Время для жизни (СИ) - taramans

«О как! Сибирь – она большая. Новосибирск? Омск? Томск? Будем рассуждать – имеем в наличие реку, большую реку. Она больше Иртыша – тот я видел в разных течениях. Хотя в низовьях Иртыша – вполне похоже на здешнюю. Опять ничего не дает… Чего-то вроде города Никольска там нет, в низовьях. Ханты-Мансийск? Но в это время он деревней должен быть. Тобольск? Может быть… Но вот Томск и область вроде бы можно отбросить – там, насколько знаю, таких рек нет. Енисей? Да нет… вроде бы… там берега должны быть повыше, погористее, обрывы там… скалы… или нет? Эта река – Обь? Вот похоже на то! Так… Никольск – это Новосибирск, что ли? Наверное – он же Новониколаевском не так давно был. Никольск – Николаевск. Получается – что это не прошлое, а какая-то версия? Или просто местные так Новосибирск кличут? Называли же Екатеринбург – Ебургом. Так… ищем дату издания… че-та нету…. Так, вот что-то – 18 марта 1938 года. Значит все же – 38. Что это дает? А хрен его знает… В НКВД осенью должен Берия прийти. А сейчас значит – Николай Иванович Ежов? Тот еще Малюта Скуратов… А в Новосибе сидит удельным князем Эйхе, сволота, с подачи которого развернули репрессии на простых работяг и крестьян».

После прочтения многих книг у Елизарова сложилось мнение, что пока в середине 30-х репрессии касались «видных партийцев – верных ленинцев», основной массе народа – это было «до лампочки». Типа, «чего-то там грызутся – кто правый, а кто левый». Тем более – невинных среди «пламенных большевиков», после революции и Гражданской не было – практически все в кровушке искупались. Так что – «повадился кувшин по воду ходить».

Чистки НКВД – тоже не затронули массы. Армию «чистили» с 1935 постепенно, нарастая к 1937 году. И далеко не всех «заживо расстреливали». Так что тоже – покряхтывали, но не более. А вот в 37-38, с подачи части секретарей обкомов – взялись за простого Ваню, вроде как – «а че он в стороне остается, там тоже врагов хватат!». Вот тут уже народ замер! И вроде бы инициатором – главарем секретарской кучки был Эйхе, а одним из активных участников – Хрущев. Уже потом Сталин припомнил «Эйхе со товарищи» продвинутый террор против простых (а Хрущев – соскочил, но свой страх – надо полагать – запомнил).

«Ну да ладно… в большую политику, да и в малую – не ногой. Сидеть тараканом под веником. Что там еще в газете? А больше ничего не понятно – какая-то половинка статьи, что-то про проблемы речных перевозок, лишние расходы при неправильно поставленной погрузочно-разгрузочной работе. Муть».

На другой стороне был обрывок, как Елизаров понял, обзора с какого слета, то ли передовиков, то ли агитаторов.

Скидав деньги назад в чемодан, Сергей задумался.

«Все же интересно – что у меня за «носитель». Молодой совсем, вроде из блатной шушеры…Ага… вот он и рояль».

Постепенно в голове стали всплывать какие-то отдельные картинки. Выбрав место, где молодая травка была погуще, Елизаров улегся, стараясь не затронуть голову.

«Помедитирую… мож всплывет поболее…»

От реки донеслось какое-то «чих-пых». Елизаров поднялся и посмотрел через кусты, не подходя к берегу реки. Опять буксир с баржами. Баржи были больше похожи на «самоходки» 60-х годов, но, судя по буксиру – без самостоятельного хода.

«У нас в затоне что-то вроде этого на свалке стояло. Вроде бы их и называли – лихтера. Там еще в корме несколько кают есть, трюма вдоль корпуса, свой якорь, а вот двигуна нет – так что таскали их как раз таки буксиром».

«Нужно «слиться» с носителем – так вроде в попаданских книгах писали. А, как известно: «Голливуд не врет!».

Серега Велитарский («о как! даже имена совпали – тезки значит!») родился в 1920 году. Отец его был инженером. Жили сначала на Украине, отец работал на каком-то заводе. Потом – умерла мать (Серега ее вообще не помнил). Через какое-то невеликое время, отец женился снова. Переехали на Урал. У Сереги родилась сестра.

В 30-м году, на заводе, где работал главным инженером отец Велитарского, случилась авария. Погибло несколько рабочих. И отца, вместе с несколькими коллегами из числа ИТР – «замели». Что было с ними дальше – «носитель» не знал. Молодая мачеха почти сразу же, сдав Серегу в детдом, вместе с младшей сестрой, рванула куда-то на родину, на Украину.

Вот такой невеселый «коленкор»…

Вспоминались еще какие-то картинки… быт («а жили при отце вроде бы неплохо»)… учеба в начальной школе.

Потом – детский дом, где-то рядом с Тобольском, какой-то поселок, фактически пригород. Тут «картинки» были менее комфортные – отношения в этом заведении были все же не домашние, далеко «не…». Затем, после семилетки, – отправка в ремесленное училище.

Сбежал вместе с приятелем. Болтались и вдоль по Иртышу (от Павлодара до Самарово), и по «железке» - от Челябинска до Красноярска. Перебивались случайными заработками, приворовывали. На зиму оседали на какой-нибудь некрупной (но и не маленькой) станции, работали, где и кем придется. Пару приводов в милицию Серега Велитарский за плечами имел, но – отпускали, так как ничего серьезного за ним не значилось. Власти пытались пристроить пацанов к какой-нибудь учебе, но с началом весны они снова «вставали на лыжи». Приятеля «замели» прошлой осенью на вокзале в Омске, когда он пытался «нарезать у какого-то дяди-сарая «угол». Серега с перепугу рванул в Никольск, где поболтавшись, признакомился с местной шпаной.

Так что последние 8-9 месяцев «носитель» жил в Никольске, приворовывал, бегал на посылках у более взрослых жуликов, набирался блатного опыта. Вот и влип в последнее дело, вместе с Фролом.

«Не весело… Жалко пацана… Все у него как-то кувырком шло, а тут еще и я его «подвинул».

Хотя «подвинул» - не то слово. Елизаров не чувствовал в себе никакой другой личности, кроме своей – Сергея Елизарова. А воспоминания из жизни другого Сергея всплывали в голове, как вроде бы давно виденный, но хорошо запомнившийся фильм. Яркий, с ощущениями, но – только фильм. Мыслей, эмоций Велитарского Елизаров не чувствовал вообще. Вроде растворился тот, оставив лишь воспоминания.

День явно катился к вечеру. Елизаров собрал, помяв в руках одежду.

«Волглая еще… Не дело весенней ночью в сыром – да делать нечего. Может на теле досохнет?»

«Все-таки хорошо, что давным-давно, в детстве отец учил меня мотать портянки». Не с первого раза, и даже не со второго, но намотать этот русский аналог носков получилось вполне прилично – на Серегин неискушенный взгляд.

«Ладно, путь покажет, какой из меня портяночник. Перемотаю, если что».

Осмотревшись, попытался определиться со временем. В ночь брести в неизвестность не хотелось.

«Ночевать здесь, а с утра двигать к людям? Так и сделаем…».

Прошел по берегу, наломал сухих сучьев с ивняка, потом притащил пару полусухих валежин. Костер сложил небольшой – чтобы только чуть грел. Нарезал финкой тонких ивовых прутьев – все не на земле, застелил своим пиджачишкой. Потом снова напился воды.

«Жрать охота… Но за пару дней – не сдохну. А там – видно будет».

Скорчился возле костра. Мысли в голову лезли невеселые.

«Как там Ирина? Как дочь с внуком? Да и мать с сестрой… эх…».

К утру Елизаров решительно окоченел. Пытался размахивать руками, приседать, надеясь согреться. Но делал это аккуратно – голова еще здорово побаливала и временами кружилась. Костерок тепла почти не давал – сухие прутья кончились – норовил погаснуть вовсе. Едва только начало светлеть, Сергей решительно поднялся.

«Надо определиться – в какую сторону двигать. Что вдоль реки – это понятно. Но вверх или вниз по течению? В Сибири вниз по течению населенных пунктов становиться меньше. Значит – вверх?»

Рана на голове кровила – это Сергей понял, когда стал умываться. Шея снова была в засохшей крови. Нужно что-то придумать… Ножом Елизаров вырезал кусок подкладки со своего старого пиджака, выбрав место почище. Кусок подкладки сложил в несколько раз, аккуратно положил на рану, не прикасаясь к ней руками, а потом прижал это «сооружение» кепкой Фрола.