Товарищ сержант - Сергей Мацапура

После боя у села Машугина Гора бригада двинулась на юго-запад, к городу Холм. Наступательные бои походили один на другой, как близнецы. Очень тяжело было: мороз, метели, снег по пояс. Тянули орудия по целине, лошади выбивались из сил, падали. Дорог мало, кругом непролазная чаща леса да незамерзающие болота. Фашисты держали оборону в населенных пунктах, перекрывая огнем дороги. В этом было их преимущество.

Выручали нас сибиряки-лыжники. Природные охотники, лесорубы, они хорошо ориентировались в лесных чащобах. Уже тогда, в начале сорок второго года, лыжный батальон 45-й бригады был полностью вооружен автоматами. Обычно, как только фашисты останавливали продвижение бригады у того или другого опорного пункта, лыжники лесами шли в обход. Ударят с тыла — противник вынужден отходить. Дороги, которыми мы наступали, были забиты брошенными автомашинами, фургонами, орудиями.

Запомнился мне бой у речки Таракановки. Был жестокий мороз, крутила метель. Ночью наша батарея вышла к маленькой деревушке. Завели свое орудие во двор, разобрали частично бревенчатый забор, сделали в нем как бы амбразуру для сорокапятки. От забора вниз, к замерзшей реке, спускается огород. Где-то на той стороне, в деревне Таракановке, противник.

К рассвету ветер стих, открылся вид на деревню Таракановку. Ее избы раскинулись за речкой, на крутом лесистом взгорье. Через деревню, параллельно реке и фронту нашей батареи, проходит большак. Расстояние до деревни — метров триста. Тишина там мертвая, даже печные трубы не дымят… Обзор у нас ограниченный — мелколесье загораживает ближние избы и заборы Таракановки, не позволяет видеть, что делается в глубине деревни. Комбат рассказал, что наш сосед — 75-я морская бригада — будет наступать на Таракановку вдоль большака. По сведениям разведки, противник имеет танки. Надо подготовиться к отражению возможных танковых контратак.

Бой начался атакой морских пехотинцев, двинувшихся на Таракановку по противоположной стороне реки. Фашисты встретили их жесточайшим орудийно-пулеметным огнем. Слышны выстрелы и немецких танковых пушек, гул моторов, а танков не видно. Они маневрировали, на улицах деревни, и поэтому оказать сколько-нибудь существенную поддержку пехоте мы не могли. Подавили одну пулеметную точку, но она — капля в море огня, обрушившегося на батальоны 75-й морской бригады.

Понеся потери, морские пехотинцы отошли на исходные позиции. А фашисты тотчас попытались развить успех. Несколько танков выскочили из Таракановки и, ведя огонь на ходу, устремились вдоль дороги, по опушке ельника. Они шли вдоль фронта батареи, подставляя нам борта. Когда первый танк оказался в моем секторе обстрела, я подал команду (я был тогда уже командиром расчета). Открыли огонь и другие орудия батареи. Два танка подбили, остальные повернули в деревню. Оттуда они из-за домов открыли огонь по нашему расположению и сразу вывели из строя четвертое орудие и его расчет.

На войне потери неизбежны. Однако на этом случае я остановлюсь потому, что он показателен в том смысле, как надо и как не надо выбирать огневую позицию на дальностях прямого выстрела, на прямой наводке. Мы всегда стремились ставить орудие так, чтобы поблизости не было хорошо наблюдаемых противником ориентиров, чтобы огневая позиция растворялась в окружающем ландшафте.

Так было и в бою под Таракановкой. Три орудия батареи хорошо замаскированы: наше — среди изб деревушки, второе и третье — правее, в поле. А еще дальше стояла высотка с орудийным дзотом, построенным, видимо, еще осенью сорок первого года. Дзот тоже хорошо замаскирован, но расчет четвертого орудия, расположившись в нем со своей пушкой, не учел одного обстоятельства: еще сутки назад дзот находился в расположении фашистов и был отлично им известен. Когда четвертое орудие открыло огонь по танкам, первым же ответным выстрелом противник поразил дзот. Снаряд попал в амбразуру, вывел из строя орудие. Командир орудия и наводчик были тяжело ранены, заряжающий контужен.

В последующие дни наступления 45-ю бригаду то и дело перебрасывали с участка на участок. Противник оказывал все более упорное сопротивление, линия фронта стабилизировалась, начались вязкие, изнурительные бои, которые принято называть боями местного значения.

Мы занимали оборону южнее города Холм. Усиленно действовали разведчики-лыжники. Противник редко производил разведку небольшими группами. Обычно он направлял к нам в тыл целые подразделения — не менее взвода. Не знаю причин такого метода войсковой разведки, но так было. И не только в начале войны. Конечно, это мои личные впечатления. Возможно, на других участках фронта было по-иному.

Как-то одна такая группа фашистских лыжников, человек тридцать, вышла на рассвете прямо к нашим огневым позициям. Первым их заметил часовой — красноармеец Калугин из расчета второго орудия. Это был степенный, молчаливый сибиряк лет сорока. Он оповестил нас условным сигналом, мы подпустили отряд лыжников вплотную, встретили плотным ружейно-пулеметным огнем (в батарее было четыре ручных пулемета). Уйти удалось немногим гитлеровцам.

Февраль перевалил на вторую половину, а морозы все держались, снег все валил и валил. В снабжении продовольствием и фуражом начались длительные перебои. Особенно страдал конский состав батареи. Больно было смотреть на отощавших лошадей, едва тянущих легкую сорокапятку. Надо что-то срочно предпринимать, иначе батарея лишится тяги. Разведчики подсказали выход. За нейтральной полосой, в расположении противника, они обнаружили два стога: один стог — сено, другой — необмолоченная, в снопах, пшеница. Проехать туда с подводами трудно, но можно — через лес, по чащобе, где нет боевого охранения противника.

Меня вызвал комбат, ввел в обстановку. Подбирай, говорит, людей — надо добыть фураж. Подобрал я девять самых боевых батарейцев, снарядили три санные подводы, в каждую поставили по ручному пулемету. Вооружились гранатами и трофейными автоматами, одели маскхалаты. С заданием справились. В первую ночь сделали два рейса за сеном, на вторую ночь взялись за пшеницу. Тут было потруднее. Стог стоял близ глубокой ложбины, через нее с подводой не проберешься. Пришлось таскать снопы к подводам на себе. Но и эта ночь во вражьем тылу прошла для нас благополучно, без единого выстрела.

Разведчики говорили, что сено есть еще и в клуне, которая ближе к деревне, занятой фашистами. На третью ночь поехали туда. Ребята мои совсем вошли во вкус, шутят: дескать, покончим с сеном, займемся вывозом фрицев. А меня мучает предчувствие беды. Не знаю, почему те две ночи я был спокоен, а тут стали сомнения одолевать. Больно все гладко у нас выходит. Представил себя на месте противника. Вечером видит он издали стог в поле, утром лишь ошметки сена. На другую ночь изчезает еще один стог. Есть ведь повод фашистам насторожиться?