Современная новелла Китая - А Чэн

Мы не могли нарадоваться и хвалили Дылду за то, что он знает все ходы и выходы. Только Ван промолчал. После ухода Дылды художник, отыскав электрика, отвел нас в Дом культуры. Ночью холодно, сказал электрик, укройтесь занавесом. Мы без долгих разговоров вскарабкались наверх, сняли занавес и постелили на сцене. Кто-то вышел на авансцену и, подражая голосу конферансье, объявил в пустой зал:

— Следующим номером нашей программы мы будем дрыхнуть!

Похихикав и повозившись с занавесом, все наконец утихомирились, только Ван Ишэн никак не мог заснуть.

— Спи, завтра у тебя соревнование! — сказал я.

— Я не буду играть, — отозвался он в темноте, — противно. Ни Бинь хоть и сделал это от чистого сердца, но я все равно не буду.

— Да плюнь ты на все! Подумаешь, невидаль, шахматы! Главное — ты будешь играть, Дылда переберется в город…

— Да ведь шахматы-то отцовские! — в сердцах воскликнул он. — В них не ценность важна, а память. Шахматные фигуры, простые пластмассовые кружки — подарок матери — мне дороже жизни, и слов ее перед смертью я тоже никогда не забуду. Как же может Ни Бинь расстаться с отцовскими шахматами?

— Они богатые, ты за них не волнуйся, что им эти шахматы! Узнают, что сынку полегче, и забудут про них.

— Все равно не буду играть, — твердил Ван. — Выходит, что в этой сделке я грею руки за чужой счет. Нет уж, шахматы — выиграл я или проиграл — мое личное дело, не хочу, чтобы меня попрекали.

Кто-то из ребят не спал, слышал наш разговор и подал голос:

— Вот придурок!

На следующее утро мы встали чумазые, в пыли и грязи, быстро ополоснулись и пошли звать художника завтракать с нами.

Тут как раз подоспел сияющий Дылда.

— Я не буду играть, — заявил Ван.

— Здорово придумал, почему? — опешил тот.

Я объяснил.

— Секретарь — человек образованный и очень увлекается стариной. Шахматы, конечно, фамильная реликвия, — вздохнул Дылда, — но я, братцы, не выдержу такой жизни. Мне бы устроиться на чистую работу, а не копаться с утра до вечера в грязи. Вот шахматы и пригодились, чтоб подмазать где надо. Родителям сейчас тоже не сладко, и они, я уверен, меня не упрекнут.

— Нет больше идеалов, одни только цели, а для их достижения все средства хороши, — сложив руки на груди и воздев глаза к небу, произнес художник. — Ни Бинь, твое желание вполне естественно. Последние два года и я не раз шел на сделку с собственной совестью, уж очень много развелось свинства. К счастью, у меня есть моя живопись. «Что в силах рассеять тоску, кроме…»

Ван изумленно посмотрел на художника.

— Спасибо, Ни Бинь, — обратился он к Дылде. — Как только появятся победители финального турнира, я договорюсь с ними о поединке. Но участвовать в соревнованиях не буду.

— Так вот, — сразу оживился Дылда, — я попрошу секретаря организовать товарищескую встречу. Выиграешь, станешь чемпионом, проиграешь — тоже не беда!

— Твой секретарь тут ни при чем, — возразил Ван, — я сам поговорю с победителями и, если они согласятся, дам сеанс одновременной игры с тремя призерами.

Вана не переубедишь. Упрямый. И мы отправились на соревнования. Там царило веселое оживление. Ван Ишэн протиснулся к залу, где шел матч, и, не заходя внутрь, прямо с улицы следил за табло, на котором воспроизводились шахматные партии. На третий день победителям вручили призы и устроили концерт в их честь, но сквозь крик и гам мы даже не расслышали, кого чем наградили.

Дылда велел нам подождать и вскоре появился с какими-то парнями, одетыми во френчи, представив их как второго и третьего призеров шахматных игр.

— Это Ван Ишэн, — сказал он. — Он здорово играет в шахматы и хочет сразиться с такими мастерами, как вы. Прекрасный случай для всех вас поучиться друг у друга.

— А почему вы не участвовали в состязаниях? — спросил один из парней. — Мы здесь давно, нам пора возвращаться.

— Я вас не задержу, — ответил Ван. — Сыграю сразу на двух досках.

— Вслепую? — переглянувшись, спросили они.

Ван кивнул.

Они тут же пошли на попятную:

— Простите, нам не приходилось играть вслепую.

— Неважно, играйте, глядя на доску. Пошли, пристроимся где-нибудь.

Неизвестно каким образом, но все сразу узнали, что появился парень с фермы, которых хочет играть с двумя победителями шахматного матча — вторым и третьим призерами. Новость передавалась от одного к другому, и вскоре набежало человек сто, каждый норовил пробиться поближе к Вану, и мы встали стеной, чтобы его загородить.

— Пошли отсюда. Здесь слишком много народу, — опустив голову, повторял Ван.

Тут к нам протиснулся какой-то человек.

— Это ты собираешься играть? — обратился он к Вану. — Меня послал за тобой мой дядя — чемпион этого матча.

— Нет, — с расстановкой ответил Ван, — если он хочет играть, пусть сам придет. Я одновременно буду играть на трех досках.

Эти слова вызвали настоящую сенсацию, и толпа кинулась к залу. Любопытные все подходили и подходили, расспрашивая, не случилось ли чего, не затевают ли городские драку.

Мы прошли всего полпути, а народу собралась тьма. Выбегали из лавок продавцы, из автобусов, попавших в пробку, высовывались обеспокоенные пассажиры. Улица бурлила, шумела, и только какой-то блаженный стоял как ни в чем не бывало, горланя песню, пока кто-то не пожалел его и не отвел в сторону, где, прислонившись к стене, он продолжал орать. В подворотнях заливались лаем собаки, будто травили волка на охоте.

Наконец мы дошли до места состязаний. Лозунги и плакаты уже успели убрать. К нам вышел администратор, который при виде такого столпотворения побледнел как мел. Бросая косые взгляды на толпу, он долго не мог взять в толк, чего требует от него Дылда, потом торопливо открыл дверь, приговаривая «можно», «можно». Мы встали у двери, чтобы задержать ринувшихся в зал, и пропустили только Дылду с Ван Ишэном и двух игроков.

В это время от толпы отделился мужчина.

— Если мастер готов играть одновременно с тремя противниками, то еще один ничего не изменит. Я тоже хотел бы участвовать в матче.

Все обомлели, только его недоставало! За ним потянулись и другие. Не зная, что делать, я в растерянности пошел к Вану.

— Здорово, чертовски здорово. Никогда не видел ничего подобного. Один против девяти, одновременно! — затараторил Дылда. — Бой на измор! Я подробно напишу отцу обо всех партиях.

Как раз в этот момент двое игроков поднялись со своих мест, низко поклонились Ван Ишэну, признав его превосходство, и вышли, пожав ему руку.

Ван сидел в той же позе, сжав руки на коленях и устремив вдаль невидящий взгляд. Кто-то накинул ему на плечи широкую размахайку, заляпанную грязью. Глядя на него, я впервые понял, что шахматы — это спорт, да еще какой, марафон, двойной марафон! Помню, в школе, во время бега на длинные дистанции, я после первых пятисот метров чувствовал себя вконец измочаленным, но, пройдя мертвую точку, начинал бежать как бы автоматически, вроде самолета на автопилоте или планериста, который, набрав высоту, спокойно опускается вниз. Но здесь другое — с начала до конца надо работать головой, тараня и загоняя противника в угол, ни на секунду не расслабляясь. Мне стало страшно, выдержит ли он: последние дни было туго с деньгами, ели мы кое-как да и спать ложились когда придется. Если бы знать, что Вана ждет такое испытание… Мне хотелось крикнуть: держись! В горах, бывало, вдвоем взвалив на плечи бревно, мы тащили его по бездорожью, ухабам, тащили, стиснув зубы, из последних сил, знали, что, не удержишь — так и самого трахнет, и напарника тоже. Но сейчас Вану предстоит одному одолеть эту ухабистую дорогу, мы ему не помощники. Я принес кружку воды и тихо поставил перед ним. Он встрепенулся, метнул на меня острый взгляд, не сразу узнав, потом улыбнулся. Но не успел он сделать и глотка, как объявили ход. Не выпуская кружку из рук и не расплескав воды, он объявил ответный ход и медленно поднес кружку к губам. Опять объявили ход, подумав, он назвал свой и только после этого залпом выпил всю воду, даже слезы выступили на глазах. Изо рта по грязному подбородку и шее текли светлые струйки, во взгляде, устремленном на меня, были и блаженство, и боль, каких не выразить словами. Я снова протянул ему полную кружку, но он жестом показал, что не надо, и снова погрузился в свой мир.

Уже совсем стемнело, когда я вышел из зала. Факелы из сосновых веток в руках крестьян-горцев и ручные фонарики ярко освещали толпу. Народ все прибывал, видно, закончился рабочий день в районных учреждениях. Собаки, свернувшись, лежали тут же, глядя с недоумением и тоской на табло, словно и их тревожил исход матча. Ребята из нашей бригады в плотном кольце болельщиков едва успевали отвечать на вопросы; у всех на устах было «Ван Ишэн», «шахматный Фанат», «учащийся», «даосская школа шахмат». Усмехнувшись про себя, я хотел было протиснуться в толпу и рассказать все как есть, но не хотелось связываться. Я ног под собой не чуял от радости: на стене оставалось всего три табло. Вдруг толпа загудела, обернулся, смотрю — уже одно табло с именем чемпиона. Фигур на доске было мало; черные, которыми играл Ван Ишэн, прорвав фронт, пробились на сторону противника, оставив короля под охраной офицера в тылу. Король, казалось, ведет беседу с приближенным в ожидании гонца с победной реляцией… Воображение подсказывало и другую картину: вот накрывают стол для парадного банкета, зажигают свечи в высоких канделябрах, настраивают музыкальные инструменты, еще минута — и, пав ниц, гонец возвестит победу, и грянет триумфальная музыка. В животе у меня вдруг заурчало от голода, коленки задрожали, и я поспешил сесть. Наблюдая за последними минутами матча, я холодел при мысли, что еще может случиться непредвиденное.