История и память - Жак Ле Гофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Б) Однако прошлое и настоящее также различаются и даже друг другу противостоят: «Хотя прошлое и настоящее и относятся к сфере того же, они в то же время принадлежат и к сфере инаковости Если верно, что прошедшее событие свершилось и это его измерение главным образом и обусловливает его как таковое, то так же верно и то, что именно его "прошедшесть" отличает его от всякого другого события, которое может на него походить. Мысль о том, что в истории встречаются повторения... что "ничто не ново под солнцем", и даже мысль, в соответствии с которой существуют уроки прошлого, имеют смысл только для мышления, не принадлежащего историку» (Ibid. I. Р. 12).
B) Наконец, история, наука о прошлом, должна прибегать к помощи научных методов изучения прошлого. «Необходимо, чтобы прошлое, понимаемое как реальное и окончательное, изучалось бы со всей серьезностью в той мере, в какой свершившиеся времена рассматриваются как заслуживающие внимания, в какой этому прошлому приписывается некая структура, в какой сегодня очевидны его следы; нужно, чтобы любое высказывание, посвященное прошлому, позволило бы ясно установить, почему - на основании каких документов, каких свидетельств - предлагается именно такая последовательность событий, такая, а не иная их версия. Нужно, в частности, уделить большое внимание определению датировки и места происхождения события, поскольку оно приобретает исторический характер только в той мере, в какой ему даются соответствующие определения» [Ch telet. LP. 21-22].
Итак, «забота о точности в изучении того, что произошло когда-то, отчетливо обнаруживается только в начале прошлого века», и «решающий импульс» этому был придан Леопольдом фон Ранке [Ch telet. I. P. 22].
5. Эволюция отношения прошлое/настоящее
в европейской мысли от греческой античности до XIX в.27
Представляя коллективное отношение к прошлому, настоящему (и будущему) схематично, можно сказать, что в языческой древности преобладали переоценка прошлого и идея об упадочном характере настоящего, что в средние века настоящее оказалось раздавленным, с одной стороны, тяжестью прошлого, а с другой - надеждой на эсхатологическое будущее, что в эпоху Возрождения, наоборот, основная ставка делалась на настоящее и что в период от XVII до XIX в. идеология прогресса ориентирует оценочное отношение к времени в направлении будущего.
В греческой культуре чувство времени обращается либо к мифу о золотом веке, либо к воспоминаниям о героической эпохе. Даже Фукидид видит в настоящем лишь ушедшее в прошлое будущее28и полностью от него абстрагируется - даже когда признает его поглощенным конкретным моментом, который уже стал прошлым29. В римской историографии доминирует идея о высокой нравственности древних, и римский историк всегда в большей или меньшей степени является laudator temporis acti - расточающим хвалы прошлом по выражению Горация. Тит Ливии, например, который в своем труде пишет о «реставрации» Августа, восхищается «наиболее отдаленным прошлым», а в качестве руководящей идеи в «Предисловии» выдвигает тезис об упадке, который имеет место при переходе от прошлого к настоящему «...и которому мы мысленно подчиняемся, - что сопровождается незаметным ослаблением дисциплины, проявляющемся сперва, так сказать, в нарушениях морали, затем во все прогрессирующем ее разрушении и, наконец, в стремительном ее распаде - с тем чтобы достичь нашего времени...»
Пьер Жибер, обратившийся к Библии с целью изучения времени зарождения истории, в качестве условия, при котором коллективная память о прошлом становится историей, выделил ощущение непрерывности и обнаружил его в факте установления монархии (Саул, Давид, Соломон). «Именно институту монархии следует приписать обретенное израильтянами ощущение подобной непрерывности в познании своего прошлого, ибо даже если они и обладали некоторым ощущением прошлого, увиденного сквозь корпус своих преданий, и в результате обнаружили определенное стремление к точности, то чувство лишенной каких-либо разрывов непрерывности заявило о себе лишь с возникновением монархии» [Gibert. Р. 391]. Однако иудейская история - как и Библия - с одной стороны, заворожена своими истоками (творение, а затем заключение Яхве союза со своим народом), а с другой - стремится к равным образом священному будущему: явление Мессии и божественного Иерусалима, открытого для всех народов благодаря Исайе.
В период между самым началом, омраченным первородным грехом и падением, и «концом света» - пришествием, ожидание которого не должно вызывать тревогу в среде христиан, христианство стремится сосредоточить внимание на настоящем. Начиная от св. Павла до св. Августина и великих теологов Средневековья христианская церковь будет пытаться сконцентрировать христианское сознание на настоящем, которое с воплощением Христа - центральным пунктом истории - становится началом конца времен. Мирча Элиаде на примере нескольких текстов св. Павла (I послание к фессалоникийцам, 4: 16-17; Послание к римлянам - 13: 11, 12; II послание к фессалоникийцам - 3: 8-10, Послание к римлянам - 13: 1-7) демонстрирует двусмысленность подобной переоценки настоящего: «Последствия этой амбивалентной переоценки настоящего (история в ожидани пришествия продолжается и должна быть уважаема) не замедлят сказаться. Несмотря на многочисленные решения, предлагавшиеся начиная с конца I в., проблема исторического н2а3стоящего неотступ преследует современную христианскую мысль» .
В самом деле, в средние века настоящее оказывается зажатым между ретроспективной обращенностью к прошлому и неким футу-ротропизмом, в особенности сильным у милленаристов30 31. Поскольку церковь сдерживала милленаристские движения или прямо осужда ла их, постольку она поощряла проявление преимущественного внимания к прошлому, усиленного теорией о шести эпохах, пережитых миром, согласно которой мир вступил в шестую и последнюю эпоху - эпоху дряхления, старости. Гильом де Конш32 заявляет в XII в.: «Мы являемся лишь комментаторами древних, мы не выдумываем ничего нового». Термин « древность» (antiqitas) представляет собой синоним власти (auctontas), значения (gravitas), величия, величественности (majestas).
С. Стеллинг-Мишо подчеркнул, что колеблющиеся между прошлым и будущим люди Средневековья пытались переживать настоящее вне определенного времени, в некоем мгновении, которое представлялось им мгновением вечности. К этому склонял христианина св. Августин в своих «Исповеди» и «Граде Божьем» (XII, 12): « Кто остановит мысль (плывущую по воле волнообразного течения прошлого и будущего), кто сделает ее неподвижной, для того чтобы придать ей немного устойчивости, чтобы открыть ее интуитивной способности сияние постоянно недвижной вечности?» («Исповедь», XI, И). И еще: «Годы ваши, как один день... и
