Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия - Нелли Карпухина-Лабузная

Спас опыт: двадцать лет за рулем – дело не шутка! Чудом машина не перевернулась, встала у края обочины. Свет фар высветил ряд частых деревьев, с каждым из которых грозилась встреча бабы с косой.

Пассажирка ни разу не взвизгнула, не закричала, руками за руль не хваталась, даже ой, мамочки, не рыдала. Его единому телу с машиной (как бы кентавру) она была не нужна, только бы не мешала. Вот она и не мешала.

Чтоб закурить, вышел из машины. Руки дрожали так, что перед бабой той было стыдно донельзя. С часок подождали. Попался на дороге хороший человек, довёз на «буксире» до своего городка.

Она все так же молча вышла из машины. И только потом: «спасибо».

Постояла минуты так две и снова: «спасибо». С тем и ушла.

Наутро занялся машиной. По закону подлости кто-то упёр с открытой стоянки «дворники» да колеса. Да хрен с ними! Я же живой! Пот заливал то горячий от тяжкой работы, то липким и смрадным по телу струился. Поломка была такова, что выжили чудом. Господу Богу, хоть и не верил, спасибо сказал.

А то не поломка: подпил!

К полудню в гараж приперся «Малыш»: «чего ты не вышел на смену?» Таксист только и смог, что кивнуть на «поломку», указать на подпил.

Мафиози походил вдоль машины, ушёл, снова явился, припёр с собой мужичонку. Тот молча ощупал машину, детали, похмыкал, шепнул что-то Лёве на ушко, ушёл.

Лева снова здорово: «кто знал о маршруте?»

Он честно ответил: «никто». А про себя удивился: «разве жена?»

«Малыш» покивал, покивал. Удалился.

Неделю дрожал и боялся, потом пообвык: пронесло!

Адвокатша больше не ездила. А он и молчал, таксуя себе по коротким маршрутам: в больничку кому или на рынок, по сёлам мотнуться, а то и за дамбу на Херсонщину мотануть. Народ к новогодним столам рыскал в поисках пищи, и работы на счастье прибавилось.

Кум про охоту даже не заикнулся. Забыл, может быть, за своими хлопотами. Да и не видел он кума. Некогда было. Поменялся только с ним сменами, и все дела.

Полюбил ввечеру садиться за руль жигулёнка, выезжать потихоньку из стылого гаража. И эти три-пять минут его ноздри и тело впитывали давно уж отлетавший аромат горьковатых духов.

Сразу после длинной череды новогодних праздников да утренников городок загудел: в суде начинало слушаться громкое дело. Любой из редких теперь пассажиров считал для себя долгом с видом самого важного знатока, знавшего дело лучше судьи, рассказать, что за дело, что судья – зверь! что прокурор давно уже куплен (только никто не смел даже шепотом произнести, кем же это мог быть куплен неподкупнейший прокурор). А больше всего трепали про адвоката. Дескать, взялась за дело одна из крутых, взяла, небось денег с полтонны. И только что номера зелёных купюр не называли.

Он слушал, поддакивал, а ухо жадно ловило все новости-сплетни.

Ажиотаж в городке был такой, что зало суда ломилось от публики, глупой и жадной. Он тоже поддался азарту, прорвался в залу суда, сел потихоньку к окошку, где дуло то ли от замерзшего окна, то ли от ледяной батареи.

Первым в зал зашла прокурор, государственный обвинитель при полном параде мундира, гордая от вожделенной возложенной государством миссии, села за свой длинный у окошка стол. Лениво вползла секретарь, разложила на длинном судейском подиуме свои бумажонки.

И лёгким стуком каблучков застучало почему-то его сердечко: в зал то ли шагом, то ли бегом залетела та адвокат. Синее строгое платье, строгие бусы на шее, черные дорогие полусапожки на остреньких шпильках: «здравствуйте всем!».

Зал удивился: смотри, поздоровалась!

Села на место у клетки, улыбнулась глазами ленивому секретарю, положила три книжки (тяжёлых!) на стол, как-то поерзала, как кошка у печки. Устроилась, одним словом. Зал оглядела, как что-то мешавшее ей.

Его не заметила или не узнала: неважно.

Судья строгий попался, суровый.

Прокурор крошила свидетелей, как ту капусту. Братки недовольно скрипели кожанками, но молчали: ментовской охраны в зале втрое обычного.

Виновник всего «торжества» в клетке сидел как зайчишка, только уши торчали. Короткий затылок ёжиком тюремной моды стрижки, вот и всё, что виделось залу. Длинное обвинение зачитывала прокурор, зал заскучал, поостыл. Несколько дней было скучно. Редели ряды любопытных, но к прениям снова набилось народу.

Прокурор говорила, то и дело подглядывая в записи, красиво: и про возмездие кары, и про то, что «сколько веревочке ни виться, а конец будет», и т. д. и т. п.

Судья слушал молча, поставив руки перед собой.

Народ потихоньку устал. Стал поёрзывать, переговариваться шепотками.

А затем судья, почему-то взяв в руки ручку и придвинув листик бумаги, дал слово тому адвокату.

Таксист слушал молча, зал тоже притих.

Адвокат говорила свободно, ни разу не взяв в руки листочки. Убеждение духа, убеждение слова было выше красивых заученных фраз. Она говорила судье, нимало не реагируя на реакцию зала, что-то такое, что он быстро записывал на листочках бумаги. Конец её речи скорее был неким гроссбухом: цифры звучали вперемежку со словом «статья». Говорила недолго, народ устать не успел.

Подсудимый что-то неслышно прошамкал, и судья удалился.

По выходу его и приговору народ понял: парень свободен. Прокурор нервно схватила листочки, пропустила только судью, и бегом вон из зала.

Пока клетку открыли, наручники сняли, народ дивовался. Адвокат забрала со стола толстые книжки, протиснулась через толпу. Таксист вышел почти что последним.

И показался ему что ли тончайший аромат тех горьковатых духов через вонь толпящегося народа.

Его повязали наутро: только зашел домой с ночной смены, как в квартиру ворвались менты. Мордой об пол, руки вхруст надели в наручники, повезли на уазике к прокурору. Там объяснили, что он якобы ночью в квартире убил кума и жёнку родную. Опомниться не давали: то били, то писать заставляли. Через сутки он промычал: хочу адвоката! Американские видики научили свободе.

Ещё раз напоминаю: дело было в лихих девяностых.

В следственную комнату ИВС (изолятор временного содержания. Находится в каждом отделении милиции, в отличие от СИЗО, который находится в крупных городах, да и то не во всех) вначале донёсся звонкий голос шутившего адвоката, затем вошла и она. Он встал, как подорванный.

Она повелительно удалила дежурного сержанта: дайте мне право поговорить с клиентом наедине. Села, две толстые книжки уместились на крае стола.

И: «слушаю Вас»…

В конце сумятного разговора он удивился: почему вы меня взялись защищать? Денег у меня давно нет, у сына-студента что котик наплакал, взять больше негде, так почему?

Ответ был коротким: «вы жизнь сыну моему спасли, а я – вашу».

Через месяц он был на свободе, чист и невинен, как оно и было на самом деле.

А ещё через месяц он якобы повесился в гараже, оставив дверку салона открытой.

Городок загудел, обрастая подробностями. Как лавина. Не коснулась лавина только троих, знавших правду: адвоката, «Малыша», да заказчика этих двух трупов и свободы того подсудимого.

Как заказчик добыл правду у кума и жёнки таксиста про маршрут да подпил, да имя того, кому адвокат перешёл то ли тропинку, то ли дорогу, – одному ему и ведомо.

Да видно был ему очень уж дорог единственный сын с короткой тюремною стрижкой, раз поквитался наравно: сын приравнялся к трупам двоих сильно болтливых. Да невинного таксиста, что слишком многое знал.

Бойтесь, мужики, жёнок таксистов! И их языков.

Киллер киллера поймет

Трагедия и фарс – почти всегда одно и то же, на этом строится любой театр. Ну, а мы с вами в вечном театре жизни.

«Меня заказали»! Ночной голос был хриплым от страха. Я бы не стала и трубку телефона поднимать в полдвенадцатого ночи, но чисто женское любопытство преодолело: какой гад звонит мне так поздно? Страх в голосе абонента снёс остатки первого сладкого сна.

Наутро в машине ехали в дальний поселок районного типа. В дороге несостоявшаяся жертва убийства, по совместительству кандидат в депутаты парламента Крыма, поведал: задержали мужика, что приехал аж из далёкой Карелии его убивать. Сейчас едем в камеру на допрос, а я им нужна, чтобы допросить того мужика, а в ходе допроса разве адвокат убийце не нужен?

Ну, эка невидаль – мужика заказали. Да на каждого кандидата всегда пуля найдётся: время было такое.

Кандидат в депутаты рыцарем без страха и упрека явно уж не был. Так себе, кандидатишка. Но! Он вырос в селе, все его знали, село было агромадным. По-модному говоря, электорат, стоял за него, пусть он даже и во взрослом возрасте в носу на людях ковырялся. А всё свой родной Ванюша был роднее и ближе другого, очень крутого при всяких заслуженных (и не очень) регалиях, кандидата. На сделку с совестью наш Ваня не пошёл, раз его не купили. Значит, пошли по другому варианту: вот его и заказали.

Приехали в городок: обычное здание милиции, обычнейший ИВС (изолятор временного содержания).