Ночь на январские сементины - Александр Потупа

О, если бы я знал, Марк, как выгородить тебя, как уберечь от нависшего над тобой сумасшедшего меча. Знаю только одно - ты не расплатишься Туллией за свою жизнь, а другой цены не примет Калигула. Поэтому я уверен, что ни тебе, ни, наверное, мне не дотянуть до февральских календ. Остается лишь молить Юпитера, чтобы смерть наша была легкой, и этот безумный щенок не крикнул палачу: "Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!"

Может быть, он раздобрится во время завтрашних Игр? проберусь поближе, попробую уловить его настроение. Если все будет хорошо, умолю отпустить в небольшое путешествие, захвачу Марка с Туллией, и пусть нас поищут... Убежим в дальние земли, отсидимся вдали от Рима - вдруг что-нибудь произойдет. Очень уж много прорицаний о близкой гибели Калигулы. Говорят, астролог Сулла никогда не ошибается. Пусть он и его звезды не ошибутся и на этот раз.

Неужели звезды останутся равнодушны к нашим судьбам?..

VII

Голова... голова... обруч смерти... Где она, смерть, - в этой тени или в той? Может, за колонной? Притаилась...

Завтра же прикажу убить эту колонну, ибо она прячет смерть, страшную, как раскаленный терновник. Прикажу обвить ее медным или еще лучше золотым терновником - пусть мучается. Потом она дрогнет, обрушится свод... Я смогу снова увидеть тебя, брат мой Юпитер, проклятые каменные своды перестанут разделять нас. Твой глаз вечно парит над Римом, оберегая меня.

К чему наша ночная встреча? Ты призываешь меня? Ты устал - один без верного друга и брата... О, как я понимаю твое одиночество, ибо и в этом мы равны. Постой, а может, я еще более одинок, чем ты?

Куда я бегу? И откуда эта черная тень, неотступно преследующая меня? Опять смерть? Этот нелепый дворец просто начинен смертью. Я разрушу его, разгоню тени, лишающие меня покоя... О великий брат мой, не допусти моей гибели - Калигула, как и ты, должен быть бессмертен.

Зачем ты впустил в голову мою эти острые молнии? Они жгут меня, их зазубренные края рвут на куски мой мозг... Пошли же мне священное безумие, ибо я не вмещаюсь в этот мир совершенством гения своего.

Это стадо жирных баранов в сенаторских тогах думает, что я сумасшедший... Ха-ха... Я знаю - они шушукаются по углам, их ядом пропитаны мечущиеся тени этого дворца, и на всех перекрестках Рима змеями извиваются слухи о безумии богоравного Калигулы... Еще бы - ведь ни я, ни ты непостижимы для них.

Но сейчас и я не понимаю тебя, Юпитер, - зачем ты призвал меня, почему так больно ударил? Разве братья - всегда враги?

Я знаю, в ночь перед смертью божественного Юлия ты приходил к нему, пожимал ему руку, и твое пожатие предрекало гибель... Значит, я обречен?

Заплачет ли по мне Инцитат, как плакали Юлиевы священные табуны, отвергнет ли он пищу, сумеет ли удержать власть?..

Надо было бы сделать его консулом и как можно скорее - тогда я помог бы ему, оказавшись среди богов. Там мое место, ибо Рим не достоин меня. Пусть же правит Быстроногий! Но достоин ли Рим моего коня?

Я отдам ему в жены Цезонию, и он будет вечно благодарить меня, ибо нигде не найдет лучшего сосуда любви. О, какие жертвы возложит он на алтарь, воздвигнутый в мою честь! А я соединюсь там, в небесах, с Пантеей, и боги расступятся перед нами.

Не сердись, о брат мой Юпитер! Я тебя не забуду, ты станешь младшим и любимым братом, и мы будем надолго уединяться в золотых небесных рощах... Неужели ты менее достоин любви, чем сестра моя, неужели менее искусен в ней, чем жалкий пантомим Мнестер?

Только об одном прошу тебя - никогда не касайся Друзиллы, ибо гнев мой будет страшен, и ничто не спасет тебя. Призови кого угодно, ее не тронь! Я могу уговорить Инцитата, и он отдаст тебе Цезонию, кого хочешь бери, но Друзиллу не тронь, я не вынесу этого, как не могу вынести столь долгой разлуки с ней...

Я скоро приду к тебе, моя Пантея, приду и приведу за собой жриц твоих, они достойно ублажат тебя дарами.

Еще один пир в твою честь, богиня моя, и мы соединимся вновь, я чувствую это, я знаю... Я стану первым среди богов, брат Юпитера и Пантеи. Я уподоблюсь триединому Хору, но римский орел займет место сокола. Наверное, я, именно я, сын Осириса и Исиды, тайный плод их небесной любви, сокрытый до времени от безмозглых людишек...

Нет, нет... я не хочу идти сквозь эти легионы, не хочу идти к галльскому царю... оставь меня, отец, оставь... я снова побегу по высоким травам в своих мягких сапожках... никто не посмеет бунтовать, я усмирю их, только оставь меня, отец...

Явится божественный знак, я уйду на небо и сольюсь с тобой, подобно тому, как Хор сливается с отцом своим Осирисом, превращаясь из земного воплощения бога в небесное... И тогда мы убьем эту страшную колонну, за которой постоянно шевелятся тени моих врагов, ибо здесь все, все мои враги, все ждут одного - моей смерти...

Но я обману их, обману, обману... Я уйду на небо и сольюсь с тобой, отец, сольюсь, чтобы отомстить, отомстить...

VIII

И наступит рассвет, равнодушный к снам и бессоницам ушедшей ночи, несущей неизбежность нового дня, новых дней, десятилетий, веков. Наступит праздник посева - январские сементины, и во время открытия Палатинских Игр, в восьмой день до февральских календ, трибун преторианской когорты Кассий Херея страшным ударом меча в божественный затылок навсегда прервет мучительные видения императора Калигулы.

А через несколько часов центурион Юлий Луп зарубит достославную хозяйку Рима Цезонию и ловко размозжит об стенку маленькую злючку Юлию Друзиллу.

В толчее вокруг тела Отца Отечества меч телохранителя-германца поразит сенатора и хрониста Гнея Корнелия Тимида, и вместе с душой сенатора, которому в этот день очень хотелось уловить тень доброго настроения на челе принцепса, уйдет в подземное царство тайна ссылки поэта Публия Овидия Назона.

Избежавший во время правления ненавистного племянника тысячи смертельных опасностей престарелый Клавдий и на этот раз окажется на высоте. На высоте в буквальном смысле слова, ибо спрячется на крыше и, укутавшись в занавеску, будет снова терпеливо ждать гибели. Но преторианец Грат вытащит его из убежища и наречет новым императором.

И укрывшись в преторианском лагере за Коллинскими воротами, Клавдий потихоньку придет в себя за те два дня, которые протекут в непрерывных словопролитных сражениях сената и консулов, твердо решивших восстановить настоящую республику без нормальных или сумасшедших цезарей. И небольшая цена - по пятнадцать тысяч сестерциев на нос, предложенная им, вполне убедит преторианцев в его неотъемлемых правах и решит судьбу Рима куда проще и вернее, чем сенаторская словесная эквилибристика. И агония империи, которая на самом деле республика, то есть нет - республики, которая на самом деле империя, продлится еще на четыре с лишним века.