Легенда о Травкине - Анатолий Азольский

В скором времени Травкин повстречается с Валентином Воронцовым. Пройдут годы, развяжет язык Владимир Михайлович Родин и даст свое объяснение тому, что называл он агрессивной дуростью таланта. Произведя генеалогические изыскания, Родин заявит, что виной всему — девичья любознательность бабки Воронцова (по материнской линии), курсистки, в годы Первой мировой войны застрявшей в Швейцарии и подружившейся с русскими социал-демократами. Один из них бабке приглянулся, его она подкармливала, ссужала мелочишкой. В пивных и публичных библиотеках бабка, немалым состоянием обладавшая, пропиталась духом социал-демократии и встала на платформу Советской власти задолго до того дня, когда на этой самой платформе к купеческому особняку подкатили матросы с винтовками — обобществлять имущество способом экспроприации. Верховодила матросами личность с маузером, курсистка опознала в личности чахоточного эмигранта, того самого, которого подкармливала. Революция пошла ему на пользу, он окреп не столько морально, сколько физически, через два вечера шмякнул на стол селедку: «Маня, разделывай, пришла пора свадьбу крутить!..» Дочери своей курсистка передала все, что знала и умела, вплоть до симпатий к вооруженным мужчинам (Родин особо подчеркивал эту наследственную черту), и дочь выскочила замуж за рядового милиционера с наганом на боку. Семья жила бедно, погремушку для дитяти не на что было купить, и орошавший пеленки Валенька, будущий Валентин Александрович Воронцов, мать подзывал трелью милицейского свистка. Заснет, а над ухом три голоса: из черного зева радиорепродуктора сообщения о разгуле фашизма в Европе, отец матерно гвоздит мировую буржуазию, из-за происков которой кривая преступности не падает, а тянется вверх, а мать обрывает его на чистейшем английском языке, требуя говорить потише, начиная с участковым занятия, предусмотренные, кстати, руководством московского уголовного розыска. Три речевых потока вливались в розовые ушки младенца, гипнопедическим путем усваивались им, в результате чего первыми словами его были не «ма-ма», не «ба-ба», а «Смерть мировой буржуазии!» — на английском языке с оксфордским выговором, и боевой клич карапуза дополнялся не по-детски свирепым предупреждением: «Первый выстрел в воздух! Остальные...» Куда будут направлены последующие выстрелы — на это не хватило ни дыхания у младенца, ни умения выговаривать много слов подряд с конвойно-вологодским произношением.

9

В декабре загрохотали по полигону солдатские сапоги, в накаленных проводах понеслось одно и то же слово: «Травкина!.. Травкина!..» Вадима Алексеевича нашли на площадке 48-А, сунули в вертолет, доставили на 4-ю, подвели к московской трубке. Травкин слушал, не вынимая изо рта сигареты. ЧП! Грандиозное ЧП в Кап-Яре, на полигоне у Каспия! Вдруг не пошла партия серийных «Бугов», срочно командируйте опытных настройщиков, сдававших первые экземпляры станций этого типа! Срочно! Немедленно!

Громыхавшие в трубке угрозы и сквозившие в ней страхи на Травкина не подействовали. Уж он-то знал, что таких ЧП — три маленьких в году и одно побольше в конце года. План, надо давать план — и бывало, опытные начальники намеренно драматизировали положение в декабре, искусственно создавали авралы и штурмы, чтоб благополучным завершением годового задания прослыть умными организаторами производства.

Вадим Алексеевич отобрал десять инженеров, довез эту команду до самолета, помахал меховой рукавицей и занялся своими делами, без суеты, как всегда. Под актами и протоколами опытных экземпляров стояла и его подпись, это обязывало, поэтому и прислушивался к новостям. Доходившие из Кап-Яра вести новизной не поражали. Морозы там жуткие из года в год, но в этом декабре ртутные столбики опустились так низко, что им не верили. Птицы падали в снег, как камни, сложив крылья.

Вдруг разнеслось: не только двадцать «Бугов» на Кап-Яре срывались в генерацию, но и полсотни других станций. Какой-то массовый машинный психоз обуял полигон. Вновь топот сапог, Травкин успел захватить с собой Каргина, обоих посадили в Ил. Был закатный час, со снижающегося самолета открывалась картина поразительной красоты: дымы жилищ — в полном безветрии — величавыми колоннами подпирали небо. С земли передали: температура — минус пятьдесят пять. С самолета на вертолет — и уже в темноте приземлились на той площадке, откуда пошла электронная эпидемия. Бегом достигли гостиницы, навалились на примерзшую дверь. Встретили их ревом: дверь закрывай, дверь, береги тепло!.. По коридору, мерзлому и продутому, ходили в наброшенных куртках, в комнатах яростно гудели печки. Все койки заняты, но Каргин нашел кого-то из Великого Братства, и два лежачих места нашлось. Он же оббегал все комнаты и доложил: дела плохи, все десять травкинцев — на другой площадке, помощи ждать неоткуда, транспорт на полигоне в бездействии, моторы не заводятся, заглох и движок, питающий «Буги», что в трех километрах отсюда, уже второй день никто из гостиницы не выходит — из-за мороза и полного непонимания, что происходит со станциями, все варианты опробованы, в угловой комнате заседает с утра экстренно собранная комиссия, представители НИИ и завода, что они решат — никому не известно, пока же все занимаются чем кому хочется. С толку сбила всех телефонограмма: загенерировали два «Буга», принятых в ноябре и отправленных в теплый закавказский военный округ. Значит, не мороз виною. Но что тогда?

— Ясно, — сказал Травкин. Он уже бывал в таких переделках.

В угловой комнате все заседали. Какой-то напившийся субъект ходил из комнаты в комнату с изъявлениями дружбы, и все мягко отстраняли его от себя, как не в меру расшалившегося котенка. Женщина бродила по коридору, спрашивая всех, как попасть ей в гостиницу, где живут женщины. Появилась она чуть раньше Травкина и Лени, была в унтах, ватных брюках и куртке, из-под ушанки выбивались чудесные волосы. Никому не хотелось в шестидесятиградусный мороз показывать ей дорогу, и отвечали, что ближе к ночи «все рассосется».

Вдруг из угловой комнаты вышел высокий парень в свитере с оленями. Открывая одну дверь за другой, он звал всех в красный уголок на внеочередное собрание. Решительный, длиннорукий и очень сильный, парень этот схватил пьяного за шею, приподнял и вышвырнул на мороз. Потребовал у женщины документы, услышал, что документов нет, и технически грамотно решил проблему и с документами, и с ночевкой: от бачка с питьевой водой, опечатанного и на замке, оторвал кружку с цепью и приковал женщину к бачку. Утром, сказал он ей, запросим штаб. Приволок с мороза окоченевшего пьянчугу. Все, что делал парень, возражений ни у кого не вызывало. «Воронцов, наш, из 8-го отдела...» — сообщил Травкину Леня.

Все собрались в красном уголке. Здесь было теплей, чем в коридоре.

— Обойдемся без президиума, — начал Воронцов. — Положение тревожное. Завтра — 26 декабря, а не сдан ни один «Буг». Военные — в панике. А эти толкачи с завода и разработчики — в полной прострации, все ждут указаний. Пока же известно, что, кроме денег, им ничего не обещано. Премиальный фонд — по пять окладов, как минимум. Что я предлагаю? Я предлагаю следующее: завтра пешком (автобусов не будет) добраться до станции. Что движок включу — это гарантирую. Кое-какие идеи у меня есть. Время не терпит. Не скрою: морозы не ослабнут, прогноз обещает повышение температуры только через два дня. Кто со мной — прошу поднять руки.

Молчали. В коридоре скребся отошедший пьянчуга. Ни одной поднятой руки.

— Понимаю — мороз... Но у меня с собой спирт, десять литров. Не замерзнем.

Всплеснулось оживление — и вновь гладь тишины. Все молчали и думали. Предугадав, что будет надумано, Воронцов прибег к последнему, видимо, доводу. Поднял над головой тонкий продолговатый предмет.

— Авторучка. Ленинградская. «Союз»... Дешева, проста, нормально пишет и вполне сносно выглядит. Все видите? — вкрадчиво спросил он и так же вкрадчиво продолжал: — Две недели назад, перед полигоном, в одном московском ресторане я познакомился с молодым американцем. Ему у нас все не то и все не так. По-английски — это он мне говорит, по-английски же, — не с кем поговорить, рестораны ночью не работают, в бар для прессы пустили только по рекомендации. В борьбе за мир, кстати, принимает участие, войны не хочет и в знак дружбы хотел мне подарить «паркер», авторучку, от которой я отказался. Тогда-то и вспыхнула в нем идея: научить русских делать авторучки самим. Так вот, эта скотина раскрутила «паркер» и на бумажной салфетке набросала чертеж — основные детали авторучки, схему действия, примерную технологию, — причем американец чертил с о в е т с к о й авторучкой!.. Вам это понятно?.. (Все напряженно слушали.) И мне, с ним говорившему на английском языке, пожаловался на русских: ни один из них, мол, не сможет выйти из состояния варварства и выучить язык Америки... Теперь-то вы поняли? Этот самовлюбленный тип — не исключение, все американцы в той или иной степени заражены этой спесью. Товарищи, покажем чванливой Америке нашу силу, наше могущество, наши ракеты и наши станции наведения, в том числе и «Буги»... Друзья! Я призываю всех с утра возобновить настройку «Бугов»!