Год Принцессы Букашки - Юлий Буркин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из-за гаражей выскочили три большие светлые недружелюбные собаки и стали грозно лаять, словно не желая пропускать. Но он просто не обратил на них внимания, и они замолчали, провожая его недобрыми взглядами.
Маме и Букашке действительно было еще хуже. Букашке — потому что она болела, потому что ей промывали желудок и поили чем-то горьким, потому что ей все время делали какие-то уколы, а иногда ставили «систему». Она не понимала, за что ей все время делают больно, и уже как огня боялась белых халатов… А мама просто умирала, видя как плохо ее маленькой доченьке, и сердце ее постоянно обдавало холодом при мысли, как ужасно все это может кончится. Но она гнала от себя все эти страшные мысли и старалась вовремя делать все-все-все, что наказывала ей врач, о которой говорили, что хоть она такая строгая и сердитая, но зато «хороший специалист»…
Папа приходил сюда уже не в первый раз, потому он не стал передавать пакет таким же строгим и сердитым, как врач, медсестрам. Он остановился под окном букашкиной палаты и позвонил маме. Та выглянула, кивнула, а затем выбросила в форточку переданный в прошлый раз клубок веревки, держа ее конец. Разматываясь, клубок полетел вниз. Папа поймал его и привязал веревку к пакету. Мама быстро затянула его наверх и ненадолго исчезла. Потом она появилась в окне, поддерживая бледненькую Сашку подмышки на подоконнике. Папа запрыгал и замахал руками, изображая радость. Букашка чуть заметно улыбнулась и покачала рукой. Тут папа, как и в прошлые разы, испугался, что она расстроится оттого, что он только прыгает тут под окнами, а к ней не идет. Не идет ее спасать, когда ей так плохо…
Он достал телефон и набрал номер.
— Ты ее тихонечко сними с окна и отвлеки, чтобы она не расстроилась, что я ухожу.
— Ладно, — мама и Саша исчезли из проема, но разговор продолжался: — Спасибо за передачу.
— Ну, что говорят?
— Ничего.
— А анализы?..
— Будут готовы только через три дня. А пока ее лечат, сами не знают от чего.
— Она что-то ест?
— Нет.
— А чем же она питается?!
— Ей вливают глюкозу прямо в кровь…
— О, господи…
— Ну, ладно, пока. Она что-то закапризничала…
— Да-да-да, не отвлекайся от нее. Всё, пока.
Говорить какие-то ласковые слова друг другу просто не было сил, слишком уж плохо у них у обоих было на душе. Папа сунул телефон в карман. Белесые собаки молча проводили его взглядами до остановки.
3
День за днем так прошла целая неделя. Холодно и неуютно было без Букашки и игрушкам.
— Какие же мы с тобой дураки, — сказал Салатный. — Еще жаловались, что она с нами не играет. Балбесы жадные! Главное-то, что она вообще тут была. Уже от этого хорошо было!
— Это точно, — вздохнул Сиреневый.
— Слушай, — сказал Салатный, — а как ты думаешь, чего больше всего на свете не любят микробы?
Из ящика снова высунулась гусеница и сказала:
— Я, я знаю!
— Чего?
— Веселья и радости, вот, чего они не любят.
— Ты понял? — обернулся Салатный к товарищу. — А мы тут с тобой нюни распускаем. Микробам от этого одно удовольствие.
— Точно! — сказал Сиреневый. — А знаешь, что? Давай писать веселые песенки. Микробы их услышат, узнают, что мы не падаем духом, испугаются и убегут.
— Это, конечно, хорошо было бы, только убегут-то те микробы, которые здесь, а не те, которые в Букашку залезли.
— Н-да… — приуныл Сиреневый.
— Нет-нет-нет! — закричала гусеница. — Ты всё плавильно плидумал! Пр-равильно пр-ридумал, — поправилась она. Все плохие очень любят сплетничать. Те миклобы, которые отсюда убегут, обязательно всем р-раскажут, какие мы др-ружные, и как любим Букашку… Те ласкажут другим, и те — тоже, и так все миклобы это узнают, испугаются и оставят Букашку в покое.
Ослик из уголка пробасил:
— Надо попробовать. Что-то мы расслабились. Не знаю, будут микробы сплетничать или не будут, но главное, мне кажется, если очень захотеть, чтобы Букашка выздоровела, ей это обязательно поможет.
— Отлично! — воскликнул Сиреневый, и сразу почувствовал, насколько ему стало легче от мысли, что он что-то может сделать. — Давайте тогда устроим конкурс на лучшую выздоровительную песенку!
— Давайте!.. Правильно!.. Устроим!.. — загалдели остальные. Потом игрушки притихли, только время от времени то тут, то там в комнате раздавалось хихиканье. Минут через двадцать Сиреневый крикнул:
— Я готов! Кто еще?
— Да подожди ты! — закричал Салатный. — Мало ли, что ты готов! А мне еще долго!
— Что-то медленный ты какой-то, — проворчал Сиреневый.
— Это ты что-то быстрый, — возразил Салатный. — Еще неизвестно, что ты там написал. Ничего хорошего так быстро написать нельзя.
— Посмотрим, посмотрим… — стал защищаться Сиреневый, но его прервал Ослик:
— Может, хватит мешать, а? Написал? Молодец. Пиши ещё.
Сиреневый насупился и примолк, но ослику помешали снова:
— Кар-р-р! — раздался резкий голос из окна. — Пр-р-ривет, друзья!
Игрушки уставились туда. В форточке, уцепившись ногами в раму, сидел ворон.
— Что-то мне гр-рустно, — сказала птица. — И как-то мне стр-рашно. Сам не знаю, что со мной пр-роисходит…
— А мы знаем, мы знаем! — затараторила гусеница. — У нас Букашка болеет! Нам тоже всем глустно и стлашно. Но мы не падаем духом. Мы сочиняем вызлоровительные песенки, чтобы напугать мклобов!
— Вот как? — наклонил голову ворон. — Что ж, пр-р-рисоединяюсь. И полечу еще котишке р-раскажу!
Хлопая крыльями, он исчез.
… — Лично я почти закончил, — сообщил ослик.
— И мне уже немножко осталось! — воскликнула гусеница.
— Мне тоже, — сказал Салатный. — Давайте через пять минут читать.
— Ну, уж нет! — возмутился Сиреневый. — Теперь ждите, пока я вторую закончу!
Остальные его ждали-ждали, ждали-ждали… Пока он вдруг не сказал:
— Ладно. Давайте читать. Не получается у меня вторая.
— Так что же ты тогда воду мутишь?! — закричала гусеница.
— Какую еще воду? — подбоченился Сиреневый.
— Ладно, — махнула гусеница сразу тремя лапками, — пой, давай, свою песенку.
— Э-э… Вообще-то у меня не песенка, а считалочка…
— Начинается… — вздохнул Салатный.
— А что такого-то?! Какая разница?! Главное — что-то выздоровительное сочинить, а песенка это или не песенка — не важно!
— Читай уже, — скорчил рожу Салатный.
Сиреневый на него покосился, а потом, показывая на всех по кругу лапкой, заговорил:
Раз, два, три, четыре, пять,Вышла Сашка погулять,Вдруг микроба выбегает,И давай ее кусать.
Я за хвост ее схвачу,Как ей в ухо закричу:«Отпусти Букашку быстро,Я, ей-богу, не шучу!»
Чтоб она, как от огня,Убежала от меня,Чтоб Букашка здоровелаИ росла день ото дня!
4
Некоторое время все молчали, потом Салатный сказал:
— Я все тебе, заяц, прощаю. За то, что ты такой талантливый. Ты просто гений.
— Да, ладно, — смутился тот. — Ничего особенного. Даже у тебя, наверное, почти не хуже.
— Да уж наверное, — усмехнулся Салатный. — Только я про другое написал. Просто, чтобы радостно было, и микробы испугались бы. Вот, — и он запел, подскакивая в такт:
Как по облаку, по тучкеПрыгали собаки —Кнопки, Шарики и Жучки,Бобики и Бяки.
В гости к ним с веселым крикомПодлетели раки;Им обрадовались дикоБедные собаки.
И приветственные знакиРакам показали.Испугались дико раки,Р-раз! И ускакали.
— Хи-хи-хи, хо-хо-хо! — засмеялись ослик с гусеницей. — Молодец, Салатный!
— Ну, ничего, ничего, — сказал Сиреневый сдержанно. — Только на мое похоже. Просто вместо микробины у тебя раки, вместо Букашки — тучка, а вместо меня — собаки. Это что, метафора?
— Сам ты метафора! — обиделся Салатный.
— От метафоры слышу! — парировал Сиреневый.
Тут резкий каркающий хохот вперемешку с хитрым помявкиванием послышались со стороны окна. Игрушки обернулись. В форточке, нахохлившись, сидел ворон, а рядом с ним примостился рыжий кот.
— Вы участвуете в конкурсе? — уточнил Сиреневый.
— Всенепременно!!! — воскликнул ворон.
— Может, ты уже и написал что-нибудь? Может, споешь?
— Не вопр-р-рос! Только у меня — р-рэп. Мне кор-р-ршун в детстве на ухо наступил.