Ночной дозор - Владимир Хлумов

Тюльп (не удержавшись от язвительности). Допускаю, что есть вещи к которым я слеп, напрмер, Рубенс. Я не помню у него картины, на которую мне хотелось бы взглянуть дважды, хотя люди платят чуть ли не целые состояния за его полотна, даже за такие, которые он предоставил доканчивать ученикам.

Рембрандт. Я тоже недавно приобрел Рубенса. А вы не любите его - я так и знал. Согласен, это не Дюрер, и все-таки у него есть свои достоинства. У него не хватает подчас того, что вы ищите - глубины мысли, отзывчивости, но ему зато нет равных в передаче движения, богатстве палитры, яркости цвета. И если кому-нибудь удастся соединить то, чего не достает Рубенсу, с тем, чем он обладает - такой человек достигнет предела возможностей, открытых художнику.

Тюльп . Но осуществимо ли это? Не исключает ли одно другое? Я вот что хочу сказать: можно ли, видя мир в его великолепии, одновременно видеть его....

Рембрандт (хватает свечу и буквально подтаскивает Тюльпа к картине). Смотрите, это - "Жертвоприношение Авраама", здесь я почти добился и того и другого - и великолепия и глубины, которой вы жаждете. Старик - подлинный патриарх: в нем есть и достоинство и мощь, которых требует его деяние. Но разве вы станете отрицать, что он, в то же время, и потрясенный горем отец.

Тюльп . Да, я бы предпочел это полотно всем полотнам Рубенса, хотя, на мой взгляд, это не такая уж большая похвала, господин ван Рейн. ( Тюльп говорит в сторону. ) Только человеку, воображающему, будто отец, занося нож на сына, может выглядеть вот так, как здесь, не худо было бы обратиться к врачу.

Рембрандт . Да, я скоро добьюсь того, что вы будете полностью удовлетворены. Вас нелегко убедить, но я это сделаю - дайте только срок. ( Обнимает Тюльпа по-дружески. ) А сегодня вы мне очень помогли - не знаю, что на меня нактило - мне ведь, право, не на что жаловаться. Со мной, благодарение Богу, моя жена и мой ребенок. У меня есть работа и хорошая репутация, причем репутация эта - дело ваших рук; если бы не вы, я, вероятно, до сих пор в безвестности трудился бы в Лейдене. Словом, у меня все обстоит лучше, чем я когда-либо осмеливался мечтать.

Тюльп . Ну вот и прекрасно, я тоже погорячился малость.

Слышится шум - пришли гости. В гостинной появляется Саския в соровождении капитана Баннинга Кока. Он держит ее под руку. За ними появляются поэт господин Иост ван ден Фондель, художник фон Зандрарт, пастор Свальмиус. Чуть в тени держаться ван Флит и Лисбет.

Саския. Рембрандт, разреши представить.

фон Зандрарт.Фон Зандрарт, коллега.

Фондель. Фондель, поэт, член Городского совета, я много о вас слышал и рад познакомиться, господин ван Рейн.

Рембрандт. Очень рад, господин Фондель.

Фондель. Ой ли?! Почему вы не посещаете наш мейденский кружок? Я несколько раз писал вам приглашения.

Рембрандт. Виноват.

Фондель. Мы, представители высоких искусств Амстердама, должны общаться друг с другом, чтобы сверять биение наших сердец.

господин фон Зандрарт. Дорогой Иост, господин ван Рейн и так оказал нам большое внимание, пригласив в свой роскошный дом. Весь Амстердам только и говорит о вашем с господином Тюльпом хиругическом уроке. Я надеюсь, вы покажите нам свои новые полотна?

Рембрандт. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома, смотрите мою скромную коллекцию. (К Лисбет). Лисбет, прикажи подать пунш.

Лисбет с ван Флитом удаляются, и пока гости осматривают картины, ван Флит появляется с подносом, предлагает гостям выпить. Делает это все неуклюже, и Саския смотрит на него с укором.

Саския. Ван Флит, будь поосторожнее.

капитан Кок (к Рембрандту). Мы с Рейнтенбергом, только что были у мейденцев, там было совещание, но так и ничего не решили, но я, на всякий случай, притащил сюда Фонделя.

Рембрандт. У мейденцев? Но скажите, ради Бога, капитан, что вы там делали?

капитан Кок . Говоря по правде, - ничего, ничего, ровным счетом. Нас пригласили туда в связи с этой дурацкой встречей Марии Медичи. Не отвечай мы за парад городской стражи, мы ни за что бы не впутались в эту дурацкую историю...

Саския. Значит, комиссия из художников уже составлена?

капитан Кок . Практически да, дело только за председателем. Фондель колеблется между учеником Рембрандта ван Флинком и самим Рембрандтом. Так что, будьте с ним полюбезнее.

Рембрандт. Черт, этого только не хватало.

Фондель (осмотрев картины, подоходит к Рембрандту). Скажите, господин ван Рейн, а можете вы написать Бога?

Рембрандт. Не знаю, никогда не пробовал.

Тюльп. Но вы же писали Бога во плоти, и притом - не раз.

пастор Свальмиус. Но разве, изображая Иисуса, вы воспринимаете его как Бога и создателя Вселенной?

Рембрандт. Я не очень понимаю, что вы имеете ввиду?

пастор Свальмиус. Господин Фондель спрашивает, в силах ли вы придать атрибуты Бога-отца личности Бога-сына?

Рембрандт. О каких атрибутах вы говорите?

пастор Свальмиус. О тех атрибутах, которые не поддаются определению в силу своей непостижимости.

Подходят Саския с капитаном.

Капитан. Мы пропустили что-нибудь интересное?

Рембрандт. По-моему, нет.

Фондель . Как вы, однако, любезны! (К капитану.) У нас тут вышел спор, я бы сказал, довольно важный: я спросил у господина ван Рейна, как он мог бы изобразить Бога, а пастор Свальминус утверждает, что мы не должны пытаться предтсавлять себе Бога в зримом образе.

Саския. Полно, давайте к столу.

Фондель . Но мы не можем оборвать спор на середине. Вы так и не ответили, господин ван Рейн.

Рембрандт. Я забыл ваш вопрос..

пастор Свальмиус. Суть сводится тому, кажется ли вам, что вы изображаете Бога , когда пишите Иисуса?

Рембрандт. Я же никогда не говорил, что я набожный человек. Если уж хотите сослаться на кого-нибудь, ссылайтесь на Дюрера или Грюневальда. Они писали по велению сердца, а я пишу по заказу принца и для того, чтобы мои полотна висели в Гааге..

Капитан. Право, вы напрасно наговариваете на себя. Каждый раз, когда вы писали Христа, вы изображали один из его атрибутов. Возьмите, например, свое "Воскрешение Лазаря" - оно, несомненно, передает величие и мощь.

Рембрандт. Это самая скверная из моих картин.

Саския. Да перестаньте же, я всех приглашаю к столу.

Все рассаживаются. Капитан поднимает бокал.

Капитан. Я предлагаю выпить за великолепие этого дома, за хозяйку. Саския, за вас.

Пьют.

пастор Свальмиус. А я стою на том же, что и прежде. Пытаться познать Бога или хотя бы воображать, что мы способны познать его, значит впасть в грех гордыни. Можем ли мы, чей разум так ограничен, знать о Нем больше, чем древесная вошь знает о дереве, которым питается?

Фондель . А, по-моему, боги доступны искусству.

Капитан. Например, поэзии, дорогой Фондель, прочтите что-нибудь на эту тему.

Фондель . Право, не знаю. Ну разве что вот это стихотворение, я написал его для благотворительного обеда в саду Дома призрения для пристарелых мужчин.

Фондель читает.

О старость, наш Олимп земной,

Ты мудростью Юпитера сияешь,

Здесь тишь раздумий душу осеняет,

И вечным кажется не вечный наш покой.

Не расстревожит сердца больше тень

Прекрасной Прозерпины иль Дианы,

Лишь чередой молитв и покаяний,

За часом час, проходит каждый день.

О, Дом призрения, обитель стариков,

Есть в нем свое очарованье,

Детей и внуков позднее признанье,

Сограждан Амстердама воздаянье,

И вдохновленных музой возлиянье,

Пришедшее из глубины веков.

Саския с трудом делает заинтресованное выражение лица. Рембрандт уткнулся в тарелку. По окончании раздаются аплодисменты.

Рембрандт. Вы прочли очень ученую вещь, господин ван ден Фондель. Она так богата мыслями, что, боюсь, я не все понял. Надеюсь, мы скоро увидим ее напечатанной.

Фондель . Вам трудно было следить за некоторыми строфами, господин ван Рейн?

Рембрандт. Нет, я имею ввиду не отдельные строфы, я хотел сказать, что стихотворение в целом нелегко воспринимать на слух.

Фондель . Неужели? А вдруг такое же впечатление сложилось и у других слушателей?

Тюльп. Ну что вы! Стихи всем доставили истинное наслаждение! Мой друг хотел лишь сказать, что при втором прочтении удовольствие будет еще большим. Поэзия - вещь, очень насыщенная смыслом. Лично я никогда не усваиваю стихи, пока не прочту их дважды.

фон Зандрарт. Понять это произведение не составляет никакого труда. Оно написано так, что его можно воспринимать на слух. Оно настолько ясно, что доступно даже ребенку.

Рембрандт. В самом деле? Не кажется ли вам, что классические намеки несколько сложны для этих стариков из Дома призрения.

Фондель . Очень верное замечание. Не спорьте, фон Зандрарт. Старики, конечно, не поняли стихотворения - оно было написано не для них, а для жертоводателей. Признаюсь, меня всегда интересовало, можно ли написать стихи, в равной мере понятные и простым, необразованным людям, и людям со вкусом и культурой.