Питер Брейн и его друзья - Эдмунд Хилдик

— Если бы у нас уже был этот радиотелефон! — пробормотала Ева.

— Что с ними могло случиться? Чего они там застряли. идиоты? Сейчас он войдёт и схватит их!

— Я попробую… нет, раньше его мне туда не успеть! — Ева чуть не плакала.

Питер тяжело откинулся на подушки. Он крутил и мял одеяло, стараясь послать мысленный сигнал друзьям. Ещё пять-шесть шагов — и сторож дойдёт до угла павильона. Ну вот. Да где же они?! Что могло…

— Смотри-смотри! — вскрикнула Ева и пролезла между кроватью и окном. — Кажется… Да, это они!

Питер молчал. Лоб у него стал совсем мокрым от пота, руки тряслись. Но тут он увидел, что Эрни и Морис (без магнитофона!) о чём-то мирно разговаривают со сторожем, и засмеялся от облегчения.

Как он переволновался! Да если бы он был здоров и собирался выступить на конкурсе, ему и то было бы легче.

— А ты уверена, что сумеешь ставить пальцы на нужные клапаны, Ева? — спросил он, стараясь взять себя в руки. — Не забудешь, что играть будет магнитофон, а тебе придётся только делать вид, будто ты играешь? Ты думаешь, у тебя это получится?

— Обо мне не беспокойся, — ответила Ева и отошла от окна. Вдруг она тревожно нахмурилась, точно так же, как накануне, и произнесла те же самые тревожные слова: — Если под эстрадой всё сойдёт гладко.

Под эстрадой в эту самую минуту Энди Макбет приступал к своему последнему бутерброду.

Он недавно обедал, но, зная, что ему предстоит час скучного ожидания, принял некоторые меры для того, чтобы скоротать это время наиболее приятным образом. Некоторые мальчики захватили бы с собой юмористические журналы, другие — головоломку, третьи — карманные шахматы, чтобы сыграть матч между правой рукой и левой. Но у Энди Макбета было своё верное лекарство от скуки — еда. Потому-то он и притащил под эстраду изрядный запас бутербродов, которые тайком намазал своим любимым паштетом из крабов.

К несчастью, Энди не учёл двух вещей. Быстроты, с которой он был способен поглощать вкусную пищу, и своей привычки: раз начав, не останавливаться, пока не будет съедена последняя крошка. Если бы он сделал бутерброды с финиковым мармеладом, который ему не очень нравился, то, пожалуй, сумел бы растянуть свой запас на полчаса. Сыр, возможно, продержался бы двадцать минут. Даже холодный цыплёнок обеспечил бы ему приятное занятие на десять — пятнадцать минут. Но паштет из крабов…

Энди свернул бумагу фунтиком и стряхнул в рот крошки. Затем смял её в комок, тяжело вздохнул, посветил фонариком на часы и сказал:

— Да-а-а…

Он взял один из журналов Эрни и начал его листать.

Но он не очень любил американские детские журналы, а особенно военных лет. И уж совсем его не интересовали подвиги героического Снейда, сержанта американской морской пехоты, который вдребезги разнёс три гитлеровские танковые дивизии при помощи старого шестизарядного револьвера и преданного слуги-негра. Да и вообще сейчас Энди читать не хотелось — он никак не мог сосредоточиться. Он снова поглядел на часы. Было всего без двадцати два.

Тут он вспомнил, что захватил с собой трубочку лимонных леденцов. Он вытащил её из кармана, распечатал и сунул в рот три леденца. Леденцы он всегда ел по три зараз и не видел причин менять сейчас эту привычку. Ведь трубочка была полна.

— Хватит на несколько часов! — пробормотал он, засовывая в рот следующие три леденца. — На мново шашов, — докончил он сквозь громкий хруст.

Ровно без десяти два он проглотил последний кусочек последнего леденца из последней тройки. «Наверное, часы отстают, — подумал Энди. — Все механизмы всегда портятся… А ведь если на то пошло, Морис мог что-нибудь напутать. — Он посветил фонариком на магнитофон. — А вдруг лента стоит не на том месте? Конечно, Морис говорил, что всё проверено, но ведь с механизмами всякое может быть. А что, если…»

Энди прислушался.

Над его головой было по-прежнему тихо. Далёкий стук молотка объяснил ему, что сторож вернулся, но чинит что-то в раздевалке.

— А может, всё-таки попробовать… на всякий случай, — сказал он себе. — Совсем-совсем тихо…

Рука Энди потянулась к регулятору громкости.

— Мы в пятницу утром отдали концы, — пел Питер у себя в комнате. — Но только берег исчез за кормой, красавицу — ха-ха-ха! — в море увидели мы с гре… ха-ха-ха!..

— Ну, если ты будешь надо мной смеяться, — обиделся Морис, — то я пойду репетировать куда-нибудь ещё! Нет, правда, старина, возьми себя в руки, олух, ведь уже два часа, а я хочу отработать всё как следует.

— Извини, — сказал Питер. — Только у тебя — ха-ха-ха! — только у тебя получается ужасно смешно.

— Ну так закрой глаза, — сердито приказала Ева и нервно поглядела в окно. — Закрой глаза и пой!

— Да, да, только побыстрее, — скомандовал Морис, раздвигая воображаемую подзорную трубу. — Ну, ты готов?

На этот раз Питер умудрился даже не хихикнуть, хотя Морис старался вовсю: глядел в трубу, причёсывался, прихорашивался, качался на бурных волнах, шатался под ударами урагана, карабкался на мачты, лежал пластом на койке в каюте, становился на цыпочки и расправлял плечи, как капитан, съёживался, как юнга, лил слёзы, как мать юнги, и, трижды повернувшись, медленно тонул вместе с гордым, гордым кораблём.

— Очень хорошо! — сказала Ева.

— Правда? Ты не шутишь? А мне показалось что я слишком уж пригнулся, когда показывал юнгу и вышел какой-то карлик…

— Ничего подобного. Получилось очень хорошо, Теперь только бы всё прошло гладко…

— …под эстрадой, — смеясь, договорил Питер.

— Смейся, смейся! — обиженно сказала Ева.—

Ты ведь знаешь Энди. А что, если он заснёт?

Ну, этого она могла не опасаться.

Энди Макбету было не до сна.

Напряжённо хмурясь, он пригибался к самому магнитофону и слушал запись песни Питера, которую проигрывал как мог тише. Во всём Эстонбери не отыскалось бы более надёжного человека: ведь он находился при исполнении своих обязанностей, ведь он ничего не оставлял на волю случая, ведь свою дотошность и добросовестность он унаследовал от трёх поколений инженеров-шотландцев! Чтобы Энди — и заснул на работе? Смехотворное опасение! Да если бы все люди были столь же добросовестны и надёжны, как он (так в эту минуту думал Энди), дела в мире шли бы куда…

— Э-эй! — вдруг негромко воскликнул он и, нажав на клавишу остановки, настороженно прислушался.

Голоса…

Где-то наверху…

И шаги…

Всё ближе…

— …и последите, мистер Перкинс, чтобы никто не садился на места для жюри.

— Хорошо, сэр. Уж положитесь на меня.

Папаша Эрни…

— Прекрасно! Помогите мне разложить программки. По одной на каждый стул…

Энди тихо-тихо включил перемотку и отпустил клавишу остановки. Катушки завертелись в обратном направлении. Прикрывая фонарик ладонью, Энди светил на мелькающие цифры, которые показывали, сколько ленты перемотано. Снова проиграть ленту, даже совсем тихо, он уже не мог — ведь рядом были люди. Но Энди был предусмотрительным человеком. Энди помнил, что песня Питера начинается на цифре 736. Он следил за цифрами, бежавшими в обратном порядке: 793… 792… 791…

Энди Макбет был не из тех, кто попадает впросак. Девять человек из десяти и не подумали бы заметить цифру, на которой начиналась песня. Да нет, какие девять — девяносто девять из ста не заметили бы! А вот он заметил: 736…

Или…

И, продолжая следить за сменяющимися цифрами, Энди вдруг нахмурился:

«Или 637?»

Питер один в своей комнате смотрел, как в дверях павильона исчезают дети. Они шли со всех сторон. Мальчики и девочки, постарше, помладше и такие, которые, наверное, ещё не учились в школе, — они подходили по двое, по трое, большими компаниями.

А вот эти, конечно, будут выступать. Две девочки — или одна из них мальчик? — одеты, как клоуны. Нет, они обе девочки. И вон тот дылда с большой куклой под мышкой. Наверное, чревовещатель. И эти четверо ребят в чёрных париках и с гитарами. И эта девочка в платье с оборками, которая несёт скрипку.

Сколько их тут ещё со всякими таинственными свёртками и футлярами — фокусники, шпагоглотатели, канатоходцы…

А вот и Ева. Идёт, размахивая футляром с флейтой… И Морис, белый как мел. Зато волосы у него блестят словно зеркало. Наверное, извёл на них целую баночку лучшей помады своего отца… И Руфь— тащит ноты.

Ева, Морис и Руфь остановились у дверей павильона. Они были почти самыми последними. Они оглянулись на его окно. Ева взмахнула флейтой. Морис показал большой палец. Питер помахал им в ответ.

Но когда кто-то из распорядителей поторопил их и они, повернувшись, вбежали в дверь, Питер судорожно вздохнул и облизал губы.

Эх, если бы у них уже был радиотелефон! Тогда ему не пришлось бы мучиться неизвестностью и уныло глядеть на угол павильона. Энди взял бы передатчик с собой под эстраду и рассказывал бы ему шёпотом, как идут дела.