Сумка со смертью - Александр Тамоников

– Где тут твое капучино? – пробормотал Черкасов, высыпая на стол содержимое сумки Алексея. Подхватил у самого пола квадратный штоф текилы, скептически скривился – мол, где мое праздничное сомбреро? – Это, что ли? – вытащил упаковку с чем-то мягким и круглым, стал разглядывать на свет.

– Не капучино, а каприччио, дурында, – бросил, не оборачиваясь, Маслов. – Русским языком тебе же сказано…

– Карпаччо, мужики! – засмеялся Алексей. – Сырое мясо, приправленное оливковым маслом! Оно у тебя под левой рукой, Борька. А то, что ты держишь, – адыгейский сыр, его можно жарить…

Мужики смеялись, язвили, все валилось из рук, но, худо-бедно, процесс продвигался. Черкасов сетовал, что на данном историческом этапе живет без женщины, а то бы непременно пригнал, чтобы натворила на стол. «Первым делом бабу заводи, Алексей, – бурчал пенсионер, вскрывая тупым кухонным ножом вакуумные упаковки, – а потом уж все остальное – кота, собаку, работу… Хреново без женщины, Леха, не жизнь, а каторга, уж поверь моему бесценному опыту…»

Пили дружно, слаженно, с аппетитом уничтожали деревенскую и импортную снедь. Водка лилась как по маслу, но быстро кончилась, и голодные взоры сконцентрировались на литровой текиле.

– Господи, какую только гадость потреблять не приходится… – вздохнул пенсионер, молитвенно посмотрев в потолок. – Мы словно и не русские люди, а труженики наркокартеля какие-то… Ладно, Леха, ты специалист по этой самогонке – тебе и сдавать.

Текила тоже прошла на ура. Нормальный напиток – если не знать его цену (и сколько водки можно купить на эти деньги). Утолили первый голод, откинулись, закурили. Каждый смолил свое: Черкасов – отечественный «Максим», Алексей – буржуйский «Кент», Виктор Павлович – старую заслуженную трубку с обглоданным мундштуком. На веранде было хорошо, деревья закрывали половину огорода, создавая тень и комфорт. Пол на веранде почернел от старости, половицы прогибались. Все требовало ремонта – возможно, не срочного, в перспективе.

– Теперь откровенно, мужики, как жизнь в районе? – спросил Алексей. – Бандиты с полицией не лютуют? Жить можно? Чиновники не чудят?

– Да мы и раньше не лукавили, – пожал плечами Черкасов. – Девяностые прошли, все по-другому стало, хотя нашей деревне все едино. Жить не мешают. Власть теперь солидная – настроила особняков и коттеджей, да сидит в них, в ус не дует. Про разборки давно не слышали, все лакомые куски давно поделили. Какие криминальные разборки, если замминистра… не помню какого министерства – на «Сторублевке» себе домину отгрохал, а под Старицким озером – «рыбачий домик» о трех этажах и с благоустроенным пляжем. Ходили слухи, что через Мирославль проложен канал поставок героина в Московскую область, но так ли это – дело темное. Полиция точно не в деле. Возможно, кто-то из чиновников подрабатывает – неизвестно. Полиция в наших пенатах тихая, на главные роли не лезет. Начальника районной ментуры из Москвы назначили – полковник Миров, он уже полтора года тут заправляет. Ходит молва, что мужик нормальный, из честных, строго спрашивает с подчиненных за «косяки». Как прибыл – разогнал половину окружения, остальные теперь пашут не за страх, а за совесть…

– Нам по барабану, что они мутят, – отмахнулся Маслов, – лишь бы людям жить давали. У самих деньжат немерено, а дороги в районе отвратительные. Даже свою «Сторублевку» толком вымостить не могут. Хотя какое дело их джипам до этих ухабов?

– У нас теперь даже свой участковый имеется, – похвастался Черкасов, – старший лейтенант Куприянов. Выпить любит. Но вроде не сволочь. Он на несколько деревень назначен, опорный пункт в Макеевке. Приезжает в Затешу дважды в неделю – у него своя комнатушка в сельсовете. Типа граждан принимает. Приходят добрые люди, лечат мужика от похмелья, тащат соленья, маринады собственного изготовления, высказывают все, что накипело. Он в блокнотик все записывает, увозит с собой, обещает разобраться и принять меры.

– В этой глуши, наверное, и не случается ничего страшного, – улыбнулся Алексей.

– Зря ты так думаешь, – насупился Маслов. – На прошлое Рождество деда Гринева арестовали за убийство сына. Люди в шоке были. Ветеран Великой Отечественной, достойный человек, его на 9 Мая даже замглавы администрации поздравлять приезжал. Ты сына его Гришку, наверное, не знал. С зоны откинулся лет шесть назад, сам уже в годах был. Осел в Затеше у отца, бабу привез из Акулова. «Крыша» на Рождество поехала, видно, выпил маловато, – усмехнулся Виктор Павлович. – Темная история, носился по дому, мебель громил, бабу свою из окна в сугроб выбросил, на старую мать руку поднял. Дед с берданкой приковылял, когда он душил ее. Плечо прострелил мерзавцу, тот и успокоился. Вроде живы все остались, давай ментов из Монина вызванивать. Но перемкнуло что-то у старика – перезарядил берданку да добил отпрыска – половину черепушки снес ему к чертовой матери! Так бы прокатило – самозащита от взбесившегося зверя, все такое. Но явно, что стрелял с целью убить. Девяносто четыре года старику было – повезли в изолятор, за решетку посадили. Дело завели по сто пятой. Неделю дед Гринев в кутузке продержался да помер. Даже выяснять не стали отчего – мол, давно пора старику. Старуха его в тот же год откинулась, баба, что с Гришкой жила, слиняла куда-то – ей все равно бы тут жить не дали…

– А еще с Тамарой Степановной Миньковой история приключилась, – сказал Черкасов. – Обычная баба, за сорок. Спокойная всегда была, приветливая. В сельсовете на бумагах сидела. Взяла и пропала. Так бы и искать не стали – баба-то одинокая, но глава сельсовета Кравчук шум поднял. Нашли за Акуловом в лесополосе. Живая, но не в себе. Никого не узнает, ничего не помнит, смотрит на всех со страхом. В больницу отвезли – несколько синяков и травма черепа. Сбил ее кто-то на дороге – видимо, пешком из Монина в Акулово шла. Остановились, сунули в багажник, завезли подальше и выбросили. У женщины память отшибло, «крыша» съехала – в общем, беда, пропала баба. Того, кто сбил ее, понятно, не нашли. Сейчас она в «психушке» в Мирославле, совсем помутилась разумом…

– Ладно, давайте выпьем, – встрепенулся Маслов. – Не будем о плохом, а то соседушка расстроится да обратно в армию смотается.

Снова ели, пили, хрустели луком и огурчиками. К текиле приспособились – нормальная гадость.

– Делать-то что собираешься? – чавкал Черкасов. – Ты, вообще, определился – навсегда в пенаты или так, погостить? Но учти, продать дом у тебя, скорее всего, не выйдет. Под дачку вряд ли купят, а работы в деревне нет – никто не поедет сюда на «постоянку». Так что быльем все зарастет, если уедешь. Или, вон, Палычу свою халупу завещай, пусть присоседит к своему участку, ограду наконец снесет между вами, картошкой огород засадит.

– Да не нужен мне этот геморрой, – фыркал Маслов, – своего хватает – восемь соток, куда уж больше? Последить за сохранностью – одно, а постоянно тянуть этот воз – чур меня, как говорится.

– Ей-богу, мужики, не думал об этом, – божился Алексей. – Не было планов продавать – другого-то дома у меня нет. Поживу, осмотрюсь, с голода пока не пухну, деньжат на черный день накопил.

– Давай ко мне на пасеку, – предложил Черкасов. – Деда-бездельника уволю к чертовой матери, будешь моим помощником. Компаньоном, так сказать. Расширимся к следующему лету, фирму свою организуем. «Частные пасеки Черкасова»… – Он задумчиво уставился в облезлый потолок веранды. – Ну и Воронича, конечно, гы-гы… А что, звучит?

– Ладно, поживем – увидим. Может, не понравится, переселюсь куда-нибудь в Таиланд, буду на солнышке до пенсии греться, девчонок местных щупать…

– Ты с ними поосторожнее в Таиланде, – предупредил Борька. – Знающие люди по секрету сказывали, что половина девчонок в Таиланде – никакие не девчонки…

Ржали так, что дрожала и чуть не сыпалась крыша веранды. О плохом уже не говорили – сегодня только о хорошем! Снова пили, ели – еда, в отличие от спиртного, не переводилась. Перешли на анекдоты. Было уютно, весело, алкоголь туманил голову. Старенький дом вздрагивал от хохота. Весьма некстати кончилась текила. Сидели, как сироты, растерянно глядя друг на друга.

– Айн момент, – встрепенулся Маслов, – сбегаю к себе. Посидите минутку, никуда не уходите.

Ему и за калитку выходить не пришлось – отогнул штакетину, пролез к себе на участок. Тем же образом вернулся, сжимая литровый пивной пластик. В бутылке, судя по мутному содержимому, было не пиво.

– Стратегический запас, – с трудом ворочая языком, поведал пенсионер. – Баба Дуня гонит… Нормальная штука, но сразу предупреждаю – не шедевр. Баба Дуня любит денежки, но ей не хватает усидчивости…

– Мы поняли, Палыч… – У Черкасова тоже заплетался язык. – Не является лекарственным средством, типа… Будем пить очень и очень осторожно… Ты наливай, не тряси своей бутылью…

Воспоминания о заключительной части пьянки остались отрывочные. Деревенский самогон, рассчитанный на не самую взыскательную публику, крепко шибанул по мозгам. Все было как в тумане. Веселье оборвалось, наступило угнетенное состояние. Самогонку даже не допили. Но закончилось все мирно, без эксцессов и классических выяснений, кто кого уважает. Первым отвалился Виктор Павлович – передал всем пламенный привет и поволокся к калитке, хотя с успехом мог бы пролезть через штакетник. Борька Черкасов проживал через семь дворов, рядом с магазином – то есть страшно далеко. В завершение вечера его сразил дикий голод – смолотил паэлью с лазаньей, остатки картошки. Потом поднялся, забыв поблагодарить, изобразил нетленный «но пасаран» и, шатаясь, побрел к выходу. Покидая участок, повредил калитку и чуть не повалил забор, но это такие мелочи…