Милая фрекен и господский дом - Халлдор Лакснесс

Раннвейг выслушала эту просьбу серьезно и внимательно, как и следовало от нее ожидать. И немедля обратилась к отцу и шурину с просьбой о ссуде. Но оба отрицательно отнеслись к этой затее. Обоим казалось, что лучше иметь на случай необходимости плотника под рукой. К тому же не было никакой опасности, что он ляжет бременем на приход в Вике. Родом-то он был из другого прихода. Они сошлись на том, что просьба Раннвейг предоставить такую чудовищную сумму для того, чтобы отправить человека в другую страну, переходит все границы разумного и возможного. Как и следовало ожидать, они заявили, что во всем нужна мера, и тем более в благотворительности.

Naturam expellas furca…{1}

Время шло. Раннвейг миновал уже тридцать седьмой год. Как мы знаем, она приобрела большую известность своим рукоделием и пользовалась всеобщим уважением. После беды, которая стряслась с ней, прошло семь лет, и все ее знакомые говорили, что она глубоко спрятала и вечно будет хранить в своей груди любовь, давшую ей радость материнства и превратившую во мрак самый светлый день ее жизни. Говорили, что она после магистра Богелуна никого больше не полюбит, что это в память о нем она так добра ко всем, к людям и животным. Для людей она как бы стала символом страдания, которое несет с собой любовь; потерянное счастье превращается в мечту, которой суждено осуществиться лишь в потусторонней жизни. Все относились к ней с уважением, и в глазах многих молодых людей она была воплощением неприступности.

Нет ничего удивительного в том, что, когда до жителей поселка дошли новые слухи, которые опрокидывали их представления о фрекен Раннвейг, укоренявшиеся из года в год, они пришли в ужас. Неужто люди сразу поверили слухам и их вера в фрекен Раннвейг поколебалась? Нет, конечно, но слухи продолжали распространяться, ползти — сначала исподтишка, а затем все более настойчиво. «Она носит кого-то под сердцем. Слышали вы что-нибудь подобное? И вольно же людям болтать такой вздор? Правда, фрекен Раннвейг за последнее время пополнела в талии, но всем известно, что это результат сидячей работы. Если подолгу неподвижно сидеть за работой, то неизбежно раздашься в бедрах». Все в поселке могли засвидетельствовать, что за все эти годы имя Раннвейг не упоминалось в связи с именем какого-либо мужчины. Не было и намека на поклонника. Если, конечно, не считать тех воображаемых женихов, которые, быть может, виделись ей при гадании на кофейной гуще. Но кто поверит, что она могла пополнеть от такой забавы? Уж не от святого ли духа? Ну и люди! Да полно выдумывать! В поселке днем и ночью обсуждалось это непонятное явление. Дни и ночи превращались в месяцы, и развитие событий положило конец всяким сомнениям. Дочь пробста, фрекен Раннвейг, была беременна.

Таковы капризы природы. Каждому известно, что стоило фрекен Раннвейг поманить пальцем любого жениха, и он был бы к ее услугам. Но она была так далека от этого, она всецело ушла в свое рукоделие. И даже если предположить, что Раннвейг была из тех девиц, которые жаждут легкомысленных забав, у нее не было никаких к тому возможностей. Стоило появиться малейшему поводу к подозрению, как мать и старшая сестра тотчас подсылали к ней компаньонку, сторожившую каждый ее шаг. И все же природа сыграла шутку над тщательно охраняемым целомудрием фрекен Раннвейг и над ее компаньонкой.

Когда начинают доискиваться до причин таких явлений, оказывается, что народная молва на чем-нибудь да основана. Подтверждается старинная поговорка: «Нет дыма без огня». Теперь вспомнили, что однажды осенью видели какого-то мужчину, пробиравшегося от овечьего загона к берегу. С ним была женщина. Они промелькнули в ночи, как тени. Их видели несколько раз. Некоторые уверяли, что это был столяр Андрес. Но никому не удалось узнать женщину. Она была закутана в шаль. Об этом случае вскоре забыли. Но теперь в поселке ходили нелепые слухи. Мало того, что фрекен была беременна, оказалось к тому же, что виновником был не кто иной, как столяр Андрес.

Ни из дома пробста, ни из господского дома долго не поступало официальных сообщений по этому поводу. Обитатели их держались особняком, говорили, что жена пробста тяжело болела всю зиму и ей даже запретили нюхать табак. В начале февраля школа рукоделия закрылась по той причине, что фрекен Раннвейг приходилось ухаживать за больной матерью. Жопа управляющего тоже прихварывала, она безвыходно сидела в комнате и виделась только с экономкой. Одни говорили, будто она страдает от каких-то внутренних недугов. Другие утверждали, что ее болезнь не что иное, как приступы истерии. Она плачет и сокрушается над своей судьбой.

Плохое здоровье, душевное расстройство скрываются за четырьмя стенами. Это часто бывает в тех домах, где стены особенно крепки и добротны. А внешне все обстояло благополучно. Рыбацкий сезон начался вовремя, треску безжалостно вытаскивали на борт, все шло в Вике своим чередом.

Тут нам придется рассказать о молодом моряке Гисли Гислассоне с островов. Этот парень, человек без роду и племени, по внешности был довольно приятен, любил петь, умел играть на фисгармонии, был более отесанным и причастным к культуре, чем другие моряки. Он пользовался успехом у женщин. Многие считали, что он ошибся в выборе жизненного пути. Этот молодой человек и раньше нанимался рыбачить к пробсту. И вот сейчас, в самый разгар лова, его вызвали к пробсту, и последний поведал ему, что управляющий просил найти приказчика для фактории. Пробст сказал, что музыкальное дарование молодого человека и прочие таланты дают ему право рекомендовать Гисли Гислассона на это место, то есть на более высокую ступень общественной лестницы.

Не удивительно, что молодой человек воспринял это известие с неописуемой радостью. Но он пришел в еще больший восторг, когда пробст предложил Гисли поселиться в его доме и даже обещал оборудовать для него комнату внизу. До сих пор Гисли приходилось ютиться в крошечной каморке у родственников, а в дни лова делить кровать еще с двумя рыбаками.

Лов этого сезона был вполне обычный. Он не принес фактории новых забот, и никто не мог понять, к чему понадобился управляющему еще один служащий в магазине. До сих пор приказчик Ханс вполне справлялся с обслуживанием покупателей, а в те бойкие дни весной и осенью, когда съезжались крестьяне, ему помогал бухгалтер. Нет ничего странного в том, что Ханс с некоторым удивлением смотрел на нового пришельца, который, как ему казалось, посягал на его исключительное право царить за прилавком. Еще большее удивление вызвали слухи, будто Гисли поселится в мастерской, где прежде работала дочь пробста, — в комнате, выходившей в коридор. Надо сказать, что дочь пробста не могла попасть в свою спальню, не пройдя через эту комнату.

Не много понадобилось времени, чтобы еще одна весть облетела поселок: Гисли Гислассон— будущий зять пробста и отец ребенка, которого ждет Раннвейг. Всем сразу стала ясна причина неожиданной головокружительной карьеры Гисли Гислассона. И вмиг все сплетни о столяре Андресе и Раннвейг были объявлены чистейшей выдумкой. А того, кто выслушивал подобную ложь, не опровергая или даже распространяя ее, клеймили как подлейшего сплетника. А когда сам Андрес как-то в пьяном виде двусмысленно высказался по этому поводу, один моряк подбил ему глаз. Моряк служил на одной из лодок пробста и защищал честь дочери хозяина.

На сей раз господа в Вике взялись за дело с еще большей энергией, чем обычно. Обручальные кольца были заказаны у ювелира в Дальвике, о помолвке было объявлено в марте месяце за чашкой шоколада в присутствии бухгалтера и его жены. Здоровье старой фру настолько поправилось, что она уже спускалась в гостиную и даже понемногу нюхала табак. А вот жена управляющего при помолвке не присутствовала. На следующее воскресенье обрученные под руку прогуливались по поселку. Мужчины, попадавшиеся на пути, раскланивались с ними, а женщины выходили из своих хижин, чтобы поцеловать дочь пробста. Понемногу здоровье двух дам настолько улучшилось, что они не только стали появляться в комнате и в кухне, но их часто встречали на пути между господским домом и домом пробста. Возникли заботы и задачи, по поводу которых надо было посоветоваться.

Венчание было назначено на Иванов день. Сейчас торопились с постройкой дома для молодых. Разумеется, им полагалось иметь свой собственный дом неподалеку от господского, по ту сторону выгона, у той самой калитки, которая выходила на дорогу. Расстояние между ними было так незначительно, что обитатели двух домов могли переговариваться друг с другом. Можно подумать, что это строительство было на руку столяру Андресу, который со всем семейством с начала рождества жил на иждивении прихода. Что могла дать ему незначительная работа по починке лодок к сезону? В один прекрасный день прибыл пароход со строительными материалами. Пароход привез двух опытных мастеров с севера — они-то и должны были строить дом. А как же Андрес?