Кто пятый? - Виктор Смирнов

— Я не знал, что у вас больная нога, и заставил спешить.

— Пустяки. Ушибся, пройдет.

Медлительно, заученными движениями он набивает трубку, открыв ярко-желтую коробочку «Золотого руна».

Я коротко объясняю: дело об убийстве Осеева требует выяснения кое-каких деталей, и он, Анданов, может нам помочь.

— Не знаю, смогу ли, — говорит Анданов. — Я плохо его знал. Кажется, он не увлекался охотой.

— Но вы, наверно, знакомы с кем-нибудь из людей, близко знавших Осеева?

— Кого вы имеете в виду?

— Шабашникова, например.

— Шабашникова? С ним я знаком.

— Когда вы видели его в последний раз?

Густой душистый дым плывет по комнате. Анданов глубоко затягивается, щурит глаза, напрягая память.

— Постойте... Да, я видел его... Это было перед моим отъездом, восьмого августа. Я заходил к нему, хотел купить щенка.

— Шабашников ничего не говорил вам об Осееве?

— Ничего... Я слышал, что Шабашников якобы в чем-то заподозрен в связи с этим преступлением. Извините, что вмешиваюсь не в свое дело. Но Шабашников человек, абсолютно неспособный совершить что-либо противозаконное.

Мельком я оглядываю фотографии. Бесчисленные снимки жены: маленькая полненькая девочка в кудряшках, с ямочками на щеках, потом маленькая полненькая девушка с ямочками, потом женщина все с той же не тронутой годами улыбкой. Те же кудряшки. «Самого» не видно на фотографиях. Только два или три сравнительно недавних снимка. Бывают люди, которых трудно представить детьми, и Анданов из их числа. Длинное пальто, барашковый воротник, руководящий «пирожок» на затылке. Таким, наверно, он появился на свет и сразу принялся за сортировку писем, телеграмм и другую общественно полезную деятельность. Ему не пришлось ползать перед объективом на голом пузе и ждать птички, которая вот-вот вылетит. До чего ж серьезная личность!

— Во сколько вы ушли от Шабашникова?

— Часов в пять.

— А вечером того же дня вы не встречали Шабашникова?

Мягко и деликатно я стараюсь получить от Анданова ответ на вопрос, который я не хочу задавать в лоб. Анданов оказывается гораздо более понятливым, чем я ожидал. Он облегчает мою задачу.

— В тот же вечер я выехал из Колодина. Жена почувствовала себя хуже, и я решил показать ее в области. Здешние врачи, увы... махнули на нее рукой. Впрочем, для вас это неинтересно. Очевидно, молодой человек, вы хотите установить алиби всех, кто был у Шабашникова, да? Пожалуйста.

Как бы ни раздражал меня этот холодный тон, я начинаю чувствовать нечто вроде благодарности к этому спокойному, сдержанному человеку. С ним не надо финтить.

— Я выехал со станции Коробьяниково в десять тридцать. Вагон шесть. Там были двое проводников, мужчин...

Он говорит уверенно и спокойно.

— Когда вы уходили, Шабашников был трезв?

— Да.

— Много вы оставили задатку за щенка?

— Шесть рублей.

Комната у Анданова большая и сумрачная. Тюлевые накидки на тумбочках, горка из подушек, герань и «слезки» на окне, многочисленные фотографии в застекленных рамочках, ракушечные шкатулки — здесь ощутимо недавнее присутствие хозяйки, домовитой рачительной, мещанистой. Квитанции и жировки аккуратно подколоты на гвоздик. В этом доме, должно быть, знают цену деньгам.

— Надеюсь, содержание нашего разговора...

— Можете быть уверены, — перебивает меня Анданов. — Я знаю законы.

Я скатываюсь по лестнице-ксилофону под дикий вопль ступенек. Интересно, что у него на обед? Мне представляется длиннолицый, унылый человек, сосущий сухарь над стаканом бледного чая.

— Вы можете сказать, не похищены ли у вашего мужа вместе с деньгами какие-либо драгоценности или дорогие вещи?

Женщина в черном шерстяном платке и черном платье смотрит на меня, стараясь сквозь ворох собственных мыслей добраться до смысла вопроса. Вся наша суета теперь так далека от нее, так ничтожна. Если бы мы приходили до. Не после, а до.

Дочь Осеева сидит чуть поодаль. Очень похожа на мать, такое же строгое красивое лицо, брови вразлет.

— Драгоценности?

Если бы убийца унес с собой хоть что-нибудь еще, кроме денег, мы бы получили в руки нить. Вещи оставляют заметный след.

— Разве что янтарные запонки, — говорит дочь.

Они смотрят на меня неподвижными глазами. Зачем все это? Для меня запонки — это запонки. «Вещественное доказательство». Для них — ощутимое прикосновение к прошлому. Может быть, день рождения, торжественный вечер, свечи в праздничном пироге... Горе заслоняет для них весь мир. А тут еще я со своими вопросами. Лучше всего было бы хоть на несколько дней оставить вдову и дочь в покое, дать свыкнуться с несчастьем. Но я не могу ждать. Убийца на свободе.

Я смотрю в опись, составленную при осмотре дома Осеева. Вот — номер семьдесят два, «запонки янтарные, одна пара». На месте.

— Ваш муж никогда не делился с вами своими опасениями?.. Может быть, вражда, сложные отношения с кем-либо?

— Нет. Он всегда ладил с людьми.

— Вы уже гостили в Колодине, — обращаюсь я к дочери. — Как вы думаете, кому ваш отец мог открыть дверь ночью, безо всяких опасений?

— Трудно сказать. Отец еще не обзавелся друзьями в этом городе. Разве что Шабашникову.

У меня еще много вопросов, но Осеевы держатся из последних сил. Если бы мы приходили до.

— Я только об одном прошу, — говорит мать. — Верните мне дневник мужа. Он дорог как память.

— Дневник?

Мне не надо заглядывать в опись: дневник никак не мог пройти мимо глаз.

— Вы, наверно, взяли его вместе с письмами?

Писем было много. «Дорогой папочка... Вчера испекла твой любимый пирог с яблоками...» Сообщения о свадьбах, крестинах, гостях, покупках. Но дневника в доме Осеева не было.

— Вы уверены, что ваш муж вел дневник в последние дни?

— У него это вошло в привычку. Он много ездил по стройкам, много видел. Хотел составить «маленькую летопись».

— Да, у отца был дневник, — подтверждает дочь. — Толстая такая книга, он сам сшивал листы.

— Хорошо, мы постараемся найти ее и вернуть.

Мне становится как-то зябко. Словно дорожка, по которой я шел, вдруг оборвалась и оттуда, из темноты, из провала веет холодом. Если дневник похищен преступником, значит дело действительно сложное, и корни его идут далеко. Здесь необходим Николай Семенович. Его логика, опыт, интуиция.

А ограбление — только маскировка, ложный след, и опасения шефа были основательны? Или же совпадение: дневник мог быть утерян Осеевым, сожжен... Может, в дневнике лежали деньги, и убийца прихватил его впопыхах?