Чернила и кость - Кейн Рейчел

Когда Джесс выходил, то ему почудилось, что королева Анна снова осуждающе смотрит на всех, кто проходит мимо, и он постарался не глядеть на нее, перепрыгивая через две ступеньки. День был теплый и солнечный, во дворе серапеума хлопали крыльями голуби, и Джесс огляделся, разыскивая глазами карету Брайтвеллов, которая должна была быть припаркована где-то поблизости. Карета оказалась дальше, чем он думал, и он поспешил к ней. Джесс понял, что нервничает. По-настоящему нервничает при мысли о том, сдал ли вступительный экзамен. Ему это было и правда важно. И это чувство не было ему знакомо.

– Сэр? – Водитель Джесса с беспокойством посмотрел на него со своего места, очевидно, желая убраться отсюда подальше и поскорее. Это был один из тех громил отца, которые проводили большую часть своей криминальной карьеры, держась подальше от библиотеки и всего с ней связанного. Джесс его не винил за страх. Он молча забрался на заднее сиденье, и в этот момент его кодекс – книга в кожаном переплете, в которой отображались собрания сочинений Великой библиотеки в Александрии, – зажужжал у него в кармане. Кто-то отправил Джессу сообщение. Он поспешно открыл форзац и увидел, как на нем появляются витиеватые строки библиотечного шрифта, буква за буквой. Джесс чувствовал, как книга едва заметно дрожит под нажимом ручки библиотекаря, который передает это сообщение:

Мы рады сообщить вам, что Джесс Брайтвелл официально принят на обучение для достопочтенной службы в Великую библиотеку. Вам следует прибыть на станцию Сент-Панкрас в Лондон завтра в десять утра для отправления в Александрию. Пожалуйста, обратитесь к списку предметов, разрешенных брать с собой на обучение.

Внизу стояли подпись и библиотечная печать, которая выступала красной кляксой из чернил на бумаге. Джесс осторожно провел по ней пальцем. На ощупь печать оказалась гладкая, как воск, однако и теплая, как кровь, и Джессу почудилось, будто она живая.

Его имя тоже выделялось, написанное жирными черными буквами. ДЖЕСС БРАЙТВЕЛЛ.

Он нервно сглотнул, быстро закрыл книгу и попытался утихомирить своей участившийся пульс, когда колеса кареты застучали по уличной брусчатке, увозя его обратно домой.

Мать Джесса, очень обрадованная новостью (или считавшая своим долгом выглядеть обрадованной), подарила сыну набор стилусов, а отец наградил его новеньким кодексом в кожаном переплете, специальным изданием, со множеством дополнительных страниц для заметок. А также с красиво выгравированным золотом символом библиотеки.

Брат не подарил Джессу ничего, но Джесс ничего от него и не ждал.

Ужин прошел необычно мирно и торжественно. После того как мать разрешила сыну выпить немного бренди, Джесс обнаружил себя сидящим в одиночестве на ступеньках в саду. Вечер был прохладным, а небо над головой ясным – редкость для Лондона. Джесс уставился на белеющую над его головой луну. Звезды будут выглядеть иначе на небосводе там, куда он отправится завтра, но луна останется прежней.

Джесс никогда раньше не думал, что отъезд заставит его грустить.

Он не заметил, когда в сад вышел Брендан, но и не удивился, услышав, как его малявка брат шаркает ботинками по выложенной камнями тропинке рядом.

– Ты никогда не вернешься.

Не это Джесс ожидал услышать, и он повернулся, чтобы взглянуть на Брендана, который ссутулился, стоя в тени. Джесс не видел выражения его лица.

– Ты умен, Джесс, но папа ошибается кое в чем: чернила у тебя не в крови. Ты пропитан ими до кости. Твой скелет, должно быть, черный, как они. Ты отправишься туда, к ним, и мы потеряем тебя навсегда. – Брендан переступил с ноги на ногу, но так и не подошел к брату. – Поэтому не уезжай.

– Я думал, ты хочешь, чтобы я убрался, – сказал Джесс.

Брендан вздохнул. А затем оттолкнулся от стены и исчез в темноте ночи. Ушел заниматься бог знает какими делами. «Прости меня, Малявка», – подумал Джесс. Однако, сказать по правде, он не чувствовал себя виноватым. Оставшись здесь, он не имел бы никакого будущего, как не было никакого будущего для Брендана в Библиотеке.

Сегодня Джесс будет спать дома в последний раз.

Вернувшись в дом, Джесс записал все эти мысли в свой личный журнал, а потом провел остаток вечера, читая Inventio Fortunata.

Что, очевидно, только доказывало слова брата.

На следующий день отец проводил Джесса до вокзала Сент-Панкрас и отослал слуг, чтобы самому донести чемодан сына до поезда… и за все это время отец не проронил ни слова и ничем не выдал своих чувств. Когда Джесс принял из рук отца чемодан, тот наконец сказал:

– Заставь нас тобой гордиться, сынок. Или, клянусь богом, я буду пороть тебя, пока ты этого не сделаешь. – Однако в то же время глаза отца едва заметно блеснули, точно от слез, и Джесс почувствовал себя не в своей тарелке. У отца был сильный характер, и он никогда не проявлял сентиментальности.

Поэтому не может быть, чтобы Джесс увидел у него на глазах слезы.

Затем отец быстро, строго кивнул сыну и пошел прочь, исчезая в толпе пассажиров и разлетевшихся голубей. Горячий дым от мотора поезда собирался под сводчатым потолком станции и вплетался в железные узоры. Такая знакомая и такая странная картина одновременно. Несколько секунд Джесс просто стоял, раздумывая. Пытаясь понять, что он чувствует в этот самый момент, застыв между старым миром и новым, тем, жить в котором ему предстоит.

Оставалось еще двадцать минут до отправления поезда в Александрию, и Джесс подумал, не сумеет ли он отыскать где-нибудь в вагонах поблизости автомат с горячими напитками, однако, пока он колебался, услышал ворчание у себя за спиной.

Какой-то мужчина начал ругаться и вскоре повысил тон до крика, и отчего-то Джессу захотелось обернуться и узнать, в чем дело.

– …признайтесь, что вы обманываете сами себя! Что слова есть не что иное, как лживые идолы, которым вы поклоняетесь! Великая библиотека, может, однажды и явилась благодетелем, но в наши-то дни? Что она нам дает? Лишь отбирает у нас! Унижает нас! Вот вы, сэр, у вас есть собственная книга? Нет, сэр, не бланк, заполненный тем, чем они желают его заполнить… Настоящая книга, оригинальная, написанная писателем? А вы бы осмелились владеть книгой, мадам? Библиотека владеет нашими воспоминаниями, а вы не имеете права владеть книгой! Почему же? Почему они так этого боятся? Почему они так боятся дать нам выбор?

Джесс заметил говорящего человека, который забрался на каменную скамейку и теперь читал свою лекцию прохожим, вскинув руку с журналом над своей головой. Это не был бланк из серапеума с библиотечным штампом. То, что вытащил из-за пазухи мужчина, было копией журнала в кожаном переплете с тиснением, на котором можно было прочесть его имя. Его личный журнал, в котором он ежедневно записывал свои мысли. У Джесса был почти такой же. Библиотека раздавала их бесплатно в день рождения ребенка и советовала всем горожанам в мире записывать свои мысли и воспоминания с самых по возможности ранних лет. В архивах Библиотеки хранились эти записи каждого дня и каждого часа их жизни после того, как они умирали. Библиотека была мемориалом. И в этом заключалась одна из причин, по которой люди ее так любили: в каком-то смысле она даровала каждому своего рода бессмертие.

Мужчина теперь размахивал своим личным журналом, словно факелом, а в глазах у него горел лихорадочный огонек, отчего Джесс почувствовал себя неуютно. Он отлично знал, чем это закончится. Полицейские наверняка уже спешат сюда.

Люди вокруг оратора расступились, испуганные его страстью и диким взглядом. Джесс обеспокоенно осмотрелся. Он был прав: отряд полицейских в красных плащах уже направлялся в их сторону. Говоривший их тоже тут же увидел, и Джесс заметил, как лицо мужчины побледнело под копной растрепанных волос. Однако он лишь стал кричать громче:

– Человека нельзя приравнивать к куску бумаги, к строкам и буквам! Его нельзя поставить на полку! Жизнь дороже книги! Vita hominis plus libro valet![4]