Тысяча свадебных платьев - Барбара Дэвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На протяжении поколений история нашей семьи была своего рода частью conte de fée – волшебной сказки. Хотя, пожалуй, слово «сказка» не вполне хорошо подходит: в сказках предполагается счастливый конец. Тут скорее речь о небылицах, задуманных как поучительные истории. Об уроках, призванных научить нас жизни и ее последствиям. И за долгие годы как раз возможные последствия род Руссель познал в самой полной мере.
Таких, как мы, называют по-разному. Цыганки, ведуньи, белые ведьмы, шаманки. Где-то нас называют еще и ворожеями, провидицами, хотя мне никогда не нравилось последнее название. Возможно, потому, что оно навевает скорее образ ловких мошенниц, норовящих выудить у ничего не подозревающего прохожего из кармана несколько пенни, образ шарлатанок с их фальшивой магией и вульгарным позерством, сколачивающих себе деньги и раздающих направо-налево банальности. Мы к этим людям совсем не относимся. Для нас наше Дело священно, это призвание свыше.
Во Франции, откуда я родом, мы – les tisseuses de sort, ткательницы заклинаний, что, на мой взгляд, ближе всего к истине. Мы обладаем известными умениями, даром обращаться с определенными вещами, как некоторые – с амулетами и травами, с картами и камнями. Только в нашем случае это – игла и нить. Сейчас нас осталось уже совсем немного. По крайней мере, немного таких, кто зарабатывает на жизнь своим особым ремеслом. И все же кое-кто из нас, ткательниц, еще остался – главное знать, где такую найти. Было время, я тоже являлась одной из них – как моя Maman, и как когда-то ее мать, – когда жила на узкой, извилистой улочке Парижа, в той части города, что в народе прослыла «кварталом мастериц».
Мы были там известны как семья Руссель, являясь мастерами по пошиву платья. А говоря точнее и современным языком – дизайнерами свадебного платья, но с одной специфической особенностью. Невесте, которая под венец наденет платье от Руссель, гарантировано замужество со счастливым финалом. Мы – избранные. Так, по крайней мере, гласит семейная история. Мы – служанки La Mère Divine – Великой Божьей Матери. И, как и всем служанкам, нам полагается довольствоваться одинокой судьбой, жертвуя своим счастьем на благо людей. Подобно святым католическим сестрам – «черно-белым изваяниям», как называла их тетушка Лилу, – нас с ранних лет учат тому, что счастливый финал предназначен для других.
Maman утверждала, что это особый дар. Хотя, оглядываясь назад, я вовсе не уверена, что он стоит такой цены. И – да, цена за него всегда была немалая. Владеющему магией неизменно за это чем-то воздается – определенными лишениями и ограничениями. И все Руссель слишком хорошо уяснили свою плату за неповиновение.
На всех нас некогда была наложена порча, maléfice, – проклятие, передаваемое из поколения в поколение, – за то, что одна из нас, какая-то неразумная Руссель, чье имя давно уже всеми забыто, использовала свою магию, чтобы увести мужа у другой женщины, нарушив тем самым главную заповедь нашего учения: не причини зла.
Возможно, это всего лишь миф. Хотя подозреваю, что, как и во всех мифах, в нем все-таки присутствует крупица правды. Причем то, что повторяется с регулярной частотой, в конечном итоге обрастает собственной правдой – равно как мерно капающая вода протачивает себе канавку в камне. Так же действовало и напоминание о проклятии, внушаемое, вселяемое во всех нас – и в мою Maman, и некогда в ее матушку, и в мать ее матери, – предостерегающее о несчастной судьбе тех, кто сбился с пути своего призвания. Наши сердца, дескать, должны всегда оставаться крепко запертыми, закрытыми для искушений и соблазнов, которые могут заставить нас забыть нашу истинную цель на земле – обеспечивать счастье других. Так гласит катехизис рода Руссель. Однако сердце зачастую все же требует своего, и многие женщины рода Руссель стали жертвами и собственной любви, и ее последствий.
Суеверие, скажете вы? Но я сама наблюдала доказательства, или, по крайней мере, слышала о них из первых уст. Жизель, мать моей матери, брошенная своим художником-неудачником после рождения второй дочери. Тетушка Лилу, овдовевшая, когда ее английский красавец-муж слетел с дороги в кювет в тот день, когда они вернулись после медового месяца в Греции. Maman, наконец, оставленная своим таинственным молодым возлюбленным, когда она забеременела. Ну и я, разумеется. Но об этом уже совсем отдельный разговор.
А сейчас вернемся все же к нашему Делу. Maman называла его священным, великим призванием, выгравированным глубоко в наших сердцах еще задолго до нашего рождения. И это, кстати, тоже напоминает мне сравнение с католическими святыми сестрами, хотя мы и не приносим никаких официальных клятв. Для нас обет – это наше имя. И текущая в наших жилах кровь. И наша работа – кропотливо вшиваемые в тонкий шов белого шелкового платья заклинания – тоже наш обет. Причем нам хорошо платят за нашу работу.
В Париже, где мода и громкое имя всегда идут рука об руку, мы оставались относительно неизвестными. Фамилию Руссель едва ли можно было услышать где-нибудь в высоком модном салоне, где французский бомонд потягивал шампанское, лениво угощаясь тартом «Тропезьен»[8]. Выделиться подобным образом могли такие, как Шанель, Ланвен или Пату. Однако где-то в неприметных закоулках нашего города, где женщинам с определенными умениями платят за то, чтобы они хранили секреты других женщин, моя Maman, урожденная Эсме Руссель, дочь Жизель Руссель, прослыла как La Sorcière de la Robe. Или Колдунья над платьями.
Это наименование перешло к ней, когда умерла моя grand-mère[9], и предполагалось, что впоследствии, когда Maman окончательно отложит свою иглу, этот негласный титул перейдет и ко мне. Однако чего-чего, а подобного прозвания я для себя вовсе не желала. Да, я унаследовала материнский дар владения иглой и даже намного превзошла ее дизайнерские способности, но когда доходило до заклинаний, мне было с ней не сравниться. У меня для таких вещей попросту не хватало терпения. А все потому, что мои мысли – мои грезы – витали совсем в иных сферах.
Maman изо всех сил старалась избавить меня от этих грез. Она была довольно суровой наставницей, всегда готовой отругать и крайне скупой на похвалу. По ее мнению, я была эгоистичной и неблагодарной. Никчемный дичок, который рано или поздно навлечет на себя неприятности, если не оставит глупые мечтания и не подчинится своему родовому призванию. «Un rêveur»[10], – рыкала на меня Maman, когда мои мысли блуждали где-то далеко и руки отвлекались от работы. Фантазерка! Да, я более чем заслуживала этого прозвища. Я действительно была настоящей мастерицей грез. Мечтательницей с горящими глазами и затейливыми фантазиями, каковой, собственно, и следует быть юной девушке.
И, как всякая юная девушка, я поверяла свои мечты отдельной книжице. Не той, где я записывала наставления Maman, а совершенно иного рода книге. С чистыми белыми листами, ждущими, когда я доверю им собственные эскизы нарядов. Страницы за страницами там заполнялись рисунками одежды, которую я однажды обязательно создам и на которой поставлю свое имя. Свадебные платья и костюмы, сногсшибательные вечерние наряды, причем всех цветов радуги. И цвета охры, и небесной лазури, и баклажана.
Таковы были цвета моих юных девичьих грез. Увы, мы, женщины, редко получаем именно ту жизнь, которую бы сами для себя выбрали. Судьбу для нас обычно выбирают те, кто думает, что лучше знает, что нам требуется, и, прежде чем мы успеваем что-либо осознать, нас превращают в кого-то иного, совсем нам чуждого, переделывают по чьему-то образу и подобию. И род Руссель не стал исключением.
В течение семидесяти лет мы содержали салон на Рю Лежанр, живя в небольшой квартирке прямо над ним. Он мало походил на прочие подобные салоны, будучи маленьким, но очень изысканным, со ставнями на окнах и с броской красной дверью, которая сразу выделялась среди соседских. Пурпурный, багряный – наш цвет, цвет la magie, цвет колдовства. Мы могли бы позволить себе куда большую показуху, сделать яркую причудливую вывеску, витрины с нарядными полотняными навесами – однако наши клиентки ценили конфиденциальность едва ли
