Ржаной хлеб - Александр Мартынов

— Не учи ученого, — хмыкнул Георгий, выходя вслед за дружком.

Углядев за спиной мужа баяниста, Зинка завизжала:

— Ва-ай! Разве не видишь, длинноногая цапля, я почти полуголая. — Она выхватила из-под подушки помятое платье, спряталась за шифоньером.

— Зинка, не бери больно высокие ноты! — остерег Захар.

— Я ничего, да вы вот — как снег на голову! — отозвалась из-за укрытия Зина. — Хоть бы постучали.

— Ну хватит, хватит! Ты не зеркало, чтобы глядеться в тебя. И почему до сих пор на столе ничего нет, гостью не угощаешь?

— Не угощаешь!.. — передразнила, выйдя из-за шифоньера, Зина. — Ты сперва спросил бы, а есть ли у меня чем угощать? Шляешься где-то, словно рыжий бобик, и хлеба не купил.

— Приветик — шляешься! На работе горим, но про хлеб не забыли. — Захар взглянул на притихшего Георгия — тот ошеломленно смотрел на Таню, — скомандовал: — Горка, давай проходи сюда! Что ты у порога стоишь, словно бог Саваоф, а не Георгий Победоносец! Знакомься. Это — Таня, Таня Ландышева, хороший наш друг, вожак колхозной комсомолии. А это, Таня, мой друг Георгий. Проще — Горка, баянист нашего Дома культуры. Такой баянист, каких нет на нашем континенте — классицизм! Гордость художественного коллектива! И безногого заставит плясать, а безголосого — петь, как однажды сказал наш фольклорист Ануфрий Лукич. А эта ведьмовка, — Захар указал на жену, — и без характеристики тебе известна. Наверно, и тебя ни разу без билета в кино не пустила. Но, но, Зинок, не бросайся на меня, словно ласка. Разве не понимаешь шуток? Ты же у меня — Парнас! Накрывай на стол. Мы тут кроме хлеба насущного кое-что еще прихватили. По случаю, приезда Танюши.

Ни сам Захар, как поняла Таня, ни тем более прислушивающиеся к нему Георгий и Зина толком не знали, кто такой Саваоф, что значит — Парнас и классицизм, — Таня только посмеивалась про себя.

Стол быстро накрыли. Захар сел рядом с женой, напротив них — Георгий с Таней.

— Как говаривал один древне-эпический мудрец… — начал, наполнив рюмки, Захар.

— Может быть, не эпический, а греческий, — тихо, не утерпев все же, заметила Таня.

— Это одно и то же, Танюш, — бойко и громко подхватил Захар. — Так вот. Как говаривал тот мудрец, мы встретились с Бахусом…

— Это с кем ты опять встречался? — Зина недобро посмотрела на мужа. — Опять новый дружок? Ох, Танюша, уж эти его дружки — ежедневно новые да другие! А у этого и имя-то не нашенское, бусурманское. Кто такой?

— Не бусурман, не оскорбляй. Бахус, я сказал — Бахус! Еще во времена Тюшти[10] так называли бога вина и веселья, — в этот раз безошибочно растолковал Захар.

— А я уж правда думала новый дружок. Как вечером придет под мухой, — объяснила Зина Тане, — спрашиваю: с кем и где ты наглохтился? Всякий раз нового и называет. То кто-то из Саранска приехал, то из района. А уж если действительно бог, — Зина засмеялась, — тогда и по маленькой не грех.

Все, кроме Тани, выпили; она ни разу в жизни спиртного не пробовала, ей было даже противно разговаривать с теми, от которых разит вином. Мать всегда повторяла: от выпивохи умных слов и добрых дел не жди. На этой почве и с Федей сколько раз приходилось ссориться и потом не встречаться по несколько дней.

Захар, заметив, что Таня только дотронулась до рюмки и отставила ее, шумно запротестовал:

— Э-э-э, Танюша, у нас так не положено! Ты уж не обижай хозяев. Наши обычаи, как на Кавказе. Не выпил у хозяина — обидел его. Когда я служил в армии в Ереване, встретил наших эрзян. Зазвали они меня к себе, угощают и коньяком, и всякими марочными винами. А мне нельзя, я на службе. Знаете, как они разобиделись? За оскорбление сочли. Пришлось, понятно, уважить. Только после пятеро суток просидел на «губе», проще говоря, в армейской кутузке.

— Вот поэтому и я не пью, чтобы не попадать куда не следует, — в шутку, оправдываясь, сказала Таня и налила в стакан ситро.

Захар это заметил. Он настойчиво слил ситро и опять налил вино. Опять все начали уговаривать, хуже того — принялась настаивать и Зина; хмурясь, Таня отпила несколько глотков.

— Это по-нашенски! — похвалил Захар, подавая закуску, Георгий захлопал в ладони.

Все заметнее хмелея, Георгий так же заметно и смелел. Стараясь угодить Тане, — то воды ей нальет, то конфеткой угостит, — он всякий раз оговаривался: «извините, не откажите, пожалуйста». И все порывался рассказать о том, как научился играть на баяне.

Захар, Георгий и Зина хмелели все больше, Тане становилось с ними невмоготу. Иные мысли и заботы владели ею. Завтра пленум райкома комсомола, на нем намечено и ее выступление. О чем ей говорить? Как пройдет выступление? Не ошибиться бы, не спутаться… Вот ей о чем думать и думать, а тут какой-то подвыпивший парень долдонит, как он учился играть на баяне.

В комнате было густо накурено, душно. У Тани с непривычки начала кружиться голова. Никому не сказываясь, она потихоньку вышла на крыльцо.

Не успела сесть на скамейку под березкой, как тут же, хлопнув дверью, рядом на скамейке оказался и настырный этот баянист.

— Ты это поч-чему, Танюша, весь вечер хмурая? — старательно выговаривая, спросил он. — Словно, понимаешь, осенний день?

— Я? Да вроде бы нет.

— Все мол-ча-ла, мол-ча-ла. Словно египетская пир-рамида! Видела ты их? — Георгий, все от того же старания не заикнуться, нетрезво растягивая слова, широко раскинул руки. — Они вот такие.

Таня усмехнулась, чуть отодвинулась.

— Я, значит, на египетскую пирамиду уже похожа? А вы их, кстати, видели, пирамиды эти?

— В журнале, — даже спьяна не соврал Георгий. — Поч-чему, говорю, мол-чала весь вечер?

— Слушала вас.

— И с-со мной сейчас не будешь разговаривать?

— Как видишь, не молчу, разговариваю. Только говорить нам, кажется, не о чем.

Георгий подвинулся ближе, заговорил, еще резче разделяя слова на слоги:

— Как не о ч-чем? М-молодые люди о ч-чем говорят м-меж собой?

— Не знаю.

— К-конечно, о люб-бви…

— О любви так о любви, — засмеялась Таня.

Эти слова показались баянисту многозначительными, он еще больше набрался храбрости.

— Вот с-смотрю на тебя и д-думаю: нап-прасно пропадает в селе т-твоя красота. Нап-прасно.

— Почему же?

— Тебе с твоей кр-расотой надо бы в гор-роде жить. Или хотя бы в нашем райцентре.

— А мне и в селе хорошо. — Таня легко вздохнула. — Хотя, кто знает: может быть, и в городе еще придется пожить. Век долог.

— Тан-нюша, переезжай ж-жить в Атямар. Каяться не б-будешь. Тогда бы к-каждый вечер встречались.

— Когда переезжать? — опять не удержалась от шутки Таня.

Георгий воспринял ответ по-своему, в прямом смысле, поэтому он не стал устанавливать сроки переезда, только обнял Таню.

— Отними руки, — спокойно велела Таня.

— Танюш! 3-знаешь, как я пол-любил тебя? Как увидел — душа в пятки ушла!

Георгий снова обнял ее и поцеловал.

— Руки! — резко повторила Таня и, возмутясь, так двинула баяниста локтем, что тот кубарем полетел со скамьи.

Брезгливо оттерев платком губы, Таня хотела помочь, поверженному ухажеру подняться. На крыльце показались Зина и Захар. Георгий уже был на ногах, отряхивал от пыли брюки, спина белой рубашки почернела.

— Захар, проводи, пожалуйста, Георгия домой, — чуть удерживая смех, попросила Таня. — Он совсем опьянел, как бы по дороге домой не свалился.

— Будет сделано! — сразу же согласился тот, про себя поблагодарив Таню за выручку. — Горка — тронулись!

Тот, покорно повиснув на его руке, с трудом переставляя ноги, пожаловался:

— На самом деле, н-настоящий зверь эта ваша г-гостья! P-разговаривать нельзя.

Черников довел вконец опьяневшего собутыльника до его квартиры и, перейдя улицу, трижды постучал в освещенное окно небольшого деревянного дома. В двери тотчас появилась молодая, в легком халатике женщина.

— Наконец-то, думала уж, и не придешь, — упрекнула она, входя с Захаром в коридор. Поднявшись на носки, она обвила руками его шею. — Чего так долго?

— Не сердись, Дуся, милая, — начал оправдываться Захар. — К моей овце приезжала из села подруга, поневоле пришлось задержаться. Ладно еще, Горка со мной был — вроде его пошел проводить.

— А если бы не выручил Горка, не пришел бы, значит? Так понимать?

— Почему бы не пришел. Пришел бы…

Голос Черникова прозвучал неуверенно, с заминкой. Дуся рассердилась.

— Тряпка ты, не Черников! Отойди от меня!

— Да ты что? Я…

— «Я», «я», — гневно передразнила Дуся. — А кто ты такой? Трус, если не хуже, болтун! Сколько еще будем жить как воры? Выкатывайся отсюда, к своей курочке!

— Дусенька! Да разве я променяю тебя на кого-нибудь? Я, да чтобы тебя оставить? Смотри, если не веришь! — Захар выхватил из кармана спички, чиркнул одну и воткнул ее в ладонь. — Вот, клятва моя!