Камень в моей руке - Ульяна Бисерова

Я знал, что они с Кимберли на дух не переносят друг друга, поэтому когда я увидел, что эти двое тихо переговариваются о чем-то у вазы с пуншем, то решил, что самое время освежить бокал.

– Генрих, что скрывать, я далеко не всегда относилась к тебе с должным уважением. Но сегодня я вынуждена принести извинения, – я готов биться о заклад, что тетка беззастенчиво флиртовала, пуская в ход самые убийственные приемчики. – Избавив ее наконец от этой обузы, ты проявишь истинное великодушие и душевное благородство.

Шульман пялился на нее, как кот на сметану. Вот так новости! Заядлые недруги рассыпаются в любезностях друг перед другом. Впрочем, стоило мне приблизиться, как они разом смолкли, обменявшись многозначительными взглядами.

Налив себе полный стакан, я нарочито шумно отхлебнул и, заметив, как Кимберли скривилась, поискал взглядом укромное местечко, где никто не будет приставать с идиотскими расспросами об успеваемости и будущей профессии. Мама разговаривала с парой коллег, имен которых я не знал. Перехватив мой взгляд, она лукаво улыбнулась и покачала головой, указывая взглядом на бокал с пуншем в моей руке. Притворившись, что совершенно не уловил ее намека, я одарил ее простодушной улыбкой. И по-быстрому продрейфовал к Рольфу – вот уж кто никогда со мной не сюсюкается, как с маленьким. Правда, его и Вики осаждал какой-то хлыщ в сером наглухо застегнутом костюме. Видимо, разговор шел о не самых приятных вещах – Рольф вымученно улыбался и смотрел больше в свой стакан, чем на собеседника. Я подошел ближе и прислушался.

– Э-э-э-э, как, простите, называется ваша организация, я не расслышала? – уточнила Вики.

– «Успокоенные сердца». А вы, как я полагаю, из армии фанатичных противников эвтаназии? – обратился он к Рольфу.

– Вовсе нет. Хотя, признаюсь, я голосовал против закона о генетической чистоте, – нехотя признался тот.

– А вот я категорически против! – встряла Вики. Но незнакомец в сером пропустил ее слова мимо ушей, не сводя глаз с Рольфа. Вики, не привыкшая к такому обращению, обиженно надула губки.

– Вот как? А позвольте поинтересоваться, из каких соображений? – продолжал допытываться незнакомец у Рольфа.

– Не слишком подходящая тема для светской беседы, разве нет? – поежился здоровяк. – Но раз уж вы настаиваете… Я считаю, что это как минимум негуманно.

– Гуманность?! Раз уж речь зашла об этом аспекте, я задам еще один вопрос: доводилось ли вам когда-нибудь бывать в хосписе для раковых больных? Нет? Так я и предполагал. Потому что, хоть раз увидев их перекошенные от крика лица, скрюченные судорогой изможденные тела, вы бы признали, что скорая и безболезненная смерть – это безусловное благо. Акт высшей гуманности.

– Но люди всегда страдали от болезней, во все времена… И, как мне кажется, забота врачей – использовать все свои знания и опыт для того, чтобы излечить пациента, а не побыстрее спровадить его на тот свет.

– В том-то и загвоздка! Блестящие научные открытия в области медицины последних лет и привели к тому, что от тех же онкологических заболеваний люди страдают гораздо сильнее, чем в прошлом. Прежде человек был обречен покинуть бренный мир, когда болезнь была еще только в зародыше. А сейчас, благодаря лекарствам, оттягивающим неизбежный конец, его пораженное метастазами тело подвергается таким чудовищным пыткам болью, по сравнению с которыми средневековые представления о геене огненной кажутся детскими страшилками, – казалось, человек в сером костюме получает извращенное удовольствие, словно отколупывает корочку только что зажившей ссадины. – Так что, несмотря на то, что некоторым эвтаназия по-прежнему представляется антигуманной, самыми ярыми сторонниками «легкой смерти» выступают именно сами больные, бесконечно уставшие от бессмысленных мучений.

– Но ведь… бывает же так, что изобретают лекарство от болезней, которые раньше считались смертельно опасными?

– Да, наука не стоит на месте. Но каждый человек вправе сам решать, готов ли он ждать хотя бы еще день.

– А что, если это просто минутная слабость, жест отчаяния? И потом, ведь далеко не всем оставлено право самостоятельно решать свою судьбу?

– Да-да! Что вы на это скажете?! – взвилась Вики. – Или, по-вашему, принудительная эвтаназия детей – тоже акт гуманизма?

– Безусловно, – невозмутимо процедил незнакомец в сером. – Ведь речь идет о жизненно неполноценных детях с тяжелыми генетическими отклонениями. По закону каждый гражданин конфедерации наделен правом произвести на свет лишь одного-единственного ребенка. И кого бы выбрали вы? Умного, здорового ребенка, который будет радовать вас своими успехами и достижениями, или слюнявого имбицила, который нуждается в посторонней помощи даже для отправления естественной нужды?

– Это не вопрос выбора, – пролепетала Вики. – Как можно отказаться от своего ребенка?

– От которого из них? От неизлечимо больного? Или от того, кто мог бы появиться на свет, если бы слабоумный брат не занял его место?

– Так нельзя… Это неправильно!

– Да оставьте же, наконец, ваши выдуманные идеалы и взгляните правде жизни в лицо! Долгие годы ложные гуманистические ценности тормозили развитие общества, вынужденного опекать всех сирых и убогих. Вместо того, чтобы идти вперед, мы все время оглядывались на отстающих. Наша великая нация превратилась в слабых, больных нытиков. Только сильные духом и телом имеют право жить и оставить след на земле!

– А остальных, значит, на свалку? Как ненужный хлам? – не выдержал я.

Лицо Рольфа осветилось радостью.

– А-а-а, вот и виновник торжества! Ну, как настроение, именинник? – он дружески ткнул меня локтем в бок. – Господин Шаллмайер, позвольте представить: тот самый Кристобальд Фогель, за здоровье которого мы сегодня пьем.

– Очень рад, – поджав тонкие губы, процедил незнакомец в сером, раздосадованный тем, что его прервали на полуслове. – У вас, молодой человек, как я погляжу, есть собственное суждение на этот счет?

Рольф выпучил глаза, умоляя меня не ввязываться в спор, но промолчать я уже не мог.

– Я знаю, что предписывает закон о генетической чистоте, господин Шаллмайер. Я сдал этот раздел на «отлично». Но я считаю, что нельзя сбрасывать человека со счетов только потому, что у него не хватает какой-то дурацкой хромосомы! А может, она станет великим художником?!

– Мы говорим сейчас о ком-то конкретном? – под пристальным взглядом Шаллмайера я почувствовал себя так, словно он навел на меня дуло пистолета.

– Нет, разумеется, нет, – заверил я. – Это так, образно выражаясь… Просто обидно, что из-за разграничения по категориям я никогда не стану астронавтом. У меня ведь астма.

Я закашлялся. Шаллмайер побледнел. Ха, этот хлыщ боялся заразиться моей астмой, как если бы это был банальный грипп! Безуспешно борясь с приступом жестокого кашля, я обвис на его рукаве.

– Совершенно забыл, я же собирался переговорить с Шульманом, – пробормотал он, вырываясь из моих судорожно сжатых пальцев.

Стоило ему отойти, как мой внезапный «приступ» тут же прекратился.

– Эй, ты в порядке? – участливо спросила Вики.

– В полном! – ухмыльнулся я.

– Ну-у, парень!.. – восхищенно протянул Рольф. – Молодчина! Я уж думал, от этого стервятника никак не избавиться… Слушай, приятель, а не принесешь мне из холодильника еще пару банок пива?

Влетев на кухню, я увидел, что мистер Шульман, облапив маму, шепчет ей что-то в самое ухо. Заметив меня, она отшатнулась и смущенно поправила прическу.

– Крис, ты что-то искал? – спросила она.

– Мне показалось, что в кухню прошмыгнула крыса, – выпалил я. – Наглая, жирная, омерзительная крыса.

На лице Шульмана выступили красные пятна.

– Крис! Что ты такое говоришь! Мы с мистером Шульманом…, – начала было мама.

«Мы?» Мне вдруг на самом деле резко перестало хватать воздуха.

– Я давно собиралась тебе сказать, но все как-то не было удобного случая… – замялась мама. – Да, я же так и не успела сообщить тебе потрясающую новость! Генрих подключил свои связи и выбил тебе направление в Шварцвальд. Разве не чудесно?!

– Что еще за чертов Шварцвальд?

– Крис, это лучшая клиника в Европе. Там, в горах, такой воздух… Ты забудешь про приступы. И сможешь пообщаться со сверстниками, завести новых друзей…

Я смотрел на нее и не мог понять: неужели она всерьез полагает, что я начну прыгать от радости?

– Удачный ход, мистер Шульман. Браво! – наконец, выдавил я.

– Да что с тобой сегодня, Крис! – воскликнула мама. – Генрих, бога ради, извини. Ты же видишь, он не в себе!

Я молча развернулся и поплелся в свою комнату. Праздник кончился.

Глава VI

Человек рождается слабым. Сильным он становится тогда, когда нет вокруг никого сильнее его.