«…Явись, осуществись, Россия!» Андрей Белый в поисках будущего - Марина Самарина

Поначалу Дарьяльскому кажется, что Заря – это Катя. Вот почему в те моменты, когда герой чувствует нависшую над ним опасность, он мысленно обращается к невесте: когда «души его запросила рябая баба», «затвердил он, вызывая в душе образ Кати: «Хорошая невеста, добрая моя невеста!» (39); когда заблудился в лесу, снова просил помощи у нее: «Катя, спаси, – уже не далеко до Гуголева…» (120). Он насильно вызывает в душе образ Кати, повторяет про себя, что любит её, потому что для него это – молитва, заговор от бесов: «Знаю, что только ты, Катя, моя жизнь, и да воскреснет бог» (117); «Катя, родная: люблю тебя…» (119); «Катя, родная: только тебя я, Катя, люблю – тебя!» (120); «Спи же спокойно, милая Катя: никогда душа моя, Катя, не забудет тебя…» (122).

Однако, встретив «упорный взгляд рябой бабы» Матрёны в целебеевском храме, он начинает сомневаться в том, что «тайна его раскрывается в Кате». А появление Матрёны на следующий день в Гуголеве совершенно убеждает его, что «Катя – не та заря… Ту можно встретить; но лик её обезобразит земля; вдруг перед ним уже стоял образ вчерашней бабы: т а, пожалуй, была бы его зарей» (179).

Получается, что Дарьяльский теряет веру в Катю именно потому, что она хороша собой, и выбирает Матрёну из-за её неказистости[57]. Об этом подробно сказано в главке «Матрёна». Дарьяльскому начинает казаться, что заря не может воплощаться в красавице, что ему, как сказочному герою, надо отыскать похищенную «злым оком, Россию ненавидящим», невесту, чья внешность колдовским образом обезображена, узнать её сердцем, душой, выбрать её, выдержав искушение красотой других женщин, тоже, возможно, колдовской, ненастоящей. Но это фантазия, отраженный образ, который противоположен реальности: на деле, наоборот, именно заколдованность придает притягательность Матрёне, которая без чар Кудеярова «была как звериха».

Средства, при помощи которых созданы образы героинь, дают возможность связать каждую из них с определенной стихией, а также определить архетипическую принадлежность и даже астрологический знак[58] Матрёны и Кати.

Так, неоднократно возникающий в описаниях Матрёны мотив моря (213, 224 и мн. др.) позволяет считать её образ олицетворением водной стихии, тех изначальных хаотических вод, той первозданной пучины, в которой, по мифологии, зародилась жизнь. Ориентация писателя на мифологический образ великой матери-прародительницы проявилась в имени героини и в возложенной на нее миссии стать матерью царя-голубя. Той же цели служат многократные упоминания о её «красном, белыми яблоками платке»: яблоки считаются атрибутами плодородия и бессмертия. Матрёна в романе не обладает индивидуальными чертами, это лишь пол, а он бессознателен, что опять-таки напоминает о праматери жизни – воплощении «безликого пассивного начала, задача которого —…не препятствовать раскрытию того, что должно быть явлено даже вне зависимости от её воли»[59].

Все названные черты принадлежат архетипу Нептуна – планеты, управляющей астрологическим знаком Рыб. Это существенно, потому что Рыбы – знак, в котором сильно влияние Венеры – планеты, восходящей на заре и потому символизирующей зарю.

Образ Кати создан с опорой на архетип Вулкана, покровителя знака Весов. Это стихия воздуха, т. е. мысли.

К мифологеме Вулкана относят идею рая, одно из названий которого, «парадиз», переводится как «отовсюду отгороженное место». Такова в изображении Белого усадьба, в которой живет Катя, – окруженное вековыми дубами и обнесенное высокой решеткой Гуголево. Большинству мифологических героев, принадлежащих к архетипу Вулкана, свойственно стремление к красоте, гармонии, миру – и Катя живет в окружении красивых вещей, стремится примирить бабку и Петра.

Весы – знак равновесия и творчества. Оба понятия в романе использованы для характеристики Кати: «Такая была Катя всегда: если глядит, то, как будто, и не глядит, а слышит – не слышит; а уж если она что знает, то вовсе как будто не знает она ничего: ровная – и всегда тихая, с улыбкой…» (125); «…у нее – тонкое в природу проникновенье и…всякое искусство она понимает и любит… уму не удивится, а дарованье примет как должное…» (125–126).

Знаку Весов в сутках соответствует время заката Солнца, значит, Катя астрологически тоже связана с Зарей. Итак, в противоположность пассивно-бессознательной Заре знака Рыб, Весы представляют культурный образ Зари. А так как к архетипу Вулкана относится и само понятие Космоса, образы Кати и Матрёны можно считать символами космоса и хаоса соответственно[60].

В Кате, как показывает Белый, есть искомое взаимопроникновение «неба» и «вод», т. е. синтез мысли и чувства. Воспитанная по-западному, разумная Катя тем не менее превыше всего ценит не знания и ум, а живое чувство: «… попробуйте ей развивать свои мысли, или блистать дарованьем, или блистать знаньем и умом: уму не удивится – ум скользнет мимо нее, а дарованье она примет как должное, как подразумеваемое само собой, как то, без чего и жить невозможно; но на знанье ваше она только плечами пожмет, только над вами посмеется…» (125–126). Катя «не удостоивает вниманием людей ученых и известных, но удостоила вниманием… свою подругу глупую, Лелю», потому что многие из «ученых и известных» людей страшатся чувств либо не придают им значения, тогда как люди неизвестные: Евсеич, Леля и сама Катя – с любовью проживают каждый свой день: «…Я люблю и лето, и зиму… Леля тоже любит и зиму, и лето, а князь Чиркизилари так он вот не любит, бабушка, ни зимы, ни лета…» (139).

Кате доступны мистические прозрения («Катя чутьем поняла Дарьяльского; что-то большое и незнаемое вовсе пылко учуяла она в нём детским своим, вещим сердцем – и вся к его как бы прильнула груди, защищая от ударов…»), она способна на большую любовь («Вот уже поднялся с земли, опоясанный силой её любви для будущей битвы»). Но как бы ни был силен душевный порыв Кати, ей хватает сил прислушаться к голосу разума, подумать о том, как отразится её поступок на близких: «…бедная деточка чуть было не кинулась в пруд… Но мысль о бабке остановила её. И себя пересилила Катя».

Кроме того, начальные буквы имени героини – «К», «Г» – согласно «Глоссолалии»[61] – звуки земли, минералов (73, Гл), и это значит, что Катя действительно могла бы стать путем и опорой Дарьяльскому. Но Дарьяльский выбирает Матрёну, которая связана только с водной стихией – чувствами. Не случайно писатель говорит, что Матрёна любила смотреть не на звезды, а на их отражение в пруду («в воду смотрела, как там теплятся звезды…»). Звук «М» Белый в «Глоссолалии» назовет «плотью» (50, Гл): «М» – мистический, кровный, плотяный, но жидкий звук жизни во влаге: в нём тайна животности» (59, Гл).

Говорить с Матрёной Дарьяльскому не о чем, она живет, полностью полагаясь на столяра[62]. Вообще в Целебееве Дарьяльскому постоянно не хватает воздуха[63]: душно от жары, от радений, подменяющих воздух пьянящим зельем («здесь не воздух, а медовое сладкое зелье; пока дышишь, пьянеешь; что-то будет, когда придется опохмеляться…»). Потом герой начинает испытывать приступы удушья по ночам, а в конце произведения гибнет от нехватки воздуха – задушенный, задавленный голубями под предводительством Сухорукова[64].

Почему же, если Катя – Заря и София, Катина любовь не спасает Дарьяльского?

В. Станевич[65] обратила внимание на следующее место в романе: «Катя! Есть на свете только одна Катя; объездите свет, вы её не встретите больше: вы пройдете поля и пространства широкой родины нашей, и далее: в странах заморских будете вы в плену чернооких красавиц, но то не Кати; вы пойдете на запад от Гуголева – прямо, всё прямо; и вы вернетесь в Гуголево с востока, из степей азиатских: только тогда увидите вы Катю» (145–146). Получается, чтобы увидеть Катю такой, какова она есть, надо обойти весь мир, точнее, соединить в себе Восток и Запад. На наш взгляд, этот комментарий нуждается в уточнении. Белый предлагает пойти на Запад от Гуголева и вернуться с Востока, а не наоборот, то есть сначала усвоить западную привычку думать, научиться анализировать свои и чужие поступки и т. п. и лишь потом, сохраняя в себе эту способность, попытаться подойти к восточной мистике, попробовать рассказать о несказанном.

Но если истинный лик Кати открывается по прошествии определенного пути, то, значит, встрече во внешнем мире должно предшествовать обретение Софии внутри себя, в собственной душе. «У Белого София предстает субстанцией… находящей выражение во “внутреннем” “Я” индивидуума… Призывание софийного лика из дали трансцендентного есть, по мысли Белого, событие, не выходящее за пределы “Я”… призыв “явись!” по существу означает: “явись из глубины, открывшейся во мне!”»[66] Преображение может идти лишь изнутри наружу, а не наоборот.