Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг - Питер Бёрк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благодаря биографии, написанной одним из учеников, мы знаем, что голландский ученый XV века Рудольф Агрикола, известный главным образом своими исследованиями в области логики, был еще одним «человеком разносторонней учености» (multiplex scientia), который следовал примеру Альберти в занятиях живописью, скульптурой, музыкой и гимнастикой и, помимо этого, изготовил оргáн[96].
В XVI веке некоторые люди, уступавшие Альберти или Агриколе в широте познаний, все-таки сочетали деятельную жизнь с созерцательной, оружие со словом. Например, испанские дворяне Гарсиласо де ла Вега и Алонсо де Эрсилья были одновременно воинами и поэтами. Гарсиласо воевал в Европе и Северной Африке и прославился своей лирикой, в то время как Эрсилья сражался на территории современного Чили, а на основе событий войны между местными жителями и испанцами написал эпическую поэму. Филип Сидни, англичанин елизаветинской эпохи, погибший в сражении в Нидерландах, остался в людской памяти благодаря своим стихам и роману «Аркадия» (Arcadia).
Другой современник Елизаветы, Уолтер Рэли, был ближе к идеалу универсального человека. Стоя на эшафоте перед казнью за участие в заговоре против короля Якова I, он назвал себя «солдатом, капитаном, моряком и придворным». Он мог бы добавить, что был еще поэтом и ученым, автором всемирной истории. Он путешествовал по Виргинии и территории современной Венесуэлы, и его интерес к дальним странам и их жителям нашел отражение в книге «Открытие Гвианы» (Discovery of Guiana, 1596). Современники говорили о Рэли как о «неутомимом читателе» и «великом химике» (иными словами, алхимике)[97].
Что касается Джеймса Криктона, то этот благородный шотландец заслужил эпитет «изумительный во всех науках» (omnibus in studiis admirabilis). «Изумительный Криктон», как его называют до сих пор, прибыл в Италию в 1579 году в возрасте девятнадцати лет и стал своеобразным странствующим рыцарем-интеллектуалом, вызывавшим на дебаты университетских профессоров. Криктон погиб молодым – он был убит сыном своего работодателя, герцога Мантуи, – но успел произвести впечатление на некоторых современников-итальянцев. Один из них так описывал Криктона: «Он знает десять языков… философию, теологию, математику и астрологию… Он превосходно разбирается в каббале… импровизирует стихи любым метром… делает глубокие замечания о политике», не говоря уже о его воинской доблести, достоинствах атлета, танцора и «великолепного придворного»[98].
В этот период были и те, кто сочетал ученость с государственной службой. Таковы два английских юриста, в итоге ставшие лорд-канцлерами, то есть занявшие самую высокую должность в своей профессии: Томас Мор и Фрэнсис Бэкон. Мор был ученым-гуманистом, теологом, автором «Утопии», а Бэкон опубликовал ряд эссе, биографию короля Генриха VII и трактат «О достоинстве и приумножении наук» (Of the Proficience and Advancement of Learning, 1605), размышление о методах, с помощью которых можно увеличить знания. Бэкон проводил естественно-научные эксперименты и, как говорили, умер от пневмонии, простудившись во время опыта по замораживанию куриной тушки с целью предотвращения ее порчи[99].
Ученые
Совсем немногие из упомянутых до сих пор «людей Возрождения» могут считаться полиматами в строгом смысле слова. Однако в рассматриваемый период в Европе не было недостатка в разносторонних ученых, которых в то время называли «многознающими» (multiscius – прилагательное, использовавшееся испанским гуманистом Хуаном Луисом Вивесом) или «людьми многих познаний», multiplex scientia, как писал биограф голландского гуманиста Рудольфа Агриколы. Мы уже видели, что для того, чтобы быть ученым-гуманистом и преподавать в университете, требовалось владеть как минимум пятью дисциплинами. Эразм Роттердамский, самый знаменитый гуманист, также прекрасно разбирался в филологии и теологии. Однако продвигаться дальше в исследованиях он не хотел и напоминал своим читателям, что Сократ критиковал интерес к «тем наукам, что не являются необходимыми», в частности к астрологии и геометрии, считая, что должный объект для изучения – это человек. Говоря словами благожелательно настроенного историка, Эразм только «стремился к чему-то типа полиматии»[100].
Другие гуманисты были более активными и следовали примеру Аристотеля, а не Сократа. Например, Филипп Меланхтон, которого теперь помнят как теолога и ближайшего виттенбергского соратника Лютера, изучал и преподавал не только риторику и греческий язык, но и математику, астрономию, астрологию, анатомию и ботанику[101].
Особенно стремился к универсальности знаний Джованни Пико делла Мирандола. Он знаменит своей «Речью о достоинстве человека» (Oratio de Hominis Dignitate, 1486), своего рода манифестом ренессансного гуманизма, но его интересы простирались гораздо дальше. Когда ему было всего двадцать три года, в 1486 году, он собирался публично защитить в Риме 900 тезисов – «диалектических, моральных, физических, математических, метафизических, теологических, магических и каббалистических», но эта защита так и не состоялась. Пико утверждал, что математика есть «метод изучения всего, что может быть познано» (via ad omnis scibilis investigationem). Он выучил иврит, арамейский и арабский языки и был особенно увлечен тайной еврейской традицией каббалы, которую он «впустил… в христианский мир». Его интересовала не только каббалистическая мистика, но и использование еврейских букв и слов в магических целях – этот метод Пико сравнивал с комбинаторикой Раймунда Луллия[102].
В памфлете Эразма «Цицеронианец» (Ciceronianus, 1528) один из персонажей описывает Пико как «всестороннего человека» (ingenium ad omnia factum), в то время как в жизнеописании, написанном племянником Пико, он выведен как один из «людей, которые являются знатоками в любой науке» (viri omni disciplinarum genere consumatissimi). Как мы увидим в дальнейшем, полиматы позднейших эпох и их почитатели часто говорили о Пико как о примере для подражания[103].
Не стоит видеть в Пико делла Мирандола человека, который шел наперекор традиции. Его 900 тезисов начинаются с шестнадцати умозаключений «согласно Альберту» – то есть Альберту Великому, «универсальному доктору». Также в них есть ссылки на Ибн Рушда, Ибн Сину и аль-Фараби. Интеллектуальный турнир, который Пико предложил устроить в Риме, следовал средневековому образцу принятых в Пражском и других университетах диспутов под названием quodlibet (в переводе с лат. – «что угодно»), когда университетский профессор готовил вопросы для обсуждения по любым дисциплинам[104].
Внушительное количество людей (50 из 500 в моей выборке, все родились до 1565 года) являются хорошими претендентами на то, чтобы считаться полиматами эпохи Ренессанса. Пять прекрасных примеров, приведенных ниже, включают немца, двух французов, англичанина и швейцарца: это Генрих Корнелиус Агриппа, Жан Боден, Жозеф Скалигер, Джон Ди и Конрад Геснер.
Агриппу считают прототипом символа всезнания, доктора Фауста. В пьесе Кристофера Марлоу Фауст хвастается, что станет «столь же хитроумным, как Агриппа» (в те времена слово «хитроумный» относилось к знаниям в целом). Прежде чем заняться науками, Агриппа прошел военную службу, тем самым объединив оружие со словом; ему также довелось быть дипломатом и врачом. Его интересы включали в себя теологию, философию, право, медицину, алхимию, магию и тайное учение каббалы, которое так занимало Пико делла Мирандолу. Агриппа, называвший себя «пожирателем книг» (helluo librorum), много почерпнул из трудов Плиния Старшего и составил комментарий к Раймунду Луллию. К числу написанного им принадлежат «О тщете наук» (De incertitudine et vanitate scientiarum, 1527), общий обзор человеческого знания со скептических позиций, и «Оккультная философия» (De Occulta Philosophia Libri III, 1531–1533), трактат о магии (природной, небесной и культовой), в котором автор утверждает, что она может разрешить проблемы, поднятые скептиками. Ходили слухи, что черная собака Агриппы была на самом деле дьяволом. Подобно Герберту Орильякскому, Роджеру Бэкону и Альберту Великому, Агриппа вызывал неоднозначное отношение, в котором сочетались восхищение и настороженность[105].
Жан Боден описан у историка Хью Тревор-Ропера как «бесспорный интеллектуальный авторитет конца XVI столетия»[106]. Своей славой он во многом обязан сочинению о государстве – «Шесть книг о республике» (Six Livres de la République, 1576), в котором высказывается в поддержку
