Дитя каприза - Дженет Таннер

«Я просто негодяйка, – размышляла она иногда. – Я бессовестно использую Ника и сама себя за это презираю. Но он сам во всем виноват. Он позволяет мне делать это. Если бы я была мужчиной, я бы послала себя подальше… да поживее!»

Однако той ночью ей было не до самокопания. Голова была занята совсем другими мыслями.

Выбравшись из-под пухового одеяла, она достала толстый шерстяной мужской халат и, плотно закутавшись, подошла к окну. Снегопад прекратился. На ясном и черном небе виднелось несколько звезд. Под окном стояли цветочные горшки с белыми шапками снега, летом она высаживала в них герань и петуньи, чтобы создать цветовое пятно, нарушающее серое однообразие, а за ними виднелась окружавшая дворик стена, тоже запорошенная снегом. Знакомая картина, но и она изменилась со вчерашнего дня, как изменилось все остальное после появления этой газетной заметки, как изменилась и вся ее жизнь. Теперь она чувствовала, что все в ее жизни на самом деле было не совсем таким, каким казалось прежде.

С одной стороны, Ник, конечно, совершенно прав, когда говорит, что, какова бы ни была правда, это теперь не имеет значения. Пути назад уже нет, нельзя переписать заново прожитые годы. К тому же это было совсем неплохое время. С присущей детям способностью адаптироваться она быстро свыклась с утратой матери, которая всегда была не более чем волшебным видением, существующим где-то на краю ее мира, и опустевшее место с успехом заняла Салли.

Теперь, оглядываясь назад с мудростью взрослого человека, Гарриет смогла оценить то, что принимала тогда как само собой разумеющееся. Когда ей сообщили печальную новость, с ней была Салли. Она утешала ее, смягчая боль, прижимала к себе, когда Гарриет плакала. В Салли было столько тепла, что за это ей можно было простить смешные маленькие слабости и колкие замечания, которые она имела обыкновение отпускать – ведь все это было лишь средством самозащиты. У Салли был огромный запас любви и здравого смысла, который, как предполагала Гарриет, был заложен в ней с детства, но несколько поубавился, пройдя испытание огнем, когда она родила и вырастила незаконнорожденного сына – в те дни, когда произвести на свет внебрачное дитя считалось позором. Салли заменила Гарриет мать, а, выйдя замуж за Хьюго, еще более укрепила свое положение, и Гарриет, чувствуя себя защищенной и любимой, никогда не сомневалась в искренней привязанности тех людей, которые имели значение для нее. Хотя вокруг Гарриет широко раскинулся волшебный мир моды и богатства, ее семейный круг был весьма узок – отец, Салли, а также внебрачный сын Салли – Марк Бристоу.

Марк получил образование в Англии, а впоследствии решил там поселиться, и именно из-за него Гарриет поехала в Лондон, хотя в последнее время редко виделась с ним. Марк занимался рекламой. У него с его партнером Тоби Роджером было собственное агентство, но, как ни парадоксально, большую часть прошлого года Марк провел в Штатах. Он и сейчас находился там по каким-то важным делам. Если бы он был здесь, Гарриет, отчаянно нуждаясь в ком-нибудь рядом с собой, возможно, позвонила бы ему, а не Нику. А может быть, и нет. В некотором смысле Марк был слишком близок к семье, являясь почти неотъемлемой частью того мира, основы которого вдруг зашатались, но в то же время он был как бы аутсайдером. Какая бы правда ни открылась, она не отразилась бы на Марке. Фундамент, на котором зиждился его мир, остался бы в целости. Какие бы ветры перемен ни дули вокруг него, основополагающим принципам его существования они не угрожали.

Ник шевельнулся под одеялом, протянув руки к пустому месту, где должна была находиться Гарриет. Она застыла на месте в надежде, что, не заметив ее отсутствия, он снова заснет. Но через мгновение Ник снова повернулся, пробормотав хриплым спросонья голосом:

– Гарри! Ты где?

– Здесь, – прошептала она. – Спи.

– Почему ты встала? Простудишься!

– Не простужусь. – Ее раздражала его забота. Но разве не этого ей хотелось – чтобы кто-нибудь был рядом и заботился о ней? Так почему же теперь даже то, что он проснулся и разговаривает с ней, казалось ей вторжением в ее личную жизнь?

– Иди ко мне, милая.

– Со мной все в порядке.

– Нет, не в порядке, черт побери! – Он встал с постели, вскрикнув от холода.

– Боже, да здесь стужа, как в холодильнике! Ты выключила обогреватель?

– У меня нет обогревателя в спальне, Ник. Холод полезен для здоровья.

– Полезен для здоровья! Да ведь можно воспаление легких схватить! – Он сгреб ее в охапку, закутав вместе с халатом в одеяло, подтолкнул к кровати. Она позволила ему проделать все это, хотя ее раздражение усилилось. Не могла же она сначала попросить его остаться, а потом накричать за то, что он о ней заботится. Когда он придвинулся ближе, чтобы согреть ее теплом своего тела, она лежала в оцепенении.

– Я думала, – сказала она, уткнувшись носом ему в плечо.

– Не сейчас, – запротестовал он. – Для этого будет достаточно времени завтра.

– Не будет, – ответила она. – Я приняла решение, Ник. Мне нужно попытаться узнать правду. Если мама еще жива, я должна найти ее. Ну а если она погибла, то…

Он не ответил.

– Я еду домой, – сказала она. – Извини, но улечу первым же рейсом, на который попаду.

– Не извиняйся. К чему извинения? Думаю, ты знаешь, что тебе нужно.

– Об одном прошу – не забудь взять с собой фотокамеру.

Она усмехнулась.

– Узнаю Ника – всегда и прежде всего он остается редактором.

– Всегда, – в его сонном голосе слышалось сожаление.

Согревшись, она задремала. Решение принято, и она почувствовала что-то вроде временного успокоения.

– Хорошо, Ник, – пробормотала она. – Я захвачу с собой фотокамеру.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Откуда ей было знать, что Ник думал совсем не о ее следующем фоторепортаже, а о том, что поездка может стать для нее шоком. Путешествие в прошлое, когда на каждом темном повороте в шкафах будут греметь костями скелеты, не может не вывести из душевного равновесия. Ник с никогда не подводившим его журналистским чутьем предвидел, что это путешествие может обернуться для Гарриет психической встряской.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В своем офисе, расположенном на двадцать пятом этаже дома на Седьмой авеню, средоточии всей нью-йоркской индустрии моды, сидел за письменным столом Хьюго Варна и вертел в руках игрушку для больших боссов, которую Салли подарила ему на прошлое Рождество. Глупая штучка, думал он, – три золотых шарика на пружинках, которые, постоянно двигаясь, наталкивались друг на друга, – но он держал игрушку на своем столе, чтобы сделать приятное жене. Но сегодня, когда его голова была занята другим и он не мог работать, руки, казалось, не могли от нее оторваться. Игрушка надоедливо щелкала, и Хьюго, отодвинув ее в сторону, развернул свое кресло и оказался лицом к окну с видом на Манхаттан.

Салон моды Хьюго Варны занимал целый этаж дома, и как только клиентка выходила из цельнометаллического лифта, она тут же попадала в атмосферу ошеломляющей роскоши. Просторное фойе было застлано ковром самого нежного, какой только можно вообразить, салатного оттенка, еще более светлые стены на первый взгляд казались белыми, а венецианские жалюзи цвета мха безукоризненно сочетались со всем остальным. Мебели почти не было – кое-где стояли лишь небольшие супермодные столики с огромными пепельницами дымчатого стекла да несколько низких кресел, – и это подчеркивало впечатляющие размеры фойе. Огромная композиция из сухих папоротников и листьев всех оттенков – от коричневого до золотого – украшала это просторное помещение. Из искусно скрытых репродукторов лилась музыка, но она так тихо звучала, что человеческое ухо едва улавливало нежнейшую дразнящую мелодию, которая умиротворяла душу и неназойливо создавала атмосферу покоя.

Этот нежно-зеленый Эдем представлял собой истинный оазис покоя в беспорядочной сумятице Авеню Моды. Снаружи мог сколько угодно грохотать транспорт, здесь же тишину нарушала лишь ненавязчивая, чуть слышная мелодия; снаружи воздух был насыщен смесью выхлопных газов, кухни Макдональдса, мусоросборочных контейнеров и пота, здесь же разносился едва уловимый, как и музыка, аромат хвои.

Суетливая атмосфера самого дома, казалось, не распространялась на этаж Хьюго Варны. Даже торговый персонал двигался с томной грацией, больше напоминающей Париж, нежели Нью-Йорк, а манекенщицы Дома моды умудрялись выглядеть как элегантная реклама Варны. Во время длительных примерок, когда приходилось стоять, не двигаясь, пока ткань накалывали, драпировали и подгоняли, даже когда вешалку с образчиками одежды приходилось перевозить через зеленый простор фойе, тщательно укутав модели в серые и черные мешки, чтобы обезопасить их от шпионского фотоглаза, пытающегося выведать секреты, даже тогда все проделывалось с «шиком», как любил говорить Хьюго.