Магадан — с купюрами и без - Владимир Данилушкин

Лет десять назад непостижимым образом у меня появился диск с записью современного аккордеониста-виртуоза Дранго. Дал переписать коллеге с редкой фамилией Грузин: тот слыл непьющим, но порой не только закладывал за галстук, но и съедал его, не желая занюхивать рукавом. В детстве и юности, как Тузик грелку, порвал резиновую грелку, один из томов Большой Советской Энциклопедии, три гармошки и в щепки измочалил, несколько балалаек. Некоторым горе от ума, а этому от нечеловеческой силы.

Сколько раз бывало, от его биополя микрокалькуляторы выходили из строя, мелкая радиоаппаратура взрывалась в руках, поэтому он пользовался переносным магнитофоном отечественного производства полпуда весом. Телефон у него из шахты, по блату, взрывозащищенный, приложить к уху трубку — все равно что чугунный утюг. А на жизнь зарабатывал перышком — журналист. Когда к пенсии подошло, переехал в Хабаровск, работу по специальности не нашел и подался в цирк. Стал подковы гнуть, пятаки ломать. А уж силы не те. Да и не впечатляют публику ломаные, обесцененные инфляцией дензнаки. Стал долларовые монеты гнуть, да их не напасешься. Подковы — так вообще приходилось заказывать в Греции, поскольку там есть все.

Сидишник с Дранго у него лопнул, о чем я до сих пор жалею: внук учится играть на аккордеоне и сейчас бы пригодилась та запись. Приходится органную музыку прокручивать. Фуга Баха напоминает мальчику о кошке Лале, которая залезла лапкой в аквариум, достала рыбку гуппи и отнесла к своей мисочке. Будь на месте рыбок красноухая черепаха, иначе бы обернулось. Ту не просто обидеть, она в бронежилете.

Мобильники подорвали прежний уклад жизни. Бывало, плати за разговор с домашнего аппарата четыре рубля в месяц, говори, пока не лопнешь, теперь ввели повременку, затыкают людям рот рублем. И все-таки подавляющее большинство не научилось экономно выражать мысли. Идет по улице, к уху приложит трубку, пять минут, десять. Слушает, внимает. А денежки капают. Речи ничтожны, а денег стоят больших. Телефон мой — томогочи, кушать хочет дни и ночи.

За словом в карман не лезут, а вот деньги из кармана утекают. На ветер. А ветра в Магадане столько, что слов не хватает. Деньги не мои, а досада берет.

Сам я отвык говорить. Иной раз откроешь рот и мычишь, словно кровь отлила от головного мозга. Все слова испарились. Тут нужен такой телефон, чтобы кнопочку нажал, а там дежурный набор вежливых фраз. Что-то подобное уже создано — бывало, включаю автоответчик, а с него внушительным металлическим голосом: «С вами говорит автоответчик…» Оказывается, ГТС предлагает абоненту по-хорошему погасить до 18 числа долг 00 рублей 00 копеек. Иначе отключат. Трудно слушать это без сердечного скрежета: все оплачено, а пенделя под музыку Генделя все равно получи. Такой регламент даже в сказке с Кощеем и бабой Йожкой не прописан.

Как-то вдруг погас мобильник. А я на прогулке, далеко от дома, насыщаю легкие кислородом. У швейной фабрики, превращенной бывшим ее директором в конгломерат торговых забегаловок, нахально именуемых бутиками. Мало того что погас дисплей телефона, так с ботинком непонятка: что-то елозит там, а двинешь ступней сбоку набок, резво устремляется, словно хоккейная шайба от хорошего удара клюшкой. Уж не отслоилась ли подошва и не оставляю ли босой след, подобно снежному человеку? Конечно, это не смертельно. Я другого боюсь: не отслоилась бы сетчатка глаза, избегаю напрягаться, поднимать собственное боди, то есть, как говорят американцы, — тушу.

С трудом подавил искушение немедленно разуться и проверить. Еле дотерпел до дома, разулся. Двухрублевая монета. Не так уж велик ее размер. Стало быть, ощущения от ног не обладают тонкостью и дают большую погрешность — пищу для паники. А ведь бывает, пройдешь километра три, а кажется, все десять. Не верь ногам своим. Хорошо, но как монета оказалась в неподобающем месте? Кто его знает? Скорее всего, из прохудившегося кармана выпала.

Ну-ка, давай заодно и с мобильником разберемся! Не подает признаков жизни. А вроде есть какой-то способ, сын рассказывал. А, вспомнил. Давлю на широкую клавишу сверху, удерживаю. И вдруг зажигается, медленно и печально, словно рампа в театре. Плакать и смеяться. Просто надо было вовремя подзарядить батарейку. Кто бы мне сказал, что буду так переживать из-за техники, словно это живое разумное существо?

Стоп! В списке пропущенных звонков незнакомый номер. Кто-то посторонний подключился. И ведь в обеденное время подгадал! Как говорят романисты, тревога заползает в сердце. Ну-ка позвоню незнакомцу, спрошу, что ему надо. Звоню. Молчок. А впрочем, нет. Звенит. Это же мой номер!

Я видел, как в сквере, когда в начале лета включили фонтан, на скамейке сидело два побитых жизнью мужика. Один, значительно старше меня, с дефектом слуха, записывал в школьную помятую тетрадочку химическим карандашом, что ему рассказывал другой, типичный счетовод, нежно держа большим и указательным пальцами корпус телефона, он отставил безымянный. Модель старая, еще с латиницей на клавишах, и к ней ой как нескоро притерпеться. У меня-то хоть кирилло-мефодиевский шрифт. Уже легче.

Фонтан журчал, приковывая внимание малышей, одна девочка со свойственной прекрасному полу деловитостью пускала мыльные пузыри, ветерок подхватывал и нес их, радужно захлебываясь. За заборчиком, под деревьями в богатырской позе лежал мужик, явно не здоровый. Ему предлагали вызвать врача, благо все телефонизированы до мозга костей, но он отказывался: мол, сердце прихватило, но это пустяки, не стоит делать трагедию, отлежусь и уйду восвояси, такое уже бывало. Подумалось: не надо на него давить, живой маховичок раскрутится сам собой. Люди не раз воскресали силой мысли. Да и дикие звери — заберутся в чащобу и зализывают раны, подают пример.

Все правильно, я соглашался с логикой мужчины, но одно соображение горит слабенькой сигнальной лампочкой: земля в Магадане не бывает теплой из-за мерзлоты, не следует на ней валяться: полежишь спиной и даже боком, — простуда обеспечена, бронхит или даже воспаление легких. А то и по почкам удар. Сказка о поверженном в битве богатыре, черпающем от матери сырой земли силу и мощь — вот где золотая мечта, пересиливающая здравый смысл. Может, и болото обладает такой же врачующей силой, в фольклоре это не отражено, а Север — это край болот, мы их любим, и не только за брусничные и голубичные ковры. Не поддается та любовь рациональному объяснению.

Незнакомый человек непримечательного вида подошел к лежачему сердечнику и вдруг протянул ему мобильник: мол, возьми, пользуйся, у меня лишний завалялся.

Впервые я увидел телефон в возрасте три года. В шапке и шубе из степного сурка иду с мамой по деревянному тротуару районного центра в Сибири на переговоры, а потом она купит в сельпо мятных пряников в синей бумаге. Только сначала на почту, где переговорная кабина. Неужто она походит на кабину полуторки? Может, удастся порулить. На самом деле заводят в маленькую, чуть просторней собачьей, будку и дают большую черную штуковину, внутри что-то хрюкает: «Хрю-хрю, Вовик, хрю-хрю». Мать улыбается, а я так вообще смеюсь: стало быть, вот он какой, телефон. «Что ты не отвечаешь? — ласково спрашивает мама. — Это тетя твоя с тобой говорит. Поздоровайся».

«Хрю-хрю, — говорю. — Здравствуй, тетя Таня». И смеюсь. И она смеется, хрюкая. Больше всего мне телефонный шнур понравился — тонкие проволочки с нитями переплетены. Вот бы мне такой — похрюкать!

Хотел еще поговорить, но минутки кончились, пора домой. Мы зашли за пряниками, а мама еще и конфет-подушечек прикупила. Ем, думаю. Как только в них закладывают повидло?

Мы с мальчишками и прежде прикладывали ухо к столбам линии связи, улавливали слабый гул. Стало быть, вот оттуда идет то самое «хрю-хрю». По телеграфной линии и телефонная болтовня проходит.

А потом старшие пацаны выпросили у связистов списанные батареи с кислыми, если попробовать языком, проводками, загнали два штыря в землю, протянули один провод, и ток послушно потек в земле, чтобы перенести колебания мальчишеского голоса из угольного микрофона в наушники от детекторного приемника, привезенного из города.

Лет до 27-ми я жил, не ведая забот. Только в Магадане, в коммуналке, оказался телефонизированным. Мне попадается в руки черная эбонитовая трубка, я смущаюсь, и никакого нормального разговора не выходит. Трубка впитывает и хранит запахи духов, помады, табака, водочного перегара и зубного эликсира. Молчу. От меня она никакого запаха не возьмет. Сценический зажим, — говорил Станиславский. И ведь никакой сцены, никто не покупал билетов, чтобы посмотреть, как я буду мямлить.

В Магадане были времена четырехзначных номеров. Начало семидесятых годов. Нет, официально все уже перешли на пятизначные, но по-прежнему называли четыре знака, впереди идущая двойка подразумевалась.