Бессмертные карлики - Эрве Рихтер-Фрих

Дон Хосе с удивлением посмотрел на сына.

— Что ты говоришь, Мануэль? Она, наверное, спятила.

— Наоборот. Она слишком умна. Я уж чувствую, что она видит меня насквозь. Я даже не удивлюсь, если она подозревает кое-что…

— Невозможно. Сен-Клэр взял с собою дубликат завещания.

— А если теперь вдруг найдут его тело?

Самоуверенная улыбка сморщила губы дона Хосе.

— Ты, значит, мало знаешь девственные леса Амазонки и утесы Кордильер, мой мальчик. Там пожирается все. Даже природа в этой местности обладает аппетитом.

— Но его спутники?

— Трое из них умерли прежде, чем Сен-Клэр достигнул границы Перу, а после этого никто ничего не слыхал о нем. Это было больше года тому назад.

— Не находишь ли ты, что мы поступаем не очень правильно с молодою девицею?

Дон Хосе зорко взглянул на сына.

— Это ты довел меня до этого, — сказал он холодно. — Ты должен помнить, что твои безумные спекуляции заставили меня искать необходимый выход. Состояние Сен-Клэра спасло нас от разорения и скандала. И если маленькая Инеса так высоко задирает нос, что отказывается от такого мужа, как ты, то она не заслуживает участия. К тому же у нее есть еще чековая книжка на тысячу фунтов, лежащих в Лондонском Банке.

— Это выудить ты не мог? — спросил сын.

— Тебе нечего смеяться надо мною, Мануэль. Но я не желаю по твоей милости унизиться до открытого грабежа.

— А вилла?

Старый юрист нахмурил брови. Его глава загорелись злобно, словно угли.

— Она будет продана, — сказал он отрывисто.

— А почему?

— Потому, что мои книги показывают, что Раймон Сен-Клэр должен мне слишком много денег, и я не могу покрыть его долг иначе, как продажею бунгало.

Мануэль расхохотался, как безумный.

— Ты — сущий черт!

— Я — то, чем мне пришлось стать из-за тебя.

Дон Хосе, по-видимому, хотел разъяснить эту замечательную точку зрения, когда позвонил телефон.

Отец и сын испуганно посмотрели друг на друга. Телефон — инструмент своеобразный. Он обладает иногда способностью потрясать неспокойную совесть. После короткой паузы дон Хосе схватил трубку. Его рука дрожала.

Через несколько минут он повесил трубку на место.

— Что это было? — спросил Мануэль.

— Ничего особенного, — ответил отец с мрачным взглядом. — Это Ла Фуэнте на «Комерсио». Он спрашивал, не слыхали ли мы чего-нибудь нового о Сен-Клэре. Какой-то иностранец, по его словам, желает получить сведения о нем и о его дочери.

— Быть может, родственник?

— Кто знает?

— Мне кажется, что ты за последнее время немного нервничаешь.

Дон Хосе проворчал что-то. Затем вытащил большой шелковый носовой платок и вытер им пот со лба

8. НЕГР-БОКСЕР

Перуанская столица Лима является живописным типом старо-испанского города.

Поистине достойно удивления, что несколько капель кастильянской крови в жилах местного населения могли сообщить городу своеобразный оттенок, которого, впрочем, достаточно, чтобы придать современному городу и свой собственный характер и настроение.

Так обстоит дело в Лиме. Современная «бизнес-культура» ни в каком отношении не получила перевеса в этом городе, корни которого глубоко нисходят к тому времени, когда испанские авантюристы узурпировали могущественное царство инков.

Ни в одном городе Перу история так тесно не связана с испанским завоеванием. Памятником его служит римская католическая церковь, которая, подобно старинной крепости, все еще медлит сдаваться в Южной Америке. Те, что хотят ознакомиться ближе с историей гордых и умных инков, наложивших некогда свою печать на эту страну, должны прежде всего отправиться в Лиму, чтобы там найти прочную базу для своих исследований…

Лима, впрочем, построена по образцу всех испанских городов с большой центральной Plaza.[13] Одну сторону этой площади занимает собор, а на другой находится национальный дворец, то есть правительственные здания. Остальное пространство предоставлено фешенебельным клубам и лучшим магазинам.

Более современен огромный парк, со знаменитым Поско, — лимскими Елисейскими полями, — где стоит памятник Христофору Колумбу.

Йунас Фьельд бесцельно бродил по сверкающему городу и наслаждался строгой, великолепной гордостью испанцев и веселой, экспансивной улыбкой испанок.

Ему случилось пройти мимо редакции «Комерсио», оказавшейся громадным, величественным дворцом. Он знал, что эта богатая газета была для Перу тем же, чем была некогда газета «Таймс» для Англии. В свое время, много лет тому назад, она была рупором боровшихся за освобождение черных невольников, — а теперь это был лишь орган крупной буржуазии и биржевиков.

После долгого странствования в этом современном лабиринте прессы, Фьельд наконец нашел частную контору Ла Фуэнте. Маленький редактор принял его словно старого друга. Он отложил в сторону свою работу, засыпал Фьельда всевозможными сведениями и советами и в конце концов пригласил его отобедать с ним во французском клубе.

— Там вы, наверное, встретите адвоката Мартинеса, — сказал он ему. Он был ближайшим другом Сен-Клэра и, конечно, может оказаться чрезвычайно полезным для вас. Я вчера звонил ему по телефону, но он, оказывается, не имеет никаких новых известий о судьбе Сен-Клэра. Для меня не может быть сомнений, что он погиб в горах.

После минутного раздумья, Фьельд принял это дружелюбное приглашение. Встретиться с Мартинесом как будто совершенно случайно — как раз входило в его намерения. Он еще не совсем ясно отдавал себе отчет в том, как он примется за все это дело. Единственное, что он знал твердо, это то, что нечего спешить с сообщением находящихся в его руках документов о последних минутах Сен-Клэра. Какое-то инстинктивное чувство, что тут что-то неладное, удерживало его. После разговора с Ла Фуэнте в нем смутно возникло убеждение, что в трагедии Раймона Сен-Клэра было два акта. Первый завершился в огромной травяной пустыне Мату-Гросу, второй только что развертывается здесь, в столице Перу.

И таким образом газете «Комерсио» не пришлось напечатать на следующий день касающиеся Сен-Клэра сенсационные новости, которые Фьельд привез с собой в Лиму. И завещание профессора осталось лежать нетронутое и неиспользованное в самом недоступном кармане норвежца.

Следующие дни Фьельд провел на улицах и в ресторанах, где оживленно пульсировала народная жизнь. Он в полной мере наслаждался этим своеобразным чувством, знакомым каждому путешественнику по призванию: наблюдать в новом для него народе многообразные проявления темперамента, брызжущего ему навстречу в свете и в тени. Все здесь говорило на новом для него языке: все, от старых домов, в которых еще сидели пули последней революции, до новых дворцов, дерзко и самоуверенно возвышавшихся над красивыми развалинами старинного города Франсиско Писарро.