Пентаграмма - Ю Несбё

Харри начал подниматься по лестнице, за ним по пятам следовал начальник.

— Мне пришлось, — простонал Мёллер, снова хватаясь за живот. — Четыре недели, Харри!

— Хм… Наносекунда по вселенским масштабам.

— И ни единого слова о том, где ты пропадаешь!

Харри не без труда вставил ключ в замок:

— Сейчас услышите.

— Что именно?

— Единое слово о том, где я пропадаю. Здесь. — Харри распахнул дверь квартиры, и их обдало кисловато-сладковатой вонью старого мусора, пива и сигаретных окурков. — Вам было бы легче, если б вы это знали?

Он вошел внутрь. Мёллер и тут последовал за ним, хотя и не без колебаний.

— Можете не разуваться, шеф! — крикнул Харри из кухни.

Мёллер тяжело вздохнул и постарался пройти через комнату так, чтоб не наступить на разбросанные по полу пустые бутылки, переполненные пепельницы и виниловые пластинки.

— Ты что же, Харри, хочешь сказать, что все эти четыре недели ты сидел тут и пил?

— Я делал перерывы, шеф. Долгие перерывы. Я ведь в отпуске, верно? На прошлой неделе я практически капли в рот не взял.

— У меня плохие новости, Харри! — крикнул Мёллер, открывая оконную защелку. Ему пришлось трижды навалиться всем телом на раму, прежде чем окно открылось. Он снова охнул и расстегнул ремень и верхнюю пуговицу на брюках. Обернувшись, он увидел в дверях Харри с открытой бутылкой виски в руке.

— Что за новости? — Харри посмотрел на расстегнутый ремень. — Пороть меня пришли? Или насиловать?

— Живот болит, — пожаловался Мёллер. — Несварение желудка.

— Хмм… — Харри понюхал горлышко бутылки. — Несварение желудка — это занятно. Я и сам маялся животом, поэтому почитал кое-какую литературку по этому вопросу. Переваривание пищи занимает от двенадцати до двадцати четырех часов. У всех. И пища проходит через ваши внутренности не дольше, а просто больнее.

— Харри…

— По стаканчику, шеф? Пахнет вроде как настоящее.

— Я пришел, чтобы сказать: «Все, Харри! Стоп!»

— Завязали? — с интересом спросил Харри.

— Заткнись! — Мёллер ударил по столу так, что пустые бутылки подпрыгнули. Потом он осел в зеленое кресло и провел рукой по лицу. — Много раз, Харри, я рисковал своей должностью, чтобы спасти твою. Но ведь есть люди, которые для меня ближе, чем ты. Это о них я должен заботиться. Все, Харри. Больше я тебе помогать не смогу.

— А-а… — Харри плюхнулся на диван и налил виски в ближайший стакан. — О помощи я вас не просил, шеф, но все равно спасибо. За все хорошее. Ваше здоровье!

Мёллер глубоко вздохнул и закрыл глаза.

— Знаешь что, Харри? Иногда ты ведешь себя, как самый наглый, эгоистичный и тупой в мире мешок с дерьмом, — с обидой сказал он.

Харри пожал плечами и залпом осушил стакан.

— Я написал приказ о твоей отставке.

Харри налил себе еще.

— Он лежит на столе начальника криминальной полиции. Не хватает только его подписи. Ты понимаешь, что это значит, Харри?

Харри кивнул и поинтересовался:

— Вам точно не налить перед уходом, шеф?

Мёллер встал. В двери он обернулся:

— Ты не представляешь, как мне больно видеть тебя таким, Харри. Ракель и эта работа — вот и все, что у тебя было. Сначала ты не сумел удержать Ракель. А теперь — работу.

«Я потерял и то и другое четыре недели назад», — подумал Харри, и эта мысль набатом отдалась в его голове.

— Мне действительно больно, Харри. — И дверь за Мёллером закрылась.

Сорок пять минут спустя Харри уже спал в кресле. Да, гости к нему пришли. Но не три дамы, а начкрим.

Четыре недели и три дня назад начальник криминальной полиции сам предложил устроить встречу в «Боксере», приюте блаженных бражников. Под самым носом Главного управления и в двух шагах от грязных задних дворов со сточными канавами. Только он сам, Харри и Рой Квинсвик. Объяснив это тем, что, покуда не принято никакого решения, действовать лучше по возможности неофициально, чтобы у него всегда был путь к отступлению.

О таком пути для Харри он не говорил.

Харри опоздал в «Боксер» на четверть часа. Начкрим сидел за одним из дальних столиков с бокалом пива. Когда Харри подсел к нему, он кожей почувствовал его тяжелый взгляд. Глубоко посаженные голубые глаза сверкали по обе стороны от узкой аристократической переносицы. У начальника были густые седые волосы, прямая осанка и поджарая фигура — насколько позволял возраст. В общем, он был из особой породы шестидесятилетних стариков — сложно поверить в то, что они когда-нибудь будут выглядеть по-настоящему старыми. В криминальном отделе его называли Президентом: не только из-за овального кабинета, но и потому, что разговаривал он, как глава государства, особенно в официальной обстановке. Но сейчас обстановка была «по возможности неофициальной». Начальник криминальной полиции открыл безгубый рот и спросил:

— Вы один?

Харри заказал официанту минеральную воду «Фаррис», взял со стола меню, изучил первую страницу и как можно беззаботнее бросил:

— Он передумал.

— Ваш свидетель передумал?

— Да.

Начкрим медленно тянул пиво из бокала.

— Он был готов выступать свидетелем в течение пяти месяцев, — добавил Харри. — Мы с ним говорили еще позавчера. Как вы думаете, свиные рульки тут ничего?

— Что он сказал?

— Мы договорились, что сегодня я заберу его после службы в Филадельфийском приходе. А когда я туда пришел, он сказал, что передумал. Он понял: в машине со Сверре Ульсеном сидел все-таки не Том Волер.

Собеседник посмотрел на Харри. Потом резким движением вскинул левую руку и взглянул на часы, что, как понял Харри, означало завершение встречи.

— Тогда нам остается только предполагать, кого именно видел в машине ваш свидетель. Что скажете, Холе?

Харри сглотнул, посмотрел на меню:

— Рульки. Пожалуй, все же свиные рульки.

— Извините, мне пора. Запишите на мой счет.

Харри выдавил смешок:

— Вы очень любезны, шеф. Не буду лукавить, у меня было неприятное предчувствие, что мне грозит остаться тут наедине с меню.

Начкрим нахмурился и с раздражением в голосе ответил:

— Позвольте и мне не лукавить с вами, Холе. Всем известно, что вы с инспектором Волером на дух друг друга не переносите. В тот самый момент, когда вы представили мне свои высосанные из пальца обвинения, у меня возникло подозрение, что на ваши доводы сильно повлияла личная антипатия. И это подозрение, насколько я понял, полностью подтвердилось.

Начальник криминальной полиции отодвинул бокал от края стола, встал и застегнул пиджак.

— Посему, Холе, скажу вам кратко и, надеюсь, ясно. Убийство Эллен Йельтен раскрыто, а дело — закрыто. Ни вы, ни кто-либо еще не представили достаточных оснований для нового расследования. Если вы еще раз вернетесь к этому делу, это будет нарушением приказа и я без колебаний подпишу бумагу о вашей отставке. И не потому, что я сквозь пальцы смотрю на преступников в наших рядах, а потому, что мой долг — поддерживать рабочую обстановку и не допускать, чтобы личные отношения влияли на служебные. Нам не нужны те, кто на пустом месте наводит панику. Если я еще раз узнаю о ваших обвинениях против Волера, вас немедленно отстранят от должности и дело передадут в ОСО.

— Какое дело? — глухо спросил Харри. — Волер против Йельтен?

— Холе против Волера.

Начальник ушел, а Харри продолжал сидеть и смотреть на полупустой бокал. Да, он мог послушаться приказа, но это ничего бы не изменило. Он уже готов. Он проиграл и теперь превратился в угрозу для своих. Предатель-параноик, часовая бомба, от которой предпочтут избавиться при первой возможности. Стоит только Харри дать повод.

Официант принес бутылку «Фарриса» и спросил, не будет ли он заказывать что-нибудь из еды или напитков. Харри облизнул пересохшие губы… Стоит только дать повод, и все покатится, увеличиваясь в размерах, как снежный ком с горы.

Он отодвинул «Фаррис» в сторону и ответил официанту…

Четыре недели и три дня назад все началось. И закончилось.

Часть II

Глава 8

Вторник и среда. Чау-чау

Во вторник температура воздуха в Осло поднялась до двадцати девяти градусов в тени, и уже в три часа народ повалил из офисов на пляжи Хука и Вервенского залива. Толпы туристов собирались в кафе под открытым небом на Акер Брюгге и в Фрогнер-парке,[8] где они, обливаясь потом, делали непременное фото Монолита, после чего спешили к фонтану, надеясь, что ветер окатит их освежающим душем из водяных брызг.

В остальном же городская жизнь протекала тихо и напоминала замедленную съемку: раздетые по пояс дорожные рабочие склонились над своей техникой, строители на лесах на старом здании Государственной больницы смотрят на пустые улицы, таксисты, собравшись в теньке, болтают об убийстве на Уллеволсвейен. Признаки активной жизни подавала только Акерсгата, где поставщики сенсаций давали волю своему насмешливому стилю и с воодушевлением терзали пока еще свежее убийство. Многие штатные газетчики были в отпусках, и редакторы бросили на это дело всех: от студентов-журналистов на летней подработке до скучающих сотрудников из политического отдела. Только обозревателей культуры никто не трогал. Но все равно было спокойнее, чем обычно. Может быть, потому что «Афтенпостен» переехала с богатой традициями улицы газетчиков в центр, раскидав конторы в убогих провинциальных небоскребах, скребущих и без того чистое небо.