Ущелье дьявола - Александр Дюма

— Завтра! Во время проповеди? — повторила удивленная Христина. — Слышите, папа, о чем просит г-н Юлиус?

— Я всегда учил тебя молиться за наших гостей, дочь моя, — заметил пастор.

— Теперь я знаю, что буду неуязвим! — подхватил Юлиус. — Но в придачу к молитве Серафима мне не хватает еще талисмана феи.

И он все смотрел на шиповник.

— Право же, — сказал Самуил, — нам давно пора ехать, хотя бы и за этими невинными опасностями. Масса людей ежедневно подвергается разного рода опасностям и избегает их. Наконец, надо принять во внимание и то обстоятельство, что я с тобой. Вероятно, я кажусь Гретхен чертом, а ведь черт может многое сделать для человека. В сущности, какое истинное назначение смертных? Умереть!

— Умереть, — воскликнула Христина. — О! Г-н Юлиус, я непременно помолюсь за вас, хотя я все-таки думаю, что вам не угрожает смертельная опасность.

— Прощайте, прощайте, прощайте, — с нетерпением повторял Самуил, — едем, Юлиус, едем же!

— Прощайте, мой большой друг! — крикнул Лотарио.

— Хочешь дать на память большому другу твой цветок? — спросила мальчика Христина. И она отдала ребенку шиповник.

— Но я не достану до него, — ответил Лотарио, протягивая ручонку.

Тогда Христина взяла ребенка на руки, поднесла его к лошади, и Юлиус взял шиповник.

Но, по всей вероятности, он получил цветок не из рук Лотарио.

— Благодарю, до свидания! — сказал он взволнованным голосом.

И еще раз послав рукой прощальный привет Христине и ее отцу, он пришпорил своего коня и поехал крупной рысью.

Самуил поскакал за ним, а минуту спустя друзья были уже далеко.

Отъехав шагов пятьдесят, Юлиус обернулся и увидел Христину. Она также обернулась и посылала ему последний прощальный привет.

Этот отъезд стал для обоих уже разлукой, и каждый из них сознавал, что он оставлял другому как бы частичку своей души.

Молодые люди быстро проехали четверть мили, но еще не обменялись ни словом друг с другом.

Дорога была очаровательная. По одну сторону тянулись горы и лес, а по другую текла река Неккар, отражая в своих тихих прозрачных струях небесную лазурь. Жара спала, и вечернее солнце обливало розовым светом деревья и кусты.

— Вот чудный вид, — сказал Самуил, замедляя ход своего коня.

— А его приходится менять на шумные улицы и дымные трактиры! — ответил Юлиус. — Никогда я не чувствовал так глубоко, как в эту минуту, что я решительно не гожусь для ваших оргий, для всех ваших ссор и сумятиц. Я рожден для спокойной жизни и для тихих радостей…

— И для Христины! Ты забываешь самое главное! Признайся, что деревню твою олицетворяет сельская девушка? И ты, пожалуй, прав. Девочка эта премиленькая, да и колдунья тоже. Я думаю, как и ты, что недурно понаведаться опять в этот округ. Но из того, что нам попалось такое славное птичье гнездышко, еще не следует, что надо сейчас я раскиснуть. Напротив, с завтрашнего же дня примемся за ученье, а потом будем думать и о воскресенье. Только бы пережить все, а там, бог даст, хватит еще времени и на деревенские идиллии, и на любовь, а пока не надо забывать, что мы мужчины.

Остановившись в Неккарштейнах, выпить бутылку пива я дать отдых коням, они двинулись дальше, и было еще совсем светло, когда они въехали в Гейдельберг.

На всех улицах и во всех окнах гостиниц сновали студенты. Все знакомые кланялись Самуилу и Юлиусу. Самуил, по-видимому, пользовался глубоким уважением: его почтительно приветствовали фуражки всех цветов: и желтые, и зеленые, и красные, и белые.

Но когда он очутился на главной улице, то уважение сменилось восторгом, а въезд его стал окончательным триумфом.

Студенты всех корпораций — и мшистые дома, и простые зяблики, и золотые лисицы, и лошадки (названия разных степеней студенческой иерархии) — высыпали к окнам и к дверям. Махая фуражками и отдавая честь бильярдными киями, все горланили громкими голосами знаменитую песню: «Кто спускается там по холму?», оканчивающуюся нескончаемым «Виваллераллераа»…

На эти овации Самуил отвечал небрежными кивками. Заметив, что весь этот галдеж только усугубляет грусть Юлиуса, он крикнул толпе:

— Молчать! Вы задурили голову моему другу! Довольно, говорят вам! На что мы вам дались? Верблюды мы, что ли, или филистеры, что вы так шумите и беснуетесь? Посторонитесь, а то нам нельзя сойти с коней!

Но толпа не расступалась. Все наперебой хотели принять от Самуила коня и отвести его в конюшню.

Один из студентов, лет тридцати, принадлежавший, по-видимому, к числу почтенной группы старого-дома, если только не мшистого-дома, выбежал из гостиницы, растолкал всех зябликов и простых товарищей, окружавших Самуила, и, делая неимоверные прыжки, закричал:

— Расступитесь! А! Здравствуй, Самуил! Здравствуй, мой благородный senior! Ура! Наконец, ты вернулся, великий человек! — продолжал он. — Ах, какими нам казались длинными и время, и жизнь без тебя! Вот и ты, наконец! Виваллераллера!

— Здравствуй, Трихтер, здравствуй, мой милый, сердечный Фукс, — отозвался Самуил. И, видя слишком шумную радость фукса, добавил: — Хорошо, хорошо, Трихтер! Меня очень трогает твой восторг. Позволь мне только сойти с коня Готово! Пускай Левальд отведет моего коня. Ты что же, дуешься?

— Послушай! — сказал обиженный Трихтер. — Такая честь!

— Да, я знаю, Левальд — только обыкновенный товарищ. Но недурно бывает иногда и королю сделать что-нибудь для простого смертного. Ты же иди с нами, с Юлиусом и со мной, в дом коммерша.

То здание, которое Самуил назвал домом коммерша, было гостиницей Лебедя, главной гостиницей в Гейдельберге, у двери которой он остановился.

— Для кого собралось так много народу? — осведомился Самуил у Трихтера. — Разве меня ждали?

— Нет. Это празднуют начало пасхальных каникул, — отвечал Трихтер — ты как раз приехал вовремя. Идет коммерш фуксов (лисиц).

— Так пойдем туда, — сказал Самуил.

Метрдотель, уже предупрежденный о приезде Самуила, прибежал немедленно. Он гордился таким гостем и заискивал перед ним.

— Ого! Вы порядочно опоздали, — заметил ему Самуил.

— Простите, — оправдывался метрдотель, — но сегодня вечером мы ожидаем его королевское высочество, принца Карла Августа, сына баденского курфюрста. Он отправляется в Штутгарт и проедет через Гейдельберг.

— Ну так мне-то что за дело до этого? Он только принц, а я — король.

Юлиус подошел к Самуилу и шепнул ему:

— Разве присутствие принца может помешать нам сегодня ночью или завтра?

— Я полагаю, наоборот.

— Прекрасно! Значит идем!

И Самуил, Юлиус и Трихтер пошли на этот оглушительный студенческий бал, который Трихтер назвал коммершем фуксов.