Тенеграф - Кшиштоф Пискорский

Девушка фыркнула. Кинулась на него с уколом быстрым, словно движение глаза. Он понял, отчего она была столь уверена в себе.

Без сдерживающих ее с обеих сторон головорезов она сделалась куда опасней. Была ловкой и гибкой. Чуть присогнув колени, широко расставив ноги, она наносила яростные уколы, словно разъяренная кобра. При этом выбрасывала вперед тело в агрессивных выпадах, характерных для восточной школы мастера Ангела Виджианеджо. И’Барратора мог представить, что в своих землях она могла быть лучшей – первая шпага какой-нибудь приморской страны. Но, как и многие провинциальные фехтовальщики, ежегодно прибывающие на соревнования за подвязку королевы, она просчиталась, приплыв в Сериву. Потому что здесь слишком много парней приучалось к шпаге уже с того момента, как они начинали ходить.

Они скрестили клинки, разошлись, звеня рапирами, снова сошлись. И’Барратора поднажал всем весом, так что ей пришлось отступить. Они поменялись местами, и тогда Кальхира выругалась, поскольку поняла уже, что именно происходит. Противник ее не имел намерения сражаться, хотел лишь сменить позицию, совершить удачную рокировку, после которой он встал над поднимающимся с земли купцом.

Не спуская с девушки глаз, фехтовальщик воткнул дагу по самый эфес в середину загривка Реальто Аркузона.

Он даже не взглянул вниз, когда богатый и влиятельный купец из Серивы, трапезничавший за одним столом с грандами двух родов, взвизгнул, свернулся в клубок, выплюнул изо рта темную кровь и помер. Поскольку я всегда находил своеобразное удовлетворение в цифрах, скажу вам, что Аркузон был тридцать девятым человеком, погибшим от руки И’Барраторы.

– Убийца, – прошипела девушка.

– И кто бы говорил?

– В спину? Лежащего? Так вы сражаетесь в Сериве?

– Лучше заманить человека в ловушку и напасть втроем?

– Мерзавец.

– Послушай меня. Аркузон мертв, а значит, тебе он не заплатит. У нас говорят, что смерть работодателя разрывает контракт. История окончена. Уходи.

Он очень хотел, чтобы Кальхира поняла. Он так сильно хотел избежать боя, что отказался даже от планов допросить Аркузона. Однако было у него неприятное впечатление, что та самая гордыня, которая подталкивала девушку, чтобы ухватиться за рапиру в мире, где властвуют мужчины, чтобы скрещивать клинки с пиратами и профессиональными убийцами, станет и причиной ее погибели.

– Аркузон был прав. Ты словно бешеный пес. Мог сбежать, но захотел лизать кровь.

– Ты за кровью приплыла в самую Сериву. Еще можешь отступить. Это не игры. Если мы начнем – один из нас погибнет.

– Я не знала, что прославленный Арахон Каранза Мартинез И’Грената И’Барратора столь труслив.

Он так и не сумел ударить первым. Хотел сохранить надежду на мирный конец до последнего момента. Это Кальхира бросилась на него с яростью.

Была ловкой и быстрой, знала шаги и удары, но он тренировался всю жизнь. Движения его были экономными, но стремительными и сильными. Благодаря длине рук и массивной военной рапире доставал он чуть дальше. На три ее удара наносил один, но куда более опасный. Уже при первом обмене уколами он почти прошил ее навылет.

Улыбка быстро исчезла с лица девушки, уступая место мрачной обреченности. Вероятно, она никогда не сражалась с таким противником. И’Барратора был адептом Магического Круга – старой серивской школы фехтования. Его первый учитель, одноглазый портонец, который тренировал его давным-давно в поместье, называемом Саранха, был учеником создателя оной школы, мастера Каррантиды.

Арахон на всю жизнь запомнил две страницы, густо испещренные линиями и черными абрисами ступней – эту схему портонец вбивал ему в голову два года. Своим ученикам И’Барратора рисовал их по памяти.

Если, услышав «магический круг», вы думаете о заклинаниях, чародействах, порошках из ручек младенца – вы ошибаетесь. Магический Круг с колдовством имел столько же общего, сколько Укол Королевы с Гонзагой IV, королевой-матерью. Была это техника, порожденная соединением геометрии и фехтования. Каждая ситуация между сражающимися заключалась в многоугольник, испещренный диагоналями, а вернее, в два многоугольника, которые можно было нарисовать вокруг обоих фехтмайстеров. Размер и количество линий зависели от длины рук, от оружия сражающихся и от того, какая рука была главной, а в какой – держали они дагу. И как в геометрии все можно описать линиями, так и на каждое положение рук, ног и оружия, которое мог принять противник в своем кругу, существовала хорошая контратака.

Когда один из сражающихся принимал какую-нибудь позицию, ставя ногу туда, где на листках были черные абрисы, и держа оружие вдоль одной из линий, тогда часть круга противника делалась потенциально опасной. Или наоборот, трудной для контратаки. Хороший мастер Круга видел все это, рисовал в голове поля поражения, линии возможных ударов, положения стоп, а потом ударял, но лишь когда и вправду получал такой шанс. Например, когда ноги противника находились в позиции, которая давала возможность безопасного приближения под определенным углом. Или когда оружие атакующего пересекалось с линией, на которой парировать удар, идущий в определенном направлении, было бы сложно.

Искусство Магического Круга состоит в моментальном подборе наилучшего контрдействия на то, что делает противник. Однако это требует памяти столь совершенной, воображения столь богатого, мысли столь быстрой, что лишь немногие из фехтовальщиков в Сериве в полной мере его понимали и умели им пользоваться. К тому же, плохо выученная, техника эта была куда опасней для фехтовальщика, ею пользующегося, нежели для его врагов.

Теперь, не спуская взгляда не только с клинка, но и со стоп, бедер и колен противника, Арахон молниеносно отвечал ударами. Девушке казалось, что этот человек каким-то необычным образом предвидит будущее. Прежде чем она развертывала до конца свою атаку, И’Барратора уже готов был ответить. Несколько раз она едва успела парировать, ее гарда легко подрагивала.

Но И’Барратора тоже был пойман врасплох ее техникой боя. Каждый раз, когда он полагал, что девушка отступит, внутри ее тела словно взводилась таинственная пружина, благодаря которой, независимо от того, сколь сильно он прижимал ее серией атак, Кальхира сразу же отвечала еще сильнее.

Они обменивались ударами долго, молча, стуча по доскам каблуками, поднимая облачка пыли.

Уголком глаза мужчина видел разложенные на стеллажах стопки материи. Будь девушка обычным головорезом, он начал бы водить ее вокруг, ища случая, чтобы что-нибудь сбросить на нее, выбить ее из ритма и заколоть точным ударом. Но это уже не был бой с тремя противниками. Это был поединок с кем-то, чье имя было ему известно, – а поединки управлялись несколько иными правилами, даже если на этот раз единственным свидетелем был вытаращивший мертвые глаза Аркузон.

И’Барратора старался сосредоточиться только на бое, но между взблесками длинных клинков он видел и лицо девушки. Знал, что встреться они при других обстоятельствах, наверняка сделались бы они друзьями, а то и любовниками. Видение этого почти гипнотизировало его. Он ведь мог попытаться разоружить противницу. Или оглушить ее, неопасно ранить, подарить ей жизнь, сделаться ее проводником по Сериве.

Эта возможность искушала его до того самого момента, когда они ударили одновременно, а его рапира в последний миг проскользнула над ее клинком и воткнулась в ее левый глаз, углубившись в серые пласты мозга.

Когда она упала на землю, И’Барратора понял, что совершил смертельную ошибку.

Он слишком сосредоточился на схватке и собственных мыслях, забыв о пятне света, которое оказалось слишком близко. И о собственной тени, которая на этом пятне виднелась. Кальхира соскользнула именно туда, испустив последний вздох. И’Барратора отскочил как ошпаренный, но на короткий момент, прежде чем свет перед ее глазами угас, они соединились.

Это было как вспышка пороха. На единственный миг его прошила боль в левой глазнице – и сверкнули воспоминания: ряды лиц, крепость на исхлестанной ветрами скале, резкая зелень джунглей, странное, зловещее лицо ибрийской шаманки, предательство, печаль, уязвленная гордость и голоса, сотни голосов; слова из всей жизни, из дюжины жизней пролетали у него в голове, а большинство были на языке, который он уже почти научился понимать, – когда все вдруг завершилось.

Кавалер И’Барратора покачнулся.

Сразу после этого он повернул голову, чтобы не смотреть на девушку. Пославши в могилу множество людей, он знал, что лучше уж странное ощущение пустоты, отсутствие определенности, которое всегда на него опускалось, когда он оставлял за собой трупы, не уделив им даже секунды своего внимания, чем вид мертвых лиц, которые прилипали к векам столь сильно, что смыть их не могли ни винные наводнения, ни самый глубокий сон.

Как лицо Ариего, которого он убил прошлой ночью.