Город иллюзий - Урсула Ле Гуин

— Ах, человече, — гнусаво сказало создание.

Мышцы Фалька напряглись, он еще крепче сжал рукоятку лазерного пистолета, но стрельбу решил пока не открывать. Раненый боров может быть быстр и опасен. Фальк крепче прижался к стволу дерева, стараясь не шевелиться.

— Человек, — снова проговорил дикий кабан, — думай для меня. Слова мне трудны.

Рука Фалька, державшая пистолет, задрожала.

Неожиданно для самого себя он громко произнес:

— Ну и не говори тогда. Я не умею передавать мысли. Давай, иди своей дорогой, кабан.

— Ах, человече, поговори со мной мысленно.

— Уходи или я выстрелю!

Фальк выпрямился и вскинул пистолет в направлении животного.

Маленькие сверкающие свиные глазки злобно уставились на оружие.

— Нехорошо забирать чужую жизнь, человек! — проскрежетал кабан.

Фальк снова собрался с духом, но на этот раз ничего не ответил, будучи уверен, что зверь не поймет его слов. Он несколько раз повел дулом пистолета из стороны в сторону, потом снова прицелился и опять произнес спокойным голосом:

— Уходи, зверь, и я не сделаю тебе ничего дурного.

Кабан в нерешительности опустил голову, затем с невероятной быстротой, как бы освободясь от связывающей его веревки, повернулся и опрометью кинулся в том направлении, откуда пришел.

Фальк постоял неподвижно некоторое время.

Через несколько минут, успокоившись, он снова продолжил свой путь, но сейчас шел, держа пистолет в опущенной руке наготове.

Существовали старинные предания о говорящих зверях, но обитатели Дома Зоува считали их просто сказками. Фальк ощутил кратковременный приступ тошноты и такое же желание громко рассмеяться, когда зверь убегал, громко продираясь сквозь чащобу.

— Парт, — прошептал он.

Сейчас ему обязательно нужно было хоть с кем-то поговорить.

— Я сейчас получил неплохой урок этики от дикого кабана. О, Парт, вернусь ли я когда-нибудь к тебе?

Он поднялся по крутому склону, заросшему кустарником. На вершине холма лес был реже, и Фальк увидел между деревьями свет солнца и чистое небо.

Еще несколько шагов и он вышел из-под ветвей на опушку. Зеленый склон опускался к садам и распаханным полям, окружавшим широкую открытую реку. На противоположном берегу реки на огороженном лугу паслось стадо в полсотни голов, а еще дальше, перед западной грядой холмов, располагались сенокосные луга и сады. Чуть южнее от того места, где стоял Фальк, река огибала невысокий бугор, на обрыве которого озаренные низким вечерним солнцем возвышались красные трубы Дома.

Он имел такой вид, как будто был перенесен в эту долину из какого-то другого места, из тех веков, которые раньше назывались золотыми.

Дикость безлюдного и очень близкого к нему Леса, казалось, не могла коснуться его. Он как бы воплощал в себе пристанище, какое-то обещание, вселял уверенность в порядок. Это было произведение Человеческих Рук, гимн их труду. Какая-то слабость охватила Фалька при виде дыма, поднимавшегося из его красных кирпичных труб. Огонь очага…

Он сбежал вниз по земляному склону на тропу, которая вилась вдоль реки среди кустов и золотистых ив. Не было видно ни одной живой души, кроме бурых коров, пасшихся за рекой.

Тишина и покой заполняли залитую солнцем долину. Сбавив шаг, он прошел через огороды к ближайшей двери дома. По мере того, как он огибал обрыв, тропа взбиралась все выше и выше. В спокойной воде реки отражались стены из красного кирпича и камня. В некотором замешательстве он остановился, собираясь с мыслями, потом пришел к выводу, что лучше всего будет позвать кого-нибудь, прежде чем следовать дальше.

Краем глаза он уловил какое-то движение в открытом окне как раз над глубокой дверной нишей. Он в нерешительности стоял и смотрел вверх, когда вдруг ощутил неожиданно глубокую острую боль в груди чуть ниже ребер. Он зашатался, затем поник, не мог уже ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь.

Вокруг него появились люди. Он видел их, хотя и смутно, но почему-то не слышал их голосов. У него появилось такое ощущение, как будто он оглох, а тело полностью оцепенело.

Он силился собраться с мыслями, несмотря на эту потерю чувств.

Его схватили и куда-то понесли, но он не ощущал рук, которые подняли его. Ужасное головокружение ошеломило его. Когда оно прошло, он потерял всякий контроль над своими мыслями, которые куда-то рвались, путались, мешали одна другой. Ему казалось, что какие-то голоса начали возникать в его мозгу. Одни кричали, другие шептали. От такой какофонии звуков он начал сходить с ума, и весь мир поплыл, тусклый и беззвучный, перед его глазами.

«Кто ты? Откуда ты пришел? Человек ли ты?» — эти вопросы сливались с ответами, которые он спешил мысленно составить.

Наконец, ему удалось различить стол, вернее, край стола, освещенный лампой в темной комнате.

Он начал видеть, чувства стали возвращаться к нему.

Он сидел на стуле в темной комнате за столом, на котором стояла лампа. Он был привязан к стулу, он ощущал, как веревка врезается в мышцы груди и рук при малейшей попытке пошевелиться. Какое-то движение — слева от него возник человек, справа — другой. Они сидели так же, как и он, очень близко к столу. Они наклонились вперед и переговаривались друг с другом прямо через него. Голоса их звучали как будто из-за высокой стены, где-то недалеко, но он не мог, как ни пытался, разобрать слова.

Он поежился от холода. Это чувство холода привело его в соприкосновение с окружающим миром, и он начал восстанавливать свою способность упорядоченно мыслить. Улучшилась слышимость. Теперь он уже мог двигать языком.

Он произнес что-то, что должно было означать: «Что вы со мной сделали?»

Ответа не последовало, но вскоре человек, который сидел слева от него, приблизил свое лицо вплотную к его лицу и громко спросил:

— Почему ты пришел сюда?

Фальк отчетливо слышал слова и через мгновение понял, что они означали. Еще через мгновение он ответил:

— Ради убежища. Мне нужно было отыскать место для ночлега.

— Убежища? От чего ты искал убежища?

— От Леса, от его одиночества.

Холод все больше пронизывал его. Ему удалось слегка высвободить онемевшие руки, и он попытался застегнуть куртку. Пониже веревки, которой он был привязан к стулу, как раз под грудной костью он прощупал небольшое болезненное пятно.

— Держи руки внизу, незнакомец, — потребовал человек, сидевший в тени справа от него. — Здесь больше, чем программирование, Аргард. Никакая гипнотическая блокировка не могла бы противостоять этому.

Тот, который сидел слева, крупный мужчина с плоским лицом и живыми глазами, ответил слабым, шипящим голосом: