Принцессы, русалки, дороги... - Екатерина Шевелёва

Восьмилетний Миша, кажется, спит, а его вещички демонстративно — неаккуратно — разбросаны по полу. Шестилетняя Ариша вдруг повернулась к полосе света, упавшей из коридора на ее кроватку. Глаза Ариши блистательно выдали тот восхитительный факт, что ей было известно нечто очень важное.

Наталья повернулась к рогатой коридорной вешалке, кинула пальто на сломанный рог и наконец осознала то, что, наверно, увидела сразу же, когда вошла в дом. Увидела, но не отметила сознанием: болтающуюся на проводе, возле ножки тумбочки, телефонную трубку.

Ариша прибежала вслед за матерью — в пижамке и туфлях, надетых впопыхах так, что задники замялись. Девочка, очевидно, больше не могла таить свое важное «нечто»:

— Миша снял трубку и не позволил мне положить обратно!

— С кем Миша разговаривал по телефону?

— Сначала несколько раз с бабушкой Людей, а потом ни с кем. Потом все время разговаривал ни с кем — только крутил цифры и слушал. А потом положил трубку и не позволил... Миша, наверно, все время хотел поговорить с папой, а его там не было...

— Папа не приходил? — машинально удивилась Наталья. Ясно, что не приходил: нигде не видно было той коробки, о которой разговор велся целую неделю, — «Конструктора № 4».

Люция Александровна — «бабушка Люца» — купила выстояв долгую очередь в «Детском мире», строительную игру, рекомендованную школой. Наталья приехала к матери взять коробку, но Сергей зашел раньше и забрал, пообещав после работы отвезти домой.

Наталья застала мать за разговором с Мишей по телефону. Поняла, что тот звонил сюда сегодня насчет «Конструктора» уже много раз. Поняла из разговора что Миша нетерпеливо допытывается, давно ли уехал отец? И расспрашивает, явно наслаждаясь повторными описаниями, а заодно проверяя уже слышанное от других ребятишек и даже виденное собственными глазами у некоторых счастливцев — какой «Конструктор № 4», что из него можно построить?

— Да, крышка коробки наполовину желтая, наполовину синяя, — подтверждала Люция Александровна по телефону. — Да, ярко-желтая, как будто освещена летним солнцем... Да, Мишенька, та половина, которая синяя, похожа на море. И нарисована лодка. И еще есть немного белого фона, на котором нарисован грузовик. А название «Конструктор № 4» написано ярко-красными буквами.

Потом Люция Александровна рассказывала внуку, что он сможет построить очень многое: самосвал, спортивный автомобиль, штамповочный станок, пожарную лестницу. Все раскрашенное разными красками — синей, желтой, красной, зеленой...

Наталья часто замечала, что мать включает краски в свои разговоры со внуками. Миша с недавних пор стал обращать особенное внимание на цвета, оттенки, линии. Может быть, уже сказывалась усиленная наследственность? Отец — художник, бабушка — художница.

Пока Наталья была у матери, Миша позвонил еще четыре раза. И, видно, Люция Александровна, хорошо знавшая необязательность Сергея Чекедова, стала исподволь настраивать внука на то, что отец может не прийти сегодня:

— Ты знаешь, папа очень занят... Бывают же очень серьезные дела... Да, ты прав, я думаю, что он позвонит...

После последнего разговора с Мишей Люция Александровна вышла в кухню, где Наталья, решив помочь матери, мыла посуду, и сказала обрадованно:

— Мишка крикнул, что он услыхал шаги Сергея на лестнице. Прямо-таки заверещал: «Папа идет!»

Больше Миша не звонил, поэтому Наталья была уверена, что он дождался отца. Оказалось, нет, не дождался. И наверно, — так подсказывало материнское чутье — снял трубку телефона, чтобы не ждать напрасно отцовского звонка.

Будучи у тещи, Сергей Чекедов не сказал ей, что утром получил известие о смерти деда, — на работу позвонили... Незачем говорить. Люция Александровна старика не знала, притворно посочувствовать не умела.

...Бульвар был влажно-тихий, похожий на луч, прорезавший пасмурный осенний город. Сергей сел на скамейку, усыпанную желтой и оранжевой листвой. С работы он отпросился. Стало быть, его обещание отвезти коробку домой «после работы» уже было неточным, уже давало ему, как он рассудил сейчас, определенную свободу действий.

Он смотрел на листья, почти незаметно слетающие с ветвей. Вспомнил понравившуюся иллюстрацию в какой-то книге: ребенок среди вороха опавших листьев; подпись «я — частица многих поколений человечества...». Картины помогали Сергею Чекедову думать. Он приходил в музей, на выставку художников, в картинную галерею, стараясь попадать в безлюдные часы, и усаживался напротив облюбованной им картины — обычно пейзажа. Прямо-таки влезал в него воображением. И удивительно, что почти всегда, проникнув как бы вовнутрь картины, Сергей находил там способ выпутаться из клубка житейских противоречий!

Прозрачно-золотистые листья, на мгновение повисая во влажном безветрии, бесшумно ложились на дорожку бульвара, на скамейку, на плечи и на колени Сергея Чекедова.

Интересно, что душевно унаследуют Миша и Ариша от своего прадеда, жившего чуть ли не сто лет? Был он сначала плотником, потом столяром-краснодеревщиком. Почти до конца своих дней Тимофей Иванович Чекедов сам себя обслуживал и пытался мастерить что-то; тосковал по «красивой работе», которую ему доводилось выполнять, пока «до малейшей точности» слушались руки. И свою большую жизнь он пытался «по крохам» умещать в короткие продуманные фразы; даже пытался — не очень, впрочем, литературно — ибо был полуграмотным — записывать.

Сергей навещал редко вдовца деда, жившего в Подмосковье. А когда удавалось выбраться в этакую даль, Сергей, к своей последующей немалой досаде, ввязывался с Тимофеем Ивановичем в спор, похожий на перебранку. И все из-за Мишки!

В отличие от многих рабочих, мечтающих о том, чтобы их дети, внуки, правнуки стали, ну, допустим, инженерами, врачами, дипломатами, Тимофей Иванович настойчиво хотел завещать Мише свое великое терпеливое рабочее мастерство. Кем будет Ариша, ему, по правде сказать, голову не бередило — хоть артисткой, бог в помощь, как говорится! А малец должен продолжать линию предков на земле. Тем более что с Чекедовым Сергеем уже получился просчет: отец с матерью в послевоенной сумятице не углядели, пошел в художники!

Сергей до одури спорил с дедом, повторял, сам не замечая того, все Наташины аргументы о необходимости гармоничного воспитания, развития разносторонних способностей, чувства и понимания красоты... Однажды, в ответ на все это, Тимофей Иванович произнес длинную строгую речь:

— Разумение жизни и смерти нужно внушать, то есть разумение неотступной необходимости. Человек должен понимать, что бывает такое «надо», через которое не перешагнешь, от которого не отвертишься. Чем раньше человек сие поймет, тем лучше!.. Дереву надо сбрасывать листву и новую растить надо. Так же и человеку. Так же и государству... Если, конечно, дерево живое. А живое оно — от корней, которые работают, соки нужные отбирают, к веткам подают... Ну, а уж потом художники приходят и рисуют дерево, в его пышном убранстве... Понятно, про что говорю?

— Ясно! — соврал Сергей, всегда с трудом улавливавший смысл дедовских философствований.

— Доскажу для полной ясности. Корни государства — рабочие люди!.. Бывает, крону буря обломает, но если корни здоровые — новые ветки вырастут и зазеленеют. Стало быть, большая честь принадлежать к рабочему классу — корневой системе страны. Однако нелегкая эта принадлежность, с детства она вырабатывается, — то самое разумение неотступной необходимости, с чего я и начал тебе растолковывать суть дела.

Осенние деревья на бульваре спокойно роняли листья так, словно, подумал Сергей, были совершенно уверены, что благодаря здоровым корням им будут обеспечены весной зеленые кроны.

И, словно продолжением дедовской речи, возникло в душе Сергея настойчивое, хотя и не очень понятное чувство долга: надо поехать к деду, почтить его вековую принадлежность к рабочей корневой системе России... Может, и не этими словами подумалось Сергею, но смысл его решения был именно такой!

И еще подумалось, что «Конструктор № 4» — очень кстати. Так и войдет он, Сергей Чекедов, в дом деда со строительной придумкой в руках. Как бы в знак обещания, что Мишка будет все же приучаться не только к музыке и рисованию, но и к рабочему мастерству!

Сергей разобрался в своих переживаниях и заторопился на поезд. Хотел позвонить домой с дедовской станции в шестидесяти километрах от Москвы, но единственный телефон-автомат оказался испорченным.

До дедовского дома Сергей дотопал уже поздно вечером — плутал в неразберихе переулков, ибо толком ни адреса, ни дороги не знал. И попал к родне в самый разгар пьянки. Никаких тебе разговоров о корнях, да о кронах древесных. Выпив порядком, Чекедов произнес совсем не то, что собирался сказать, едучи сюда.