Жизнь, понял Давыдов, — это биология. А биология всегда равна самой себе.