Осенняя история - Томмазо Ландольфи

Все, дальше не пройти. Заброшенный чулан был, по моим расчетам, последним в анфиладе комнат. Искомая стена здесь прерывалась широким поперечным коридором, тем самым, вдоль которого висели косульи головы. Я обливался холодным потом; голова шла кругом. Вернувшись в отправную точку, я восстановил в уме запутанное направление стены. Мне предстояло снова обогнуть то место, но с дальнего конца.

Просторный коридор вбирал в себя и замыкал своими внутренними стенками передние покои обеих анфилад: ту, что с таким трудом я только одолел, и следующую, куда входила моя опочивальня и смежная с ней комната. Однако в самой глубине, за выступами анфилад, в стене располагался небольшой проход. Я призадумался, не зная, вступить ли в эту третью и незнакомую мне вереницу комнат, ведь там могла быть комната хозяина. От полукруглой дверцы с зеркальными сверкающими створками повеяло такой интимностью, что я непроизвольно замер на пороге. Затем набрался смелости и медленно вошел.

Подобие прихожей, но не заброшенной. Полузадернуты гардины, закрыты ставни. Два мягких стула у пристенных столиков цветного мрамора; на них разложены какие-то предметы. Воздух пропитан теплым духом человека. Возможно, где-то рядом логовище старика. Я вновь заколебался. Недолго вслушивался — никакого шума. И я пошел вперед, тем более что обнаружил дверь: быть может, она и приведет меня к желанной цели.

Вторая комната была освещена и выглядела холодней и неустроеннее предыдущей. Мебели почти не видно вовсе. На стенах дорогой, но обветшалый штоф, обшарканный ковер у входа. Добавим к этому три позлащенных канделябра с надломанными ручками и кособокий круглый стол. Похоже, проходная комната. И если верить впечатленьям от прихожей, за ней последует еще одна, возможно, занятая в эту самую минуту.

По моим прикидкам, я находился в центральной анфиладе; напротив — дверь, которая должна была открыть мне доступ к месту моих настойчивых исканий. Итак, я был у цели и, не раздумывая, легонечко толкнул означенную дверь.

Глава девятая

Подобно первой, эта комната была объята полумраком, хоть света и хватало, чтобы осмотреться. Пока неясным оставалось ее предназначение. Здесь я увидел то, чего, пожалуй, в доме не было нигде, а именно предметы обстановки и обихода, которыми, как видно, все время пользовались: утробистый комод, старинный инкрустированный туалетный столик, полуоткрытую конторку, забитую бумагой и всякой мелочью. Господствующим цветом в комнате был желтый; им изобиловали стены, обивка мебели, напольные ковры. Повсюду был разлит все тот же запах человека, почти что тонкий аромат. Теперь он был еще сильней, и я, казалось, подошел к его источнику. Насторожился, однако быстро понял, что в покое не было других дверей, поэтому поблизости никто не мог скрываться. Скорей меня застигнут, продвигаясь следом, значит, надежд на бегство нет. Но, оказавшись здесь, я, невзирая ни на что, решил остаться.

Первым делом я осмотрел ту стену, которую считал перегородкой между моей и этой комнатой. В нее вминался мощный гардероб со створками, расписанными под буйную растительность. Похоже, он располагался напротив моего стенного шкапа и был такого же размера. Открыв его, я поначалу не заметил ничего особенного. Вот только улетучились куда-то полки, а вместо них торчали осиротелые штырьки. И, словно не удовлетворясь, мой взгляд упал на две доски, небрежно прислоненные к комоду, как будто лишь на время. Они и были полками из гардероба.

Все говорило мне о том, что оба шкапа срослись спина к спине, скрывая тайный ход. Осталось выискать его.

Возобновив осмотр, я обнаружил, что задняя перегородка заходит внутрь на толщину брусков, прибитых по углам. Но где запрятан механизм, сдвигавший в сторону отрезок стенки (если, конечно, здесь применено традиционное приспособленье)? В недрах гардероба я не приметил ни одной зацепки для пальца иль руки. Зато, взглянув на боковые стойки, увидел необычный гвоздь, торчавший явно не на месте. Я попытался надавить на шляпку, но металлический пупырышек не поддавался. Тогда мне удалось поддеть ее ногтями, и шляпка вылезла наружу на пару сантиметров. Одновременно от верхней части стойки бесшумно отвалился деревянный кубик, обнаживший металлическую кнопку. Она послушно уступила ровному нажиму: медленно и тихо поворотилась стенка гардероба, но не на собственной оси, а с помощью искусно вделанных петель, благодаря которым, подобно створке, должна была открыться прямо на меня. С тревогой я ожидал, когда же механизм закончит поворот, не исключая, что ход мог вывести в другую комнату. Но нет: за переборкой открылась именно моя.

Последние сомнения рассеялись: ночное происшествие — не плод моей фантазии. Кто-то пытался подойти ко мне, пока я спал. Встревоженный пружинным лязгом, он удалился, так и не исполнив своего намеренья.

Только какого? И кто это мог быть, как не старик? В конце концов я сделал вывод (рассуждая здраво), что в доме жил один старик, и лишь ему я должен приписать те мелкие приметы, которые указывали на постороннее присутствие. Второй вопрос я, следовательно, посчитал решенным. Первый мне предстояло разрешить. Но не сию минуту. Сейчас важнее побыстрей уйти, не дожидаясь нежелательных сюрпризов. Дабы не вызвать подозрений, я надавил на кнопку механизма, вогнал на место гвоздь, и хитроумное устройство вернулось в прежнюю позицию.

Я направлялся к выходу, когда через неплотно пригнанные жалюзи пробился солнца луч, сразив ярчайшим светом вещь, которая была наброшена на спинку стула. Она невольно привлекла мое внимание. То был слегка потертый отрез богатой ткани, тафты или муара. Ткань показалась мне знакомой. Я судорожно рылся в памяти, как будто именно она должна была прийти мне на подмогу. Внезапно я ее узнал: муаровая шаль с портрета. Сказать по правде, я не до конца уверился в своей догадке (ведь сам портрет изрядно потемнел), однако чувствовал, что так оно и есть.

Непросто передать мое волнение. Значит, та женщина еще жива и, надо полагать, бывает в этой комнате. А легкий аромат — ее благоуханье? Возможно, это лишь реликвия? Немного замечтавшись, я не думал, что живая она не будет походить на женщину, которую я как бы знал. Я говорил о ней с самим собою, словно она сошла с портрета, словно иною жизнью и не жила.

Я с трепетом рассматривал непритязательный отрез, который благоговейно возвратил на место. Им зачарованный, я начисто забыл о том, что должен поскорее уходить. Привычное томительное чувство, что за тобой следят, вновь вывело меня из неподвижности. Я обернулся: передо мной стоял старик.

Едва ли мне удастся описать его негодование. Хозяин был мрачнее тучи; взгляд полон бешеного гнева и лютой ненависти. Невыносимый взгляд. Прежде чем я успел моргнуть, он бросился ко мне и, весь дрожа от ярости, схватил за руку. В неистовстве он дико скрежетал зубами. Ни разу мне не доводилось видеть подобного остервенения, почти нечеловеческого. Его свирепый вид наполнил душу леденящим ужасом. А это было лишь прологом грядущей бури!

Когда, трясясь и запинаясь, старик заговорил, его слова вдруг полились с какой-то небывалою свободой.

— Сударь! — взревел он. — Я уж имел однажды случай указать на вашу вопиющую бесцеремонность. Ныне я во всеуслышание объявляю, что вы наглец, невежа и мошенник! Что ваши действия не выразить словами! Что… вы… вы… незамедлительно покинете сей дом, клянусь! — И ну честить меня подобными любезностями.

Признаюсь, я готов был на него накинуться, но удержался по двойной причине. Первая не делала мне чести: меня остановило присутствие собак. Увидев, как хозяин встряхнул пришельца, собаки грозно двинулись ко мне. Вторая, более достойная, питалась чувством уважения и благодарности, которое я продолжал испытывать к хозяину. И я безропотно сносил головомойку.

Тем временем старик, не церемонясь, толкал меня к двери. Я попытался его задобрить, измысливая небылицы о том, что заблудился в лабиринте комнат, но мой хозяин был не столь наивен, чтобы поверить в эти россказни. Мы вышли через анфиладу в коридор. Старик подвел меня к вершине лестницы и отпустил.

— Ступайте, сударь, ступайте сей же час, и да простит Господь вашу несносную назойливость! — сказал он внешне сдержанно, но оттого не менее зловеще. Затем увлек меня с собой, и мы спустились в залу. Вместо того чтобы перекипеть, он все сильнее распалялся, хоть и держал себя в руках.

— Ступайте же, ступайте, — твердил он приглушенным голосом. Затем проворно сунул мне ружье, стоявшее в углу, и подтолкнул к дверям.

Теперь, однако, я как никогда хотел остаться и пребывал поэтому в немалом замешательстве. Ведь оставаться уместнее всего с согласия хозяина. Но рассудив, что крайний способ, каким проник я в дом той первой ночью, вторжением едва ли назовешь (мне б не войти, когда бы этого не захотел хозяин), я преисполнился достойного смирения и нарочито обратился к старику в его же собственной манере: