Лукоеды - Джеймс Данливи

Вижу, что Роза готова встать и плотно сжать своими мощными руками жилистую шею, растущую прямо из груди г-жи УДС, которая сидит выпрямившись, как орудийная установка, готовая дать оглушающий залп. А у меня под столом так встал, что заломило. И все лишь от того, что чуть лизнул ослиного дистиллята. И тут Роза встает, обходит вокруг стола и, обхватив руками шею г-жи УДС, начинает ее душить.

Персиваль подает второе из зайца. Оскар застыл в дверях столовой с остатками баранины, плавающими в буром жирном подливе, начинающим капать с наклоненного блюда. Эрконвальд открыл рот. Чтобы принять четвертушку лука. Ина наливает вино. Через плечо молчаливого таинственного человека в конце стола. Который сидит прямо, уставившись в пустоту за его тарелкой. Мне всегда было неудобно вставать перед людьми, когда у тебя торчит из брюк. Сижу и думаю, какую шутку отпустить. Чтобы затушить явно назревающий общественный холокост. И может быть таким образом выяснить цену сливочного масла, четыре фунта которого исчезло за ленчем.

Г-жа УДС ахает и, подняв руки, хватает Розу за кисти. На ее шее выступает огромная синяя жила. Боже, это же яремная вена. За которую многие из нас мечтают схватить других. Вот уже на виске проступает жилка. Даже при таком свете видно, что она начинает синеть. А ее муж переворачивает очередную страницу. Экс-зэки поднимаются. Тот, что смуглый, берет Розу за руку. Другой пытается применить легкий захват и тут же получает по морде. Третий щупает ее сзади. На предмет скрытых мощностей. Боже, что за люди. Все поворачиваются на звук остатков баранины, шлепнувшихся с подноса Оскара. Лицо бедного парня выражает тревогу. Тут же исчезающую при победном реве Розы. И, конечно, не просто тра-ля-ля.

— Придушу тебя, суку ебаную.

Эрконвальд в ходе многочисленных описаний своих друзей забыл упомянуть, что они все до единого были приверженцами доктрины улаживания желчных ссор и горьких промахов по возможности мирными средствами. Так что они не пошевелили и пальцем. Пока Роза судорожно дергается в слишком уж дружеских объятиях экс-зэков. И хихикая, выскальзывает из рук, хватающих ее за подмышки. Доносящаяся издалека музыка увеличивает темп и крещендо. Нужна лишь сцена и билетная касса. Судя по тому, как у них вращаются зрачки, на представление можно допустить и пару предков, висящих на стене.

Персиваль с неожиданной проворностью после его ночного столкновения с свиньей Фредом прыгает ласточкой. В сторону г-жи УДС, поднимающей небольшой пистолет с выложенной жемчугом рукояткой, который она вынула из сетчатой вечерней сумочки. Бах, бах, бах. От стен рикошетом отлетает свинец. Выбивая моль из гобеленов. Бах, бах. Две пули бьют по латам. Экс-зэки с трудом отрывают пальцы Розы от шеи г-жи УДС, которая с вываленным языком хватает открытым ртом воздух. В вытянутой руке держит пистолет, мощные мышцы для Розы не помеха. У которой лучше получается удушение, чем пение.

А муж, Указующий Добрый Свет, все это время, перелистывая книгу, берет с блюда тонко нарезанные кусочки лука, выжимает на них жидкость из пластмассовой бутылочки в виде лимона. И элегантным движением руки отправляет их к себе в рот. Мне теперь видно, что на нем сандалии, одетые на белые носки, легко просматриваемые под столом через скрюченные конечности других. Следует приказать подать портвейн, за которым последует сыр и песни. С чашечкой черного кофе и отчаянием в часовне. Где есть алтарь, чтобы разрешить умышленное увечье и вредительство среди гостей. А также быть поближе к органной музыке.

С такими вот кипящими внутри меня тайными чувствами я и пожелал гостям спокойной ночи. Всхлипывающую г-жу УДС увели из столовой под эскортом трех экс-зэков. Когда появился Персиваль с портвейном, я приказал поставить его у моей кровати. Таинственный человек подошел ко мне и с самым печальным лицом, которое я когда-либо видел, пожал мне руку. У него под глазами на обеих щеках были два огромных продольных шрама. И создавалось впечатление, что он хочет улыбнуться. Эрконвальд продолжал, уходя, низко кланяться, ощупывая одной рукой свой зад, и мне, признаться, хотелось, чтобы он заступил за одну из тех линий, что прочертил Персиваль. От чего жертва падает вниз.

— Умоляю, любезный, простить меня великодушно. Нет такого бальзама, который бы я желал во успокоение возлить на вас.

— Мне определенно не хочется быть укушенным одной из ваших тварей.

— Ну, что вы говорите.

— То, что я говорю, абсолютно верно.

— Мне больно слышать, что вы делаете это с такой тревогой.

— Верно, такие вещи просто опасно приносить с собой в чей-либо дом. И потом, эти раскопки пола. Как вы себя ведете?

— Я очень удручен.

— Ваши друзья вооружены. Нападают друг на друга. Превращая замок в цирк. Я действительно зол, без шуток.

— Уважаемый, уверяю вас. Я понимаю вашу озабоченность. Но у большей части мамб ядовитые зубы вырваны.

— У вас настоящие живые ядовитые змеи.

— Глубокоуважаемый, не надо так расстраиваться, только три из четырнадцати могут нанести смертельный укус. Франц держит их под полным контролем. И он так ловок, что может схватить мамбу на лету. Если бы обед, к сожалению, не закончился таким непониманием, то Франц с помощью Розы продемонстрировал бы свое превосходство над одной из наиболее опасных рептилий.

— Что? Отпустить их на волю?

— О, прошу вас. Не надо так беспокоиться. Франц, хотя и вспыльчив как мамба, может наслать такую успокоенность, что иногда даже поглаживает змия под челюстью. Запертые в своем ящике они абсолютно безопасны. Не бойтесь, уважаемый.

— Не бойтесь. Я этим только и занимаюсь два последних дня.

— Я очень огорчен. Истинно желаю невозмутимого спокойствия душе вашей, чтобы ни разрушения, ни хулиганские выходки не раздражали и не озлобляли вас. Прошу вас. Уважаемый. Успокойтесь. Возможно, вы не атеист, как я.

— Я верю в Бога.

— Тогда вы с миром.

— Я так напуган, что не могу сходить.

— Вы наше слабительное пробовали?

— Ни в жисть.

Эрконвальд кланяется. И медленно выпрямляется. Со слезами на глазах.

Отводя взгляд вниз и вправо от меня. Его руки безвольно свисают, изумруд при свете свечи слабо мерцает зеленым цветом. Твидовый пиджак помят, открытый ворот рубашки сверкает белизной кожи. Несчастный безбожник. В комнате, где он стоит, такой холод, что даже в яйцах свербит. Главная дверь закрыта на засов с болтом. С рычагами, тягами и цепями. Заперев нас всех внутри. Без какого-либо выхода. Если только не отправиться по подземному ходу вплавь по морю крыс.

— Извините, Эрконвальд, я не хотел вас расстраивать.

— Я надеялся, уважаемый, что наше присутствие доставит вам радость.

— При наличии опасных рептилий, бывших заключенных и вашего друга, который перекопал весь передний холл. И что это за радость?

— Ваше укор ранит глубоко, сэр. Мы больше вас не побеспокоим, я вам обещаю. Ваш самый смиренный и покорнейший из слуг удаляется.

— Эй, подождите минутку.

— Сэр?

— Я никого не хочу огорчать.

— Я просто плачу. От печали. Но не в муках.

— От чего же?

— Не в последнюю очередь от всех этих новостей, которые вы можете посчитать хорошими. Если они придут.

— Что вы имеете ввиду?

— Прошу, поверьте мне.

— Господи, что значит поверьте. Тут не знаешь, что будешь есть в следующий раз.

— Вот это мы и будем решать.

— Змеиный яд, ну и ну.

— Прошу, дайте мне возможность доказать, что наши текущие труды принесут плоды. Я их уже предчувствую.

Как монумент стоит он терпеливо. Его спокойный голос отдает эхом, а на рассудительное лицо медленно нисходит печаль. Каждые несколько минут он содрогается от дрожи. Чувствую, как мои ноги охватывает ледяной холод. Прикажи этой банде убираться и они начнут глумиться. Или раскапывать фундамент. Даже в этот момент они уже могут заниматься тщательным отбором серебряной посуду и планировать, как бы выкинуть меня из окна.

— Могу ли я с этим идти спать?

— О, конечно, любезный.

— Спокойной ночи.

— Спите спокойно, уважаемый.

— Спасибо.

На моем ночном столике кусок красного сыра, графинчик с портвейном и стопка книг из библиотеки. Все выглядит тепло, но при свете камина чувствую холод. Каменные бутыли с горячей водой оставляют мокрые пятна на кровати. Только то, что часовня находится в их крыле, останавливает меня от того, чтобы пойти и помолиться. Эрконвальд сказал, что Путлог настроил орган и повыкидывал крысиные гнезда из труб. Как только я пожелаю, он даст концерт. Приехать в такую глушь и за ночь превратить ее в полный курбетов, но культурный дом отдыха.

За окном воет ветер, в стену глухо бьется море. Тут во сне можно и уйти. Со стен в глубины. Персиваль говорил, что в горах есть бездонное озеро с черной ледяной водой. Полное странной тонкой рыбы, некоторая настолько острая, что может проплыть сквозь камень. Но в конце туннеля, выходящего в море из утеса на глубине шести изобатов, живет огромный угорь. Прячется в пещере. Персиваль сказывал, о, сэр, не хотел я беспокоить вас разговорами о старом угре. Но в течение многих лет на выходе из туннеля сбрасывали страшные вещи, типа голов и бедер, а еще говорят, что Клементин Три Железы скидывал оттуда за ненадобностью воющих от страха женщин. Теперь оттуда в море сбрасывает забитых овец Тим, если они не нужны мисс Овари для обеда. Эта тварь там внизу пожирает кишки и внутренности пачками. А еще, думали, что именно так и закончили свою жизнь отец и матушка старого Клементина, а также Пэдди, мясник, который пьяным свалился с утеса и с тех пор никто его не видел кроме, как при ярком солнечном свете там на дне сверкает его набедренный пояс. Также ходят слухи, что огромный угорь вел себя довольно спокойно, пока поедал того или иного парня, и что эта огромная тварь не была такой злобной, пока не сожрала одного протестанта, что выращивал розы, тот отправился наловить для себя рыбки с небольшой лодки, ну этот угорь и утащил его в свою обитель. С тех пор угорь стал таким злобным и дурным, что теперь абсолютно ясно, какие сладкие на вкус католики и отвратительные протестанты.