Тентаклиада. Книга щупалец - Тош Трюфельд

Марко тряхнул головой, прогоняя морок. Немудрено, что капитан Жемчужная Борода пожелал всенепременно завладеть Радамантом! Только отчего заробел он тронуть сам камень и притащил его сюда вместе с громоздкой, тяжеленной оправой? Может, ему приглянулась сама статуя мантикоры? Вряд ли. Хоть чёрный гранит и почитался благородным материалом и в природе был редок, скульптура была уродлива. Что такого сказал ему поверженный обезьяний вождь? И с чего это Руфус Жемчужная Борода, привыкший со смехом плевать в лицо суевериям, вдруг прислушался к словам старого ванары? Принц огляделся по сторонам. Рядом, по правую руку, высилось в полумраке изваяние охотника. Изогнувшись в пол-оборота, тот поражал копьём дикую свинью, вставшую на дыбы у его ног; однако занесённая рука человека была пуста: копьё то ли просто подразумевалось фантазией ваятеля, то ли было бесцеремонно выдернуто пиратами. Так или иначе, пальцы, сжимающие воображаемое древко, были все целёхоньки. Подтянувшись на носочках, Марко вложил факел статуе в горсть. Отошёл на несколько шагов назад и рассмеялся: теперь казалось, это не охотник, замахнувшийся оружием на зверя, а романтичный герой с пылающим светочем в руке ведёт неразумную животину за собой из мрака дикости к свету цивилизации. Ученье – свет, говорил он свинье, а неученье – тьма. От смеха принц снова ощутил прилив бодрого непокорства. Охотник-просветитель озарял зал со скульптурами, руки Марко теперь были свободны. Он выволок из ножен клинок и снова взглянул на мерцающий сапфир, примеряясь. Сердце колотилось. Кажется, Марко понял, почему удача, в конце концов, изменила Руфусу. Беда с пиратом приключилась оттого, что он сам изменил – изменил принципам «чрескольжения». Засомневался, задумался. Дал слабину, поверил бормотаниям старой обезьяны. А та-то, глядишь, специально наговорила капитану всякой чертовщины, чтобы потушить задор, прохудить лихое пиратское везение! Марко взвесил меч в руке, а пальцем другой провёл по краю сапфира – в том месте, где его сжимали чёрные клыки. Снова ощутил кошачье урчание в синей глубине Радаманта. Нет, сегодня он совершит то, на что Жемчужной Бороде не хватило отваги. Сегодня он докажет, что его кишки даже толще, чем у грозного пирата, хоть к своим семнадцати Марко и жука не раздавил. Он не предаст идеалов «чрескольжения» и не впадёт в постыдную трусость, прикрываемую рассудительностью! Марко перехватил меч обратным хватом, замахнулся и аккуратно вогнал тонкий клинок в щель между сапфиром и нижней челюстью статуи. Камень издал чуть слышную низкую ноту, и в его синей бездне словно встрепенулись дымчатые сияния. Марко мягко надавил на меч. Клинок слегка изогнулся, но сапфир остался на месте. Принц надавил сильнее, заскрипели частички слюды в чёрном граните. Внезапно синий камень – или померещилось? – вздрогнул. Марко резко дёрнул рукоять меча вниз, и Радамант еле заметно заелозил в оскале чёрной громадины! Принц облизал пересохшие губы. Сердце колотилось так, что казалось, эхо его гуляет по стенам башни. Он выдернул клинок и подковырнул сапфир с другой стороны. Гранитные клыки крепко стискивали драгоценность, поэтому Марко перевернул меч и несколько раз стукнул тяжёлым набалдашником рукояти. Один из клыков хрустнул и откололся. Принц опять ковырнул гранитную челюсть, как зубной врач, поддевая сапфир лезвием – теперь меч вошёл гораздо глубже – и снова надавил. Гулко щёлкнуло. Сапфир выскочил, сверкнул в сумраке падающей звездой, поскакал по дощатому полу и остановился у пьедестала с лукавой плясуньей, разбрызгивая вокруг голубые дрожащие пятна.

Марко вбросил меч в ножны и медленно двинулся к мерцающей драгоценности. Он всё сделал по «чрескольжению». Удача сопутствует дерзким. Сейчас он поднимет самый большой сапфир в мире, по имени Радамант, и отвезёт его через море своей возлюбленной. Символ его всепобеждающих чувств. Он нагнулся, протянул руку и заметил, что ощущает вибрации сапфира даже по воздуху, не прикасаясь к нему. Он вгляделся в глубокое сияние. Все тело пронизывало это тихое, гулкое дрожание. Или… вибрировал не камень? Марко сощурился. Что-то здесь было не так. Пыль на полу чуть вздыбилась и зависла над досками колышущейся вуалью. Дрожал не сапфир. Дрожало что-то другое. Сзади послышался треск, будто осыпался гравий или ломалась ледяная корка. Марко обернулся. В неровном свете факела безобразную мантикору прямо на глазах съедала сетка мелких трещинок. Трещинки бежали по гранитному телу чудовища, словно полчища муравьёв, облепляя целиком. Казалось, что поверхность шевелится.

Марко сглотнул и чуть согнул ноги в коленях. «Что-то будет», – пронеслось в голове.

Статую разорвало с оглушительным грохотом, сыпануло каменной крошкой и обломками. Марко скакнул в сторону, прикрывая голову, кувыркнулся по занозистым доскам и вдруг почувствовал, как вместе с разлетевшимися камешками его обдало волной горячей, тяжёлой вони: запахом псины и застарелого дерьма. Он вскочил, отряхивая кусочки камня, и поднял глаза. Там, в туче пыли громоздилась чёрная тень. Её контуры – такие же, как были у расколовшейся статуи – мерно вздымались и опадали. Пыль оседала вокруг, возвращая видимость, словно перед принцем протирали запотевшее стекло. И чернеющая на пьедестале тень обретала детали: мускулистые лапы, свалявшийся толстый мех, всклокоченная грива, два вспыхнувших посреди этой черноты глаза… Тень была живой. Живой, злой, губительной. Древний зверь, спавший в камне страшно подумать с каких времён, пробудился и теперь глядел на глупца, потревожившего его сон, холодно и беспощадно. Морда зверя казалась практически человечьей: её можно было принять за щетинистое лицо бродяги или уличного бандита, загрубевшее от потасовок, погоды и бесконечной выпивки – если бы не рассечённые узким зрачком жёлтые глаза и глубокий разрез пасти, от уха до уха. Чудовище потянулось, как исполинский кот, раскорячив крючьями когти, прильнуло мордой к передним лапам и выгнуло зад с огромным, жутко закрученным, как у скорпиона, хвостом.

Марко попятился, схватился за рукоять меча, ища уверенности. Зверь сморгнул и лениво повёл головой, словно бы разминая затёкшую шею. Мягко переступил лапами и спрыгнул с пьедестала. Он смотрел на Марко. Только на Марко. И под этим взглядом всякая уверенность из принца испарялась, словно капля с раскалённой сковороды. Принц не раз видел пьяниц на Локруме. Чаще это были люди не до конца отчаявшиеся, лишь побитые судьбой. С грустными одутловатыми лицами, они всё же старались жить дальше. В рыбацком квартале, где жил Эрик с отцом, таких ребят не изгоняли из общества и не сторонились. Они, как могли, продолжали работать, и поэтому им сочувствовали и помогали держаться. Но были и совсем пропащие. Мужики сдавшиеся и надломленные. Вместо созидания и приращения жизни вокруг себя они выбрали путь распада и свалки. В их домах день за днём громоздился мусор, который постепенно выпирал и себя, и своего хозяина наружу, в закоулки и подворотни, загаживая всё вокруг. Терновица убивала в них всякое стремление, а лица их делала рыхлыми, налитыми обидой и злобой. Именно такое лицо смотрело сейчас на принца из неуместного обрамления звериной гривы. Чёрные космы чудовища свалялись в колтуны, в них запутались ржавые погнутые наконечники невесть кем и когда пущенных стрел. Морду мантикоры распахали глубокие белёсые шрамы. Зверь растопырил ноздри и шумно втянул пыльный воздух, вздыбливаясь и по-кошачьи выгибая спину. Раскрылась пасть, обнажая тесные, как частокол, зубы, среди которых – три громадных клыка, два сверху и один снизу. Принца ударил рвущий нутро звук, словно оркестр скверных трубачей одновременно дунул в свои инструменты. И в ужасе Марко услышал, что эта ревущая какофония была речью. Как будто трубачи выдували не «тру-ту-ту!», а осмысленные, человеческие слова. Жуткая тварь с голосом бездарного оркестра была разумной. И Марко разобрал те слова, что проревел зверь.

«Ты – враг». Марко оцепенел, прикованный взглядом к тошнотворному лицу твари. Ты враг, говорило ему это лицо фальшивым хором медных труб. На Локруме изгои в любом нормальном человеке видели врага. Особенно в человеке знатном. Особенно в принце. «Ты враг, – ревела ожившая статуя. – Тебе здесь не место, и я ненавижу таких, как ты. Поэтому ты сдохнешь. Я хочу, чтобы ты сдох. Прямо сейчас и прямо здесь. Я так хочу. Я ненавижу тебя. Ты – враг, и ты должен исчезнуть. Сгинуть. Сгнить. Сдохнуть. Порву тебя. Сломаю тебя. Потому что я так хочу. Потому что ты – враг».

Принца трясло. Мысли беспорядочно плясали в голове, и он не мог зацепиться ни за одну из них. Он вскинул растопыренные руки перед собой.

– Никакой я не враг! – крикнул он зверю. – Я не желаю тебе зла, слышишь? Я лишь пришёл за…

Его слабый крик потонул в трубном многоголосом рёве.

– Вы всегда приходите и берёте то, что хотите. Таким, как ты, плевать. Плевать на всех, кроме себя. Такие, как ты – враги. И ты – враг. Я порву тебя. Сломаю. Я сожру твои кишки. Я голоден. Таким, как ты, этого не понять. Таким, как ты, всегда сытно и сладко. А я всегда голоден. Поэтому я порву и съем твои внутренности. Я хочу есть их. Рвать их. Я хочу, чтобы тебя не стало и больше не было никогда.