Фронтовые повести - Адий Шарипов

Никто из обреченных не знал о партизанской засаде, никто не видел, как из-за корявого ствола сосны настороженно сверкают зоркие глаза Батырхана. В руках у него концы проводов. Через несколько мгновений он должен соединить их. И от того, в какой момент он соединит их, будет зависеть многое…

Беспечно идут фашисты, в полной уверенности, что впереди— расправа над неуловимым отрядом, а затем спокойная жизнь.

Мощный взрыв потряс землю в самой середине немецкой колонны, когда колхозники уже прошли. Батырхан выбрал момент, когда соединить концы проводов. Грохот взрывов, автоматные очереди, крики растерявшихся солдат — все слилось воедино.

Партизаны мстили за свои недавние страдания, за уничтоженную базу, за свое обжитое, ставшее родным гнездо.

Каратели отступили.

После боя Лебедев собрал крестьян, шедших впереди отряда. Один из них, пожилой, с бородой, старше других, виновато заговорил о том, что немцы погнали их силой, что сами крестьяне, конечно, не думали вести врага к партизанам и что от имени всех своих земляков он передает своим избавителям спасибо.

— От одной смерти ушли, — заговорил другой колхозник, помоложе. — Но в деревню нам теперь нельзя возвращаться. Дайте нам оружие и принимайте в свой отряд. Нам есть за что посчитаться с фрицами… Они нас за скотину считают, на убой повели, гады! Только нас не вините, не думайте, что мы проводниками шли, сами видите…

Лебедев успокоил крестьян, сказал, что их примут в отряд, что теперь, в грозный для Родины час, все должны подняться на борьбу.

После этой стычки для отряда Коротченко наступила передышка. Позже партизаны узнали, что тому способствовало наступление наших войск под Москвой, куда Гитлер приказал бросить все тыловые части.

В лесу наступило затишье.

Надолго ли?

Через два дня, в метель, возле деревни Деньгубовки совершил вынужденную посадку самолет с черной свастикой. Небольшой отряд десантников на его борту летел через линию фронта, но помешала непогода. Фашистский пилот не дотянул километров двадцать до аэродрома.

Не прошло и часа, как возле самолета оказалась группа партизан во главе с Коротченко. Окружив самолет, партизаны знаками предложили экипажу и десантникам сдаваться. Те ответили стрельбой.

— Тем хуже для них, — сказал Коротченко Жилбеку. — Неужели думают спастись от наших автоматчиков?

— Тимофей Михайлович, возможно, они уже связались по рации с аэродромом и ждут помощи, — отозвался Жилбек.

— Пожалуй, ты прав, на аэродроме большой гарнизон.

— А что если шарахнуть из противотанкового ружья по бензобаку? Загорится как спичка, и фрицам только останется хенде хох!

— Нет, в самолете хорошая радиостанция. Если мы сумеем захватить ее, то можно будет наладить связь с Большой землей. Тогда сможем вызывать специальные самолеты и отправлять в тыл раненых партизан. Если подожжем самолет, радиостанции нам не видать. Как бы они сами, сволочи, не повредили ее умышленно.

— Не додумаются. Но спешить надо.

Зарецкий еще раз прокричал на немецком языке, чтобы фашисты сдались без боя. В ответ раздался выстрел, и с головы Зарецкого слетела шапка. А минут через пять послышался рокот мотора, и над деревней закружил самолет со свастикой, видимо разыскивая потерпевших аварию.

— Стреляйте по бензобаку, — приказал Коротченко Жилбеку.

Партизаны вмиг изрешетили пулями фюзеляж. Раздался взрыв. Черный дым косо потянулся вверх, солдаты бросились врассыпную. Ни одному из них не удалось на этот раз уйти от расплаты. Обратно на базу возвращались через деревню Будвинец. Как всегда, впереди шли разведчики.

Деревня словно вымерла. Во дворе пусто, не слышно голосов, не видно никаких признаков жизни. И только единственный обитатель деревни, старик лет восьмидесяти, еле передвигавший ноги, встретил партизан. Оказалось, что сегодня утром фашисты собрали весь скот у жителей, до последней телки, и угнали его. Деревню грозились сжечь, вот почему никто не остался в ней. Одни ушли в соседнюю деревню, а иные — в лес, переждать немцев. Фашисты, слава богу, не спалили ни одной хаты, побоялись мести партизан.

— А ты, добрый человек, откуда будешь? — неожиданно обратился старик к Жилбеку.

…Как ни вспоминал потом Жилбек, не мог припомнить, почему этот старик врезался ему в память сразу же, с первого взгляда, и как будто на всю жизнь. Или потому, что жалок был вид одинокого, всеми оставленного человека в пустой, безлюдной деревне. Или потому, что он обратился прежде всего к Жилбеку. Нет, вернее всего потому, что весь последующий рассказ старика коснулся самого сокровенного…

— Я из Казахстана, дедушка, — ответил Жилбек, чувствуя, как от неожиданного волнения забилось сердце. — А что?..

— Тут у нас недавно объявилась женщина. Вроде тебя, то ли из казахов, то ли из киргизов. У меня старуха сердобольная, приютила ее, стала расспрашивать, как она попала в наши края, за тридевять земель. Она отвечает, замуж недавно вышла, муж командиром был, возле границы службу проходил. Приехал, говорит, в отпуск, женился на мне, а я, говорит, без него жить не могла, уехала с ним. Свадьба, говорит, была целую неделю, вся ихняя деревня гуляла.

— Товарищи, Тимофей Михайлович! — почти закричал Жилбек. — А вдруг это она, моя жена, Жамал?! Я ведь как раз перед войной женился, и свадьба у нас целую неделю была, и жена со мной уехала на границу. Точь-в-точь такая история.

— А если это не она?

— Что ж, тогда женим Жилбека на этой, никуда не денешься.

Решили подождать. Отряд разошелся по ближним избам, чтобы не привлекать внимания, а Жилбек вместе с неразлучным Алимбаем и Павликом остались на улице.

К вечеру из леса стали выходить жители деревни, в основном женщины, старухи, маленькие дети.

Из своей избы показался старик, приложил ладонь ко лбу, вгляделся.

— Вон, кажись, она-то и идет. Рядом с моей старухой ковыляет, гляди.

Жилбеку хотелось немедленно броситься вперед. Он еще не увидел, еще не различил Жамал, но сердце его чувствовало — это она!

Да, она шла среди них. Бледная, худая, в серой шали, в каком-то пальтишке.

— Жамал!

Она остановилась как вкопанная. Жилбек бросился к ней, едва успев подхватить на руки, — Жамал качнулась, потеряла сознание.

Толпа остановилась. Из домов стали выходить партизаны. Вокруг заохали, запричитали женщины. Много горя пришлось им увидеть за эти месяцы, уже, кажется, глаза навечно высохли, слезинки не выдавишь. И все же, когда увидели встречу мужа и жены, людей родом из дальних-дальних краев, каждый с еще большей остротой почувствовал великое, всенародное горе. Никого не пощадила война: ни здешних, ни тамошних, ни молодых, ни старых…

— Товарищи, друзья, Тимофей Михайлович, Алимбай, — бормотал Жилбек, вытирая слезы жены. — Это моя Жамал! Она жива и здорова, товарищи… Друзья, у нас скоро будет ребенок…

Партизаны стояли притихшие. Должно быть, каждый вспомнил в эту минуту свою жену, своих детей, свои края, видел избы, дворы, сорванцов-мальчишек на солнечных улицах…

— Ну что ж, Жилбек, поздравляю тебя, — бодро и намеренно громко заговорил Лебедев. — Забирай жену с собой.

— А как же с родами? — спросил кто-то из толпы.

— Пусть рожает на здоровье. У нас в отряде есть женщины, есть свой врач, как-нибудь выходим, не такие уж беспомощные.

Комиссар Лебедев оставался верен себе. И хоть на душе у него в эту минуту тоже скребли кошки, он улыбался, хлопал по плечу Жилбека и Жамал, всячески старался приободрить всех, кто видел эту встречу…

Оказалось, что эшелону с семьями командиров не суждено было добраться до Казахстана. Несмотря на знаки Красного Креста на вагонах, фашистские стервятники разбомбили эшелон возле Барановичей. Пятеро оставшихся в живых женщин, в том числе и беременная Жамал, пошли скитаться по деревням, искать пристанища у добрых людей.

Чего только не насмотрелась, чего только не натерпелась Жамал за эти месяцы!..

В землянке тишина. Партизаны спят. Жилбек сидит в задумчивости, спиной к горящей печурке. Сырые сосновые полешки звонко трещат. Приятно в морозную ночь сидеть у огня, на душе у Жилбека неспокойно.

Рядом с ним дремлет Жамал, а ему самому не спится. Как он надеялся, что Жамал добралась до Павлодара, живет в родном доме, в тепле! Пусть и там не сладко сейчас, всюду рука войны, но там нет смертельной опасности, не грохочут снаряды и бомбы, там не рыщут днем и ночью карательные отряды.

Жилбек через плечо смотрит на огонь. Языки пламени пляшут, то увеличиваясь, то уменьшаясь, то светлея до лимонного накала, то багровея. Глядя на огонь, легче думать, легче представлять свое прошлое и настоящее, перед глазами проходят знакомые живые картины.

Раньше Жилбек не боялся за себя, был спокоен, волновался только за судьбу своих подчиненных, своих боевых товарищей. А сейчас он впервые подумал о том, что встреча с Жамал внесла много забот и беспокойства в его партизанскую жизнь. Он стал суетлив, без меры задумчив, всего опасался. Он боялся за свою Жамал, плохо спал по ночам, беспокоился, что вот-вот нагрянут каратели и придется уходить дальше, в непереносимую стужу.