В те холодные дни - Владимир Сергеевич Беляев

Давно это было, а горячее дыхание грозы достало вон куда, через столько лет! И отозвалось болью в сердце Косачева.

Косачев положил ладонь на левую сторону груди, закрыл глаза, сжал губы. Теперь ему было страшно не за себя. «Подумаешь, великое дело! Свалюсь, как старый дуб, не я первый, не я последний, и не таких валило время, на всех один закон природы. Главное — нельзя допустить, чтобы от немощи одного человека пострадало большое общее дело. Тут пропущу, там не поправлю вовремя, ан, глядишь, и оплошал завод».

И теперь сильнее, чем когда-либо прежде, Косачеву захотелось осуществить мечту своей жизни — довести до конца затеянное строительство трубоэлектросварочного цеха, что фактически равнялось созданию уникального нового завода. Во что бы то ни стало надо использовать момент. Надо действовать, не терять ни дня, ни одного часа. К черту все эти болезни, воспоминания, меланхолию!

Каждый день с утра он с нетерпением ждал Водникова, а когда тот задерживался хоть на несколько минут, сам выходил в ординаторскую комнату, где стоял телефон, и звонил на завод, требовал немедленно главного инженера.

В иные дни Водников приезжал к Косачеву вместе со своим заместителем Вячеславом Ивановичем Поспеловым, который сочувствовал косачевской идее создания двухшовной трубы, хотя сам до последнего времени не принимал энергичного участия в этом деле. Сомневался ли он? Нет. Просто его голова была занята другими мыслями, работы на заводе хватало всякой — интересной и разнообразной. Теперь же сами обстоятельства властно направляли мысль и энергию Поспелова только на эту цель.

Оставшись на заводе главным лицом, Водников в эти дни больше нажимал на своего зама, все время держал его при себе, вытаскивал в цехи, в конструкторское бюро, в лаборатории, вместе с ним изучал сводки, выверял расчеты, чертежи, следил за ходом монтажа нового оборудования. Подбадривая Поспелова и вовлекая его во все дела, Водников по совету Косачева постепенно наводил Вячеслава Ивановича на одну из важнейших проблем — электросварку.

— Поймите, Вячеслав Иванович, нынче важнее всего на заводе — экспериментальный цех. Оставьте все дела и займитесь им, энергичнее помогайте Сергею Тарасовичу, мне, всему заводу. Займитесь всерьез и досконально электросваркой, подумайте о кадрах.

Поспелов согласно кивал головой, брался за дело, но все шло неровно, временами на него находила какая-то рассеянность, видимо, что-то тревожило его, выводило из равновесия. В его поступках и словах проскальзывала раздражительность и нервозность, которую он старался скрывать. Раньше такого не было, и Кирилл Николаевич, заметивший странности в поведении Поспелова, не мог понять, что случилось. Не раз осторожно пробовал заговорить с ним на эту тему, но Вячеслав Иванович тут же уходил в сторону, «закрывался».

— Лирика размягчает, — сказал он однажды Кириллу Николаевичу. — Человек и без того слаб и мягок, как воск. Чтобы выковать характер, нужны молот и наковальня.

— Вон куда хватил! — засмеялся Водников. — Лермонтова начитался или извлекаешь уроки из личной жизни?

На днях Кириллу Николаевичу кто-то сказал, что у Поспелова семейные неприятности, разлад с женой.

Жена Поспелова Нина Степановна, молодая, красивая, кажется, умная женщина. Когда появлялась в обществе, всех мужчин охватывало какое-то странное беспокойство, будто они ходили рядом с чем-то опасным и взрывчатым, как на минном поле. Чем-то тревожили нечаянные встречи с ее скользнувшим взглядом. И даже Кирилл Николаевич, безраздельно преданный своей супруге, будучи старше Поспелова и его жены, иногда тоже испытывал некое смятение перед застенчивой и, казалось, испуганно-настороженной красавицей, и ему было приятно, что в их городе есть такая удивительная женщина.

Слухи о неладах в семье Поспелова, дошедшие до Водникова, не на шутку расстроили его. Он вообще не любил человеческого несчастья, горя, страдания. Может, это неправда, преувеличение, сплетни? Но, может, и была какая-нибудь размолвка или ссора, мелкая обида?

Хотелось чем-нибудь помочь Поспелову, что-то посоветовать. Все же Кирилл Николаевич с женой прожили немало лет, есть кое-какой опыт, жизнь у всех людей в общем похожа, по одному кругу идет. Но дальше этой банальной мысли он не пошел, посчитал, что неловко вмешиваться в личные дела Поспелова. Да и не время теперь об этом думать, и может, действительно прав Поспелов, который сказал Водникову, что лирика размягчает душу.

Подготовив и выверив бо́льшую часть необходимых расчетов, Водников и Поспелов после очередной планерки на заводе готовились ехать в больницу к Косачеву. Складывая бумаги и чертежи, они продолжали обсуждать все дело в целом и его детали. Их разговор был похож на продолжение странной дискуссии, которая началась давно и тянется уже долгое время, когда люди делают одно дело, хорошо понимая друг друга, но почему-то спорят без конца по каждому поводу.

— Я хорошо понимаю Сергея Тарасовича, — говорил Водников, шагая между столом и широким окном своего кабинета. — Он хочет осуществить свою старую идею. И кроме того, Косачев видит перспективу большого, масштабного дела.

— Но вы же знаете, что у завода есть и другие задачи, — горячился Поспелов. — Выпускаем же мы отличные трубы для котлов, турбин, авиамоторов, принимаем заказы на емкости. Разве мало нам этого? Зачем нам еще эти двухшовные трубы? Поймите меня правильно, Кирилл Николаевич, я не против новых идей. Я — за! Однако надо считаться и с объективными данными. Никто в мире не делает труб с двумя швами. Что же лезть на рожон? Это своего рода какое-то помешательство.

— Это инженерный азарт, — перебил его Водников. — Вы еще молодой, Вячеслав Иванович, у вас нет идеи, которой вы решили посвятить жизнь. А у Сергея Тарасовича есть, он видит перспективу, одержим, расталкивает все на пути. Косачев не такие горы сдвигал и эту сдвинет.

— А вы не боитесь, что он и нас с вами сдвинет? — прищурил глаза Поспелов. — Все полетим в пропасть, лопнем, как наша прошлогодняя труба.

Водников остановился, внимательно посмотрел на своего заместителя и подумал: «Чего он так горячится? Спор ради спора? Или усталость и раздражение?»

— Вы в самом деле боитесь провала? — прямо спросил главный инженер у Поспелова.

— Не знаю, Кирилл Николаевич, — замотал головой Поспелов. — Ничего я не знаю, устал я, и нервы у меня не в порядке. Не сомневаюсь, что завод разрешит и эту проблему. Косачев, конечно, по-своему прав, я его понимаю, но иногда вдруг хочется сопротивляться, потому что Косачев властно берет всех за шиворот и заставляет делать его дело, да так, чтобы я забыл о самом себе, о своей боли. А она болит, моя собственная боль, моя рана. Поймите хоть вы, Кирилл Николаевич.

Водникову показалось, что Поспелов сейчас начнет исповедь, будет рассказывать о своей