Былинка в поле - Григорий Коновалов

- Чур, чур меня! - дурным голосом зашлась Фиена, пятясь.

Фонарь упал, угасая. Девки кинулись из-под сарая, спотыкаясь, давя друг друга в воротах.

С визгом залетели в избу перепуганные гадальщицы вместе с бесстрашной Фиеной. Не могла унять она дрожь в коленках и крикливо повторяла, что в углу сарая за коноплей стоит черный обличьем, на башке малахай из зайца. Манечка Шатунова уверяла Василису, что видела рогатого и черного на сеновале - трехпалыми ручищами вязал пырей в пучки. Лагутина Парушка узрела за куриным витым гнездом косматую старуху, чесавшуюся кленовым гребнем в лопату величиной. .По пятам поскакивала на карачках, щекотала под коленками Парушку до самых сеней и сейчас наверняка затаилась за дверьми.

Кузьма спросил Марьку, видела ли она.

- Вам поблазнилось, а тебя, Марька, крест оборонял.

Марька тоже видела, только чью-то широкую спину в

дубленой бекеше с каракулевым серым воротником.

- Не воры ли? - встревожилась Василиса, пряча деньги за поголешку чулка. А девки тут же подтвердили:

крались к амбару две воровски полусогнутые тени.

Автоном надел меховую безрукавку. Мать велела ему взять топор для обороны. Он усмехнулся, красуясь перед девками своей молодцеватой смелостью.

- Не улыбь, все может быть, и тати нощные, - сказал отец, - стоят с курком али с ломом у сеней.... только ты башку-то высунешь, прижелезят лоб. Сядь, сам я пойду.

Надену шапку на палку, хитровато - наружу. Покойный мой тятя...

Кузьма вскоре вернулся.

- Хворостины нет на вас, девки. Шляетесь без божьего имени, вот и блазнится. Идите по домам.

- Да я своими глазыньками видела, батюшка Кузьма, ей-богу, святая икона, честное комсомольское, - настаивала Фиена перед свекром.

- Перестань, бесстыдная! - осадила ее Василиса. - Не даст старому молвить, так и стрекочет, так и сорочит.

Забрала волю без мужа. А вы, девки, не прохлаждайтесь, марш по домам и за дело.

- Боимся, Влсилпса Федотовна.

Кузьма велел сыну проводить девок, да и ночку под Новый год погулять можно удальцу.

- Тогда я махну в совхоз к Тимке Цевневу, - Автоном надел тулуп с белым воротником, распахнул черные с изнанки широченные полы: - Прячьтесь, девки! - повернул на Марьку заигравшие синие глаза: - Ныряй, соловей!

Марька спряталась за девок.

- Ты заночуй у своего дружка, водой не разольешь вас, Автонома да Тимофея. Гуляй, пока помощница сатаны - жена не запутляла, - говорил Кузьма, выпроваживая сына. - А ты, Фпена, проведай хворого отца. Снеси бутылку да селедку. Поздно уж, останься у родителя.

"Хитрят, выручку считать без меня норовят", - подумала Фиена. Но ее так и поджигало желание погулять с девками всю-то ноченьку под Новый год. Накинула шаль на голову, сунула рукп в рукава и выметнулась из дома.

- Завесь, старая, окна, - в голосе Кузьмы звучала неожиданная для Василисы строгость. - О делах посерьезнее свадебных поговорить надо. Не знаю, радоваться пли плакать, мать. Влас объявился, пришел потаенно.

Василиса пристыла к лавке, ноги отнялись, встать не могла.

- Врешь, Кузьма?

- Тарарык тебя, шпшпга старая. Потаенно объявился.

- Сынок Власушка, где же он? Не тянп жилы! - Василиса решительно вышагнула на средину кухни, собрала в пальцах посконную рубаху на груди мужа. - Искалеченный? Без руки? Без ноги? Где он?

- Не шуми, ради Христа. Жив и здоров. Сейчас приведу.

С надворья Кузьма вернулся вместе с высоким человеком в бекеше, в смушковой папахе и белых бурках.

Оглядевшись зорко, Влас повесил бекешу отдельно от всей одежды, одернул темно-зеленый френч и раскинул руки:

- Родительнице нижайший поклон.

Восемь годов пропадал Влас в незнаемых краях - двадцатилетним парнем ушел, вернулся матерый, в отца, широкоплечий, большерукий, только вместо отцовской бороды - черные усы.

Мать замерла на груди у сына, гладила жесткий рубец на его щеке.

- Власюта, да это ты ли? Ты живой? Болезный мой, - подняла недоверчиво расцветшее в радостных слезах лицо. - Услыхал господь мою молитву, внял... Но что же исделали над тобой ироды? Как суродовалп несчастного!

Кузьма выкрикивал вдруг истончившимся голосом:

- А? Вот он, Влас-то свет Кузьмич. Глядите! - Наткнулся на прищуренные глаза сына, смолк. Вздохнув, напомнил Власу о бабушке Домнушке.

- Она еще жива? - совсем по-детски обрадовался Влас. Вынул из кожаной сумки пряник и, нагнувшись к запечью, подал старухе. Она ощупала его лицо с витыми, как бараньи рожки, усами, не признавая внука.

Влас не стал разуверять бабушку. За ужином от водки отказался, не торопясь брал баранину с деревянной тарелкп пятью пальцами, как бишбармак киргизы. Мать потчевала, обещая на завтра зарезать овцу.

- Ничего не нужно, мамаша. - Влас вынул из бокового кармана френча портсигар, закурил, прижимая папиросу уголком отвердевших губ. Лицо его с годами как бы уплотнилось, выдавались надбровные дуги да крупный, с подвижными крыльями нос.

В горнице Влас внимательно оглядел книги из библиотеки Автонома, похвалил:

- Серьезные... даже Ленина сочинения читает. Да, жизнь, знай свое, идет... Значит, меньшой брат женится?

Вот ему к свадьбе три червонца.

Родители смутились, отнекиваясь: де, Автоном прознает, будет допытываться, отколь деньги взялись.

- Каким ремеслом кормился, Власушка? При деньгах, одежа справная? почтительно полюбопытствовал отец.

- Швец, жнец, кузнец и на дуде игрец... Вообще-то, в орлянку играл на свою жизнь. Не по своей воле, батя.

- Вон оно что! Ученый, значит. В каких, к примеру, краях жить довелось? Я к тому, что знаешь вес о нас и шабрах.

- Жил то близко, то далеко, подалее твоей каторги...

Ну, как он, Автоном, уважительный, послушный?

- Хозяйственный малый, - ответил отец, - только на книги тратит много, не хочет отстать от Тимофея Цевнева, тот хоть и моложе, да ведь сын образованного человека - шутка ли, отец был механиком у самого князя Дуганова.

- Сколько сейчас лет Тимке этому? - впритайку спросил Влас.

- Большой - семнадцать. Посиротила война, да люди добрые не дали упасть.

- Меньшой Цевнев край как нужен мне. Только сам еще не знаю, зачем? Для спасения или гибели моей?

- Осподи, отца убили... Тимка-то при чем?

Влас отпрянул, затрещала табуретка.

- Батя, неужели меня примешивают? Не проливал я крови Ильи Цевнева... Помолчал, зажмурясь, потом повелительно: - Фпене не проговоритесь о моей ночевке у вас.

- У нее язык, как у суки хвост. Не человек, а решето - вода не держится, - сказал Кузьма.

- Да ты что же, сынок родненький, только пришел и бежать?

- Я, мамака, не заяц, чтобы бегать. Однако жить у вас дольше не могу. Фиене скажите: мол, погиб я. Пусть она замуж выходит. Зачем ей понапрасну сохнуть на корню.