Уличные птицы (грязный роман) - Верховский

У Графа, как у ребенка, от нетерпения увидеть море приятно ныло внутри. Еще не рассвело, а он прижимался лбом к стеклу, обняв голову ладонями, всматривался в тьму, ища блеск волны. Рассвет открыл Графу жутковатую картину. Море кипело, ржаво-грязное с белой пеной эпилептика на губах, в его бурлящее тело были вживлены корявые железобетонные дуры, серые неровные, с ветками ржавой стали. Залитая дерьмом и солнцем железная дорога, больным нервом из чужого мира, опоясала и придушила некогда великое море.

Граф вышел на станции с небольшим, но аккуратным вокзалом, обсаженным пальмами и увитым плющом и лозой, в часе езды от главного города побережья.

* * *

Шторм постепенно успокоился, муть осела, и море, голубое, чуть темнее неба, задремало, смирившись с судьбой.

Граф снял комнату за рубль в день в домике на окраине городка, на склоне горы. В комнате не было ничего кроме стула, который выполнял и роль вешалки, и роль стола, да большой пролежанной двуспальной кровати. Зато, прямо в окно на Графа смотрело море. Графу очень нравилось море, ему было очень приятно, что для него море открывает свою потаенную даль не видимую с берега. В этой затуманенной дали, чуть заметные, плыли гигантские лайнеры, не обращающие внимания на заплеванные берега. Иногда, когда Граф долго вглядывался в даль - он видел сквозь туман заморские строения с крышами-куполами, и минареты. Он вслушивался, и волны доносили ему, в виде шепота, голос муллы.

Граф видел, как от края до края меряют море дельфины, играя с солнцем, выскакивя из воды. А гордые морские птицы - альбатросы, собирая отходы на пляжных помойках, показывают всем видом, что делают большое отдолжение низменной тверди, что спустились из своих залитых кипящим золотом бирюзовых высот.

Граф не каждый день приходил к морю, еще реже входил в него. Ведь море, в дали – море, а рядом - соленая вода; Граф любил плавать, но море любил больше. Кроме того, Графа раздражали орды отдыхающих, кишащих в прибрежной жиже. К тому же, отдаваться Солнцу Граф любил без одежды, а чтоб не эпатировать совковую публику, он назначал свидания светилу на лужайке в горах. При этом, Граф отнюдь не стремился к затворничеству, и нередко соглашался на уговоры любопытных дам взять их «с собой в горы». Беря с собой новую знакомую, Граф уже знал, что если ей нет восемнадцати, она, узнав, что ей предложат загорать без купальника, оглядываясь снимет лифчик, и тут же плюхнется на покрывало на живот, но в этой позе ей будет плохо виден обнаженный мужчина, лежащий рядом, и поэтому, через десять минут, еще раз оглядевшись, она перевернется на спину, а через час, забыв о своей наготе, пойдет собирать ежевику на соседних кустах; если ей уже двадцать, она может взбрыкнуть и убежать; если ей к двадцати пяти, она кокетливо поломается минут пять, потом снимет лифчик, а через десять минут, без уговоров, скинет и трусы; женщина к тридцати обнажится с удовольствием, стараясь сделать это как можно более эротично, но поняв, что ее взяли сюда отнюдь не с целью совратить, сильно обидится, и с выкриками типа: «Свинья!», быстрыми шагами, и стараясь как можно размашистей крутить задом, смешно запинаясь за камни и корни, покинет поляну. Графу нравилось наблюдать за реакцией женщин, многие, даже в припадке гнева или истерике, если не воспринимать их крики всерьез, -прекрасны. Но одно правило Граф завел и соблюдал его свято: никогда не перекрашивать в цвета секса нежные цвета эротизма первого контакта голых мужчины и женщины с обнаженной природой.

* * *

К концу июня к морю ломанулось нескончаемое количество публики, мечтающей спустить, ценой жизни заработанные за зиму, деньги. Каждый день в дом, где жил Граф, поселялись новые и новые люди - разных темпераментов профессий и национальностей, из разных концов страны. Только совковый курорт мог собрать под одной ветхой крышей столь разношерстный народ. Мест хронически не хватало. Хозяйка дома, в меру добрая и патологически жадная, пытаясь вместить всех желающих, строила во дворе и саду навесы и вигвамы, людей расселяла «по возможности», не зависимо от пола и родственных связей.

Вудсток отдыхает по степени свободы отношений, и разнообразию решений сексуального вопроса: многодетная мать готовит для своих чад жратву в импровизированной кухне под окнами дома, в это время отец благородного семейства пыхтит на лежачке в саду под оседлавшей его темпераментной женой добропорядочного грузина-телемастера, вышедшего на рынок за мясом для шашлыка, и случайно зацепившегося у душевой кабины, обнаружив там голую институтку, дочку директора столичного трамвайного депо… Вечером, после укладывания детей «до шестнадцати», отдыхающими практиковались купания голяком, всем скопом, с визгами, скоротечными ласками и половыми актами в воде и прибрежных кустах. Утренняя дрема на пляже, безобидная послеобеденная игра в карты под навесиком у моря, купания до покраснения глаз – стандартный день среднего отдыхающего «дикаря». Литры маджары с утра, теплая водка вечером. И так с июня по конец октября. Люди приезжали и уезжали, привозя деньги и бледные свои тела, увозя загар, впечатления, а иногда сувенирную курортную гонорею.

* * *

Как-то в конце июня, около десяти утра, Граф, изрядно округлившийся от спокойной жизни, отпустивший усики колумбийского мачо, и побронзовевший от загара, вышел на свою горную полянку: на любимом, найденном Графом еще в начале мая, пахнущем древностью и инопланетянами дольмене (с которого было видно море) вольно нежились два великолепных юных женских тела. Рядом с дольменом было расстелено покрывало, на нем - чуть початая бутылка муската, крупные сиреневые сливы, нагретая солнцем желтая дыня, запах которой распространился по всей лужайке, и пачка заморских сигарет «KENT». Одна из дам была Графу знакома по приморскому пляжу и санаторской дискотеке - большегрудая (третий размер к неполным восемнадцати) хохлушка Анжела с длинными темно-каштановыми волосами, упругими как конская грива, неочень тонкой, но подвижной талией, и довольно широкими играющими, как у ухоженной кобылицы, бедрами. Она была создана для продолжения рода южных славян. Большие темно-зеленые глаза с вызовом смотрели на жизнь, высоко посаженные припухшие коричневые соски торчали, готовые к бою, внизу живота все признаки растительности были тщательно истреблены, и бархатная смуглая кожа, нежная, как у новорожденной, звала лизнуть языком. Услышав шаги, Анжела повернула голову и, щурясь от солнца, посмотрела в сторону Графа, согнула руки, сжала кулачки, заболтала в воздухе ногами и издала детский визг восторга, потом пружиной соскочила с крыши дольмена, и с криком: «Вот он!» понеслась к Графу. С размаху наскочила на него, обхватив, как обезьяна, руками и ногами, и сильно прижав свои острые темные соски к его груди.

- Вот он, Алена! Проказник, я нашла твое тайное место хитрец. Мы тут пасем тебя второй день, а тебя нет и нет. Кстати, хочу познакомить, это моя подруга из столицы, она говорит, что у них много народу загорает голыми. Посмотри, у меня уже почти пропали полоски от купальника, а тебя нет и нет…

Алена, стоя на коленях и прикрывая грудь полотенцем, несколько смущенно, но с чувством достоинства поправила Анжелу:

- Я сама пока не видела, но мне говорили, что у нас есть нудисты, но их, по-моему, ловит милиция.

- Она всех ловит, - улыбаясь сказал Граф, и положил свою одежду у камня. - А Вы не боитесь, что Вас здесь арестуют.

- Нет, - коротко, слегка насупившись, ответила Алена, выпрямила спину, развернула плечи и отложила полотенце, обнажив небольшие, кругленькие как мячики загорелые вровень с телом груди. - Я дома на крыше загораю.

Алена была постарше Анжелики, и она явно серьезно занималась своим телом -блюла худобу: четко очерченные ребра, острый лобок с узкой полоской волос, спина с приятной мышечной фактурой, плоский, блестящий от крема для загара живот, и безупречные накачанные ягодицы. Граф еще не рассмотрел ее глаз, но острый прямой носик и очень маленькие соски могли принадлежать только человеку глубоко прячущему свою неуверенность и сомнения, четко рассчитывающему поступки, и способному на взвешенную и точно дозированную ярость.

- Ваши формы не имеют изъяна, - Граф повернулся на бок - лицом к солнцу. Алена увидела шрамы на его спине и ягодицах:

- Вы воевали?!

- Ну что Вы, я - существо сугубо мирное, - расчет Графа был верен - Алена мгновенно оттаяла и даже предложила выпить вина за знакомство.

Стаканов не было, пили по очереди из бутылки, усевшись рядом на покрывале. Анжела ела Графа глазами, и чем больше хмелела, тем резче становилось ее дыхание и откровеннее взгляды. У Алены глаза оказались черными, как угольки.

Слегка повеселевшие фемины стали дурачиться в бадминтон, их груди обалденно вздрагивали во время взмаха ракеткой, а когда валанчик улетал, Алена кокетливо приседала, бросала короткий взгляд на Графа и звонко хохотала, Анжела напротив, не сгибая коленей, повернувшись к Графу задом, медленно наклонялась, выпрямлялась, откровенно смотрела на Графа, и девицы вместе заливались смехом. Реакция была неизбежна – все скромные восемнадцать сантиметров Графа вытянулись по стойке смирно. Анжела швырнула ракетку, подбежала к Графу и закричала: «Ой, какой пупсик!», упала на колени, обеими руками схватила Графа за член, рывком сдвинула крайнюю плоть, большим теплым языком лизнула головку, и, как циркачка при джигитовке, резко перебросила ногу через Графа попав прямо в седло, закинула назад голову с выражением блаженства на лице, глубоко и ровно дыша чуть приоткрытым ртом, поскакала в ей лишь ведомую даль.